Виктор Мануйлов - Черное перо серой вороны
Отставив стакан и отдышавшись, Семибратов продолжил уже более-менее спокойным голосом:
– И вот что я вам скажу, товарищи мои дорогие: в том, что сегодня в стране происходит, я ни черта не смыслю. И те, что служили в прошлые годы, когда все было ясно, тоже ни черта не смыслят. А вот они! – генерал ткнул пальцем в сидящих отдельной кучкой молодых отставников, – они смыслят. Хорошо ли смыслят, плохо ли, не знаю. Я им не судья, не экзаменатор. Но я знаю, что мы с вами все последние годы занимались одной лишь говорильней. Потому и выбросили нас из армии в полном уме и здравии и ничего не предложили взамен. Им наш опыт не нужен. Они всё поставили на коммерческую основу. Может, в нынешних условиях так и надо. Может, у них что-то получится. А не получится… – Он помолчал, отыскивая нужные слова, покачивая седой головой, затем продолжил: – Так у нас, в России, всегда так: пока морду себе не раскровяним, за ум не возьмемся. Так что если этому суждено быть, пусть будет. И чем скорее, тем лучше. Поэтому – пусть! Пусть будет Колобков! Пусть, как в той сказке, катится и катится… Кхе-кхе-кхе, – заперхал Семибратов, сморщив свое лицо так, что оно все собралось к носу глубокими складками. И майоришки тоже заперхали: так им понравилась солдатская шутка генерала армии. – Может, и не съедят его, кхе-кхе-кхе, – добавил Семибратов с той же складчатой усмешкой. – А мы поглядим… поглядим, чем это кончится. Если доживем… Такое вот мое мнение, – закончил он, и лицо его расправилось и посуровело.
Зато у стариков отвисли челюсти и повисли носы: такого от Семибратова не ожидали. Возражать? А что возразишь? Возразить нечего. Не начинать же все сызнова, когда и без того ясно, чем закончатся перевыборы. Вот ведь жизнь пошла – ничего не поймешь!
И, едва проголосовали («за» – большинство, остальные воздержались), как кто-то из молодых выскочил из помещения, а Колобков, поблагодарив за избрание, принялся рассуждать о планах работы Комитета в соответствии с новыми веяниями, явно затягивая время. Затем выскочивший майор вернулся, что-то нашептал на ухо новоиспеченному председателю, и тот, скомкав свою речь, пригласил всех присутствующих в ресторан, чтобы по-русски отметить юбилей всеми уважаемого генерал-полковника Сергея Петровича Чебакова… чем бог послал.
Все поднялись, испытывая явное облегчение, что дело наконец-то благополучно завершилось, и двинулись, соблюдая субординацию, в соседний зал, а там уж и столы накрыты, и чего только на них бог генерал-майора Колобкова ни послал: и черную икру, и красную, и всякие холодные закуски, и коньяки самые что ни есть дорогие, и виски, и водки разных сортов, и вина. И всем стало ясно, что если бы Колобкова не избрали, все было бы обставлено значительно скромнее.
Когда расселись, Колобков, без малейшего смущения взяв на себя роль главнокомандующего, от имени Комитета поднес Сергею Петровичу «адрес» в красной папке с поздравлениями, с автографами, фотографию всего Комитета в рамке и под стеклом; потом дорогую саблю с позолотой и разноцветными каменьями на эфесе и ножнах, и тоже с дарственной надписью; кинжал с рукоятью из чистого серебра, тоже потянувший на кругленькую сумму. А потом уж посыпались и чьи-то мемуары, и даже стихи, и что-то еще и еще. И опять же: не избрали бы Колобкова, наверняка такой сабли и такого кинжала не было бы. Потому что в прошлом году, когда отмечали юбилей Семибратова, подарки были значительно скромнее.
Едва выпили по первой за здоровье новорожденного, подали жареного поросенка с гречневой кашей, обложенного зеленью. Разделались с поросенком – вот тебе осетр метровой длины на огромном же блюде. И молодежь с восторгом произносит тосты за именинника, за Комитет, за все хорошее, и смотрит Чебаков на эту молодежь и всех остальных, пригубливает, потому что пить-то ему категорически нельзя, и понять не может, что сегодня празднуют: его юбилей или победу Колобкова.
Сергея Петровича отвлек от невеселых мыслей поднявшийся престарелый генерал-лейтенант Темниковский, постучал вилкой по бутылке и заявил, что имеет желание прочитать собственные стихи, посвященные юбиляру.
В зале стихло, и в этой тишине зазвучал торжественный голос признанного среди генералов поэта:
В годину трудную для нашей для отчизны
Ты грудью встал, чтоб защитить наш дом,
И голос твой среди всеобщей тризны
Звучал набатом, что мы в нем живем.
Трудно было понять, кому посвящены эти стихи, потому что лишь немногие эпизоды биографии юбиляра совпадали с героическими деяниями героя стихотворения, претендующего на нечто эпическое. Через несколько минут неблагодарные слушатели принялись откровенно зевать, иные так стали разливать по рюмкам все, что попадалось под руку, а кое-кто начал хлопать, давая понять автору, что пора закругляться. И автор, растерянно оглядев стол, произнес вдруг осипшим голосом:
– Я заканчиваю, друзья мои. Еще прошу минуточку внимания. – При этом он переложил несколько листков и, набрав в грудь воздуху, продолжил на высокой ноте:
Так воздадим же славу тем, кто в трудный век
Доказывал трудом своим при знамени и стяге,
Что есть на самом деле человек,
Который верен чести и присяге!
– Ура! – закричал кто-то, и все с облегчением подхватили:
– Ура! Ура! Ура!
А поэт, потрясая своей поэмой, полез целоваться к юбиляру, и оба прослезились.
Рюмки, между тем, снова наполнились. Чебаков налил в свою минералки, продолжая трезвыми глазами оглядывать стол. Но тут его внимание привлек возникший спор между сидящими рядом Семибратовым и контр-адмиралом Будаковым. И спор этот все накалялся, грозя втянуть в себя всех присутствующих.
– И что это у нас за армия! – возмущался моряк. – Что за командование, которое с какой-то Грузией не проиграло войну только потому, что армия Грузии и ее командование оказались еще менее способными к настоящей войне! Это ж только представить себе – и то в голове не умещается, а тут действительность во всей своей чудовищной несообразности: премьер на Олимпиаде, президент черте где, министра обороны найти не могут, Генштаб затеял ремонт и полностью отключился от внешнего мира, у солдат все те же «калаши» с прицелами времен Ивана Грозного, собственных миротворцев бросили на произвол судьбы – по существу, на истребление, – связь по мобильным телефонам… А реформа? За эталон берут американцев, а те за всю свою историю выиграли всего одну войну – с Мексикой.
– А что, у вас на флоте лучше, что ли? – вступился за сухопутные войска Семибратов.
– Конечно, лучше! И дисциплина выше, и дедовщины практически не наблюдается, и на корабли всякий сброд не берем. И тех же грузин на море приструнили так, что они больше не рыпались.
– Еще бы: ракетные катеришки против ракетного крейсера! – поддел моряка Семибратов.
– А в сорок первом! – загорячился тот. – В сорок первом флот немцев встретил в полной боевой готовности. И ни одного корабля не потерял. Если бы не сухопутное командование…
– Постой, постой, Николай Трофимыч! – вмешался Чебаков. – Война с немцем – это давняя история. И корабли там теряли, можно сказать, попусту, так что хвастаться особо нечем. Потому всю войну у сткнки и простояли. А вот война с Грузией, между прочим, проливает кое-какой свет и на прошлое. Вот ты говоришь: премьер на Олимпиаде, президент на даче, министр обороны черте где. Согласен. Знало наше руководство о том, что нападут грузины? Уверен – знало. Иначе бы жители Южной Осетии сидели дома. А они почти все выехали в Северную Осетию. Остались те, кто не поверил, что будет война… Нет, ты помолчи и послушай! – остановил открывшего было рот адмирала Чебаков. – Более того, скажу тебе, не только знало, но и подталкивало грузин к войне. Мол, пользуйтесь моментом: и Генштаб у нас в разгоне, и премьера нет, и того, и другого, и третьего. А почему? А потому, скажу я тебе, что нам нужна была очевидность грузинской агрессии против Южной Осетии. А уж потом поднимать армию и делать решительные шаги по дипломатической линии. И тифлисские дурачки на эту дохлую лягушку клюнули. И американцы, которым очень хотелось, чтобы мы влипли в длительный конфликт вместе с ними. А потому клюнули, что были уверены: у русских бардак – самое их нормальное состояние. Слава богу, нам не пришлось придумывать предлог вроде того, что придумали американцы перед вторжением в Ирак. Нас потом и так клевали со всех сторон, обвиняли в агрессии, превышении ответных мер и прочих грехах. В чем-чем, а в этом случае я нашему руководству готов поаплодировать. Но не шибко громко. Потому что выиграть в эпизоде, еще не значит выиграть вообще. А что армия наша доведена до ручки, с этим я полностью согласен. Так в этом и наша с вами вина имеется: жалованье получали хорошее, ордена и звезды на погоны за выслугу лет не задерживали, поэтому сидели и сопели в две дырки, уверенные, что наверху виднее, что делать и как.
– Что ж, может ты и прав… насчет войны с Грузией, – пожал плечами адмирал. – Но чтобы до такого цинизма…
