Валерий Панюшкин - Все мои уже там
Потом мы вошли в дом. Ласка дрожала. Не столько, кажется, от холода, сколько от переживаний. Она дрожала, всхлипывала и бормотала что-то нечленораздельное. В огромной гостиной я вытащил из бара початую бутылку водки и растер Ласку водкой. Это было забытое чувство. Забытое с тех пор, как взрослела моя дочка. Я наливал водки в горсть, растирал водкой совершенно голую молодую женщину и не испытывал никакого вожделения, а только нежность. После растираний я одел Ласку в мягкий банный халат, уложил ее в кресла, натянул ей на ноги шерстяные носки, укрыл ее пледом и настоял на том, чтобы рюмку водки она приняла внутрь.
– Мне нельзя, – пролепетала Ласка. – Беременным нельзя.
– Одна рюмка тебе не повредит, девочка, – сказал я и поцеловал Ласку в лоб. Жара у нее не было.
Через пару минут она согрелась. Я сел рядом с нею на пол, взял ее руки в свои и принялся бормотать какие-то утешительные глупости. И мы видели в огромное зеркало, висевшее в гостиной, как медленно открывалась в прихожей дверь и как входил Обезьяна. Лицо у него было в крови, руки были в крови, и по мускулистой безволосой его груди тоже текла кровь. Это была не его кровь, а прапорщика.
Не зайдя посмотреть на Ласку, Обезьяна сразу отправился в душ и мылся довольно долго, словно бы пытаясь смыть с себя скверну. А через час, наверное, явился к нам в гостиную вполне умиротворенным, с мокрыми волосами и в чистой одежде.
– Да не бойтесь вы! Жив курилка! – сказал Обезьяна с порога. – Сейчас Банько приедет, и будем ужинать, правда Ласочка?
Он поцеловал Ласку, сунул голову ей под халат, приложил ухо к ее животу и сказал.
– Эй, дети! Вы как там?
И Ласка опять уже смеялась, потому что ей было щекотно и зябко от мокрых Обезьяниных волос.
Чтобы не смущать их своим присутствием, каковое, впрочем, их ничуть не смущало, я вышел на кухню и выглянул в окно. На берегу пруда возле мостков сидел прапорщик, обхватив голову руками и мерно раскачиваясь, как раскачиваются психически больные люди. От такого удара камнем в голову даже столь безмозглое существо должно было получить сотрясение мозга. Я вспомнил недавно пережитые события и вздрогнул: как же Обезьяна мог решиться? При всей его ловкости он же не мог быть уверенным, что камень попадет в прапорщика и не попадет в Ласку.
Я закурил. А потом вернулся в гостиную, устроился в кресле и бог знает сколько времени листал глянцевые журналы. А Ласка тем временем спала. И Обезьяна спал или сидел неподвижно, положив голову Ласке на живот.
За окнами уже стемнело, на огромном участке уже сами собой зажглись фонари, когда раздался звонок. Обезьяна подошел к видеодомофону и сказал:
– Банько, подожди секунду. У меня тут дикий зверь разгуливает по территории национального парка. Я гляну только, чтобы он не был где-нибудь около ворот.
Оказалось, что в доме рядом с входной дверью есть караульная комната. Там стояло штук пятьдесят видеомониторов, и можно было наблюдать все, что происходит в парке, и все, что происходит за забором по периметру.
– Банько приехал, – сказал мне Обезьяна, тыча пальцем в тот монитор, на котором видны были ворота, грузовичок за воротами и Банько возле грузовичка.
Прапорщик же обнаружился на крыльце того дальнего дома, где несколькими часами раньше произошло наше знакомство. Прапорщик заметно покачивался, тянул за ручку двери, пытаясь попасть в дом, и блевал себе на штаны.Через пару минут дверь отворилась, и вошел веселый Банько с коробками в руках:
– Вы представляете! Они опять разобрали всю картошку, всю колбасу и несколько банок икры! Но они совсем не берут свежего тунца и рукколу.
– Вот тебе и ужин! – улыбнулся Обезьяна. – Давай, жрать хочется.– Нет, ты представляешь? – продолжал Банько. – Они разобрали четыре ящика водки, но не взяли ни одной бутылки «Коннетабль Тальбо»!
– Это без меня, – улыбнулся Обезьяна. – Я и так сегодня чуть было не убил этого урода.
– Да-а-а?! – Банько выпучил глаза.
Друзья отправились на кухню обмениваться впечатлениями, а я вернулся в гостиную к барной стойке. Налил себе рюмку водки и выпил. Ласка спала. Я опять устроился в креслах рядом с нею, нашарил в журнальном столике блокнотик, прихваченный, судя по вензелю, владельцем дома в женевской гостинице «Ла Резерв»; нашарил карандаш и принялся составлять план занятий для этого несчастного, который ломился к себе в тюрьму и блевал себе на штаны. Я записал:
...1. Фехтование
2. Логика
3. Основы права
4. Литература
5. Танцы
6. Одежда
7. Завтрак, обед, ужин
8. Маникюр, педикюр
9. Составление кроссворда
10. Ораторское искусство
11. Занимательная беседа (Ласка)
12. История религии
13. Вино, виски, коньяк
14. Толерантность
15. Стихосложение
16. История искусства
17. Рисование (Обезьяна)
18. Маркетинг (Банько)
19. Фотографировать
20. Писать биографию
Программа занятий для прапорщика получилась несколько сумбурной. Несколько проблематичными представлялись мне пункты 11 и 17: не очень-то я мог вообразить, как прапорщик будет вести занимательную беседу с Лаской, которую чуть не придушил, и как будет брать уроки рисования у Обезьяны, от которого получил булыжником по голове. Другие пункты у меня тоже вызывали много вопросов. Как научить логике совершеннейшее животное? Как преподавать историю искусства, если в доме нет ни одного альбома с репродукциями? Где взять маникюршу и куда ее девать, после того как ей станет известна наша тайна? Я раздумывал над всем этим, когда пришел Банько и объявил весело:
– Ласка! Алексей! Ужинать!
Ласка проснулась. Мы пошли на кухню и обнаружили на кухне так красиво сервированный стол, что переглянулись заговорщически и решили переодеться. За пару минут Ласка сменила свой банный халат на платье с шалью, а я поднялся к себе, чтобы надеть чистые брюки и свежую рубашку.
Это был по-настоящему красивый ужин. Горели свечи. Играло рубиновое «Тальбо» в хрустальных бокалах. Посреди стола на виллероевском блюде высилась огромная гора свежей рукколы. А рядом стояло другое блюдо, на котором истекали соком куски свежего тунца. Банько и впрямь был неплохим кулинаром. Тунец был пожарен, что называется, «леге артис»: на большом огне, так, что стейки были покрыты хрустящей корочкой, а на разрез краснело почти что сырое мясо.
Утренних происшествий мы не вспоминали. Болтали о том о сем. Банько уморительно рассказывал про то, как работал менеджером в маркетинговой компании и как получил однажды задание позиционировать на рынке кока-колу как полезный и натуральный продукт…
– И что вы думаете? – балагурил Банько. – Оказалось, это возможно. Оказалось, что кока-кола была изобретена в Америке как средство от расстройства желудка. Оказалось, что кока-кола – это почти халяльный продукт, если только удалить из нее какого-то тертого червяка, которого в нее добавляют. Оказалось, что кока-кола может быть кошерной, если только ее приготовит кошер. И даже червяк тут не помеха, потому что червяк оказался ближайшим родственником совершенно кошерной саранчи…
Банько балагурил. Мы смеялись. Ужин подходил к концу. И тут вдруг постучали в окно.
Ласка вскрикнула. Мы все обернулись. За окном, прижимаясь лбом к бронированному стеклу, стоял, покачиваясь, наш прапорщик. Обезьяна попал ему камнем точно в нос. Нос у него был сломан, свернут на сторону и распух. Прапорщик пытался говорить что-то, но его было не слышно через стекло. И он показывал пальцем на дверь – чтобы мы открыли.
Обезьяна встал, вышел в прихожую, и мы слышали их разговор. Обезьяна говорил твердым голосом, а прапорщик гнусавил и мычал.
– Ну, что, сволочь, сдаешься?
– Помогите…
– Нет, сначала скажи, сдаешься?
– Сдаюсь… Помогите…
– Пусть попросит прощения! – крикнула Ласка.
– Зайди и попроси прощения, – повторил Обезьяна.
Прапорщик зашел на кухню, оставляя на полу мокрые следы.
– Простите меня, пожалуйста, – он посмотрел на Ласку. – Прости меня. Я это… Сразу не понял, что ты это… беременная.
– Врешь! Как это не понял! – усмехнулся Обезьяна.
– Правда, не понял… Это… – прапорщик обращался к Ласке. – Если б я понял, я бы это… не это…
– Давай, шагай! Это, не это… – Обезьяна взял прапорщика за плечи и подтолкнул к выходу. – Шагай к себе в домик. Сейчас я принесу тебе аптечку, таблеток для головы и пожрать.
Заметно покачиваясь, прапорщик поплелся по дорожке вдоль пруда. А Обезьяна, прислонясь к дверному косяку, сказал мне:
– Видите, Алексей, только первый день перевоспитания, а уже проснулось что-то человеческое в этом звере, – он помолчал немного. – Между прочим, мы только что придумали, как вы говорите, критерий успеха. Ласка подсказала, – Обезьяна помолчал еще. – Он должен захотеть прощения. Ваша работа, Алексей, будет считаться выполненной, когда Янтарный прапорщик добровольно сдастся властям. И не формально сдастся, рассчитывая на корпоративную ментовскую снисходительность. Ваша работа будет закончена, когда он раскается в убийстве и захочет понести наказание по всей строгости закона за убийство и превышение должностных полномочий.
