Олег Рой - Фамильные ценности, или Возврату не подлежит
Впрочем, вряд ли, думала Аркадия Васильевна, Михаил разыскивал «бывшую» из-за того, что считал, она – его Единственная и из-за какой-то там безумной любви. Скорее уж просто холостяковать надоело. Хотелось собственного дома, горящего в ночи окошка, пыхтящего на плите борща – ну да, и борща, ведь это же так здорово, когда подходишь к своей двери, а оттуда тянет теплыми, вкусными домашними запахами. А если мужик нацелен на создание семьи, если по-настоящему к этому стремится, жадно выискивая в толпе свою будущую супругу – то в конечном итоге он будет готов увидеть черты избранницы в ком угодно.
В ком попало.
Вот и попало.
Светочка к тому моменту работала в салоне «Аркадия Привалова» уже с полгода. Принимала ее Аркадия Васильевна с сомнением: приезжая, правда, из Подмосковья, не совсем уж из Тьмутаракани, комнату снимает, работала в ювелирной лавчонке в каких-то дальних курмышах, чуть не за МКАДом, а до этого, кажется, и вовсе на рынке бижутерией торговала. Нет, эта не задержится. Выглядит, конечно, прилично и за речью следить старается, но что-то в ней не то. Слишком яркая красота, слишком броская, почти вульгарная. Но, с другой стороны, разве это такой уж недостаток? Золото на фоне платины или серебра тоже нередко выглядит несколько вульгарным. О крупных камнях и говорить нечего. Как ювелир Аркадия Васильевна отлично знала: яркая красота бывает двух типов. Либо безупречная до полной бездушности ледяная Снежная Королева, либо брызжущая жизнью Мэрилин Монро. Яркая, сверкающая, неодолимо притягательная и – чуточку вульгарная. Собственно, потому и притягательная.
Как ни странно, в почти аристократической атмосфере салона «Аркадия Привалова» Светочка не просто задержалась, а – прижилась. И вообще всячески старалась «соответствовать». Она оказалась очень толковой ученицей. Выбросила жвачку, безжалостно выкорчевала из речи «пригородные» словечки, сменила жуткие блестящие юбочки и топики на скромные платья, впрочем, с ее формами даже строгое «маленькое черное платье» выглядело чуть ли не соблазнительнее, чем самое откровенное бикини, и прекратила лить на себя парфюмерию литрами. Даже улыбаться стала как-то вроде бы по-другому, не столь беззастенчиво зазывно. Аркадии Васильевне, правда, казалось, что новые манеры Светочки несколько отдают Голливудом, но опять же, с другой стороны, а что такого? Голливуд – это «Оскар», «Оскар» – это красная ковровая дорожка, а красная ковровая дорожка – это драгоценности. Тургеневским девушкам место за книжным прилавком, а в ювелирном салоне и Голливуд вполне подойдет.
А уж как эта девица запоминала все, что хозяйка рассказывала во время своих регулярных лекций и мастер-классов – все бы так! Еще и записывала! И «легенда» любой вещицы в салоне у Светочки буквально от зубов отскакивала: какой мастер делал, откуда, в каком стиле, какие металлы и камни использовались, какие предания с камнями связаны, с чем, куда и когда это можно носить, как ухаживать – и так далее, и тому подобное. Образцовый продавец-консультант.
Михаил увидел «образцового продавца», когда подвозил Аркадию Васильевну на работу, и зачем-то она попросила его подождать.
Увидел – и прикипел.
Ну, что и говорить, Светочка производила впечатление на всех посетителей мужского пола. Простовата, конечно, но все мы тут, в конце-то концов, не графья и даже не нобелевские лауреаты. Михаил, по сути, несмотря на высшее образование, просто шофер и автомеханик. Ну, так и почему бы нет?
В общем, если по большому счету, то никаких оснований для недовольства Светочкой у Аркадии Васильевны не было. То есть совсем никаких. И мила, и дружелюбна, и по работе к ней никаких претензий, как продавец-консультант она прекрасно вписалась в атмосферу ювелирного салона «Аркадия Привалова» и, выйдя замуж за человека, хозяйке весьма близкого, работала по-прежнему, поблажек для себя не только не просила, а и не ожидала. Безупречна, в общем. Но… Как будто стенка между ними какая-то. Абсолютно, до полной невидимости прозрачная и звуки пропускает – вроде бы и нет никакой стенки. Но Аркадия Васильевна чувствовала ее постоянно. Бог знает, что там эта «стенка» перекрывает – запахи, мысли, флюиды какие-нибудь – но каждый разговор со Светочкой казался тщательно упакованным в хрустящий целлофан: вроде и видно все до мельчайших деталей, и слышно, а не прикоснуться. С Михаилом вот все совсем по-другому. Родной человек. Свой. Чуть ли не более родной, чем даже Татьяна. Хорошо, конечно, что наезжает он часто, да и в магазине постоянно бывает, но все равно жаль, что живет отдельно.
Да и внук Балька, поглядев на «великое переселение народов», как он назвал переезд Михаила с молодой женой, вдруг заявил, что ему надоело жить под вечным присмотром. Он, дескать, свободная самодостаточная личность, взрослый, в конце-то концов, человек, не нуждающийся ни в чьей опеке. Дом прекрасен – хотя бы воспоминаниями о проведенных здесь детстве и юности – но птенцы, подрастая, должны покидать теплое гнездо, это же естественный ход вещей. Аркадия тогда, смешно сказать, даже обрадовалась этой жажде самостоятельности: действительно, мальчику пора становиться мужчиной, пора учиться строить собственную жизнь и отвечать за нее, чтобы потом сумел отвечать и за других. Она, при всей своей бодрости, не вечна, так что именно ему, Бальке, быть главой семьи. Впрочем, про «главу семьи» Аркадия Васильевна тогда говорить не стала, но квартиру внуку купила. Небольшую, однокомнатную – в Строгино. Не самый престижный район, и вообще не ближний свет, но места там хорошие: светло, просторно. Лети, птенец, в вольную взрослую жизнь!
Вот только «птенец», хлебнув воли, как будто захмелел, и, вместо ответственности, Аркадия Васильевна с досадой, а то и некоторым страхом видела растущую разболтанность. Как неумелый водитель крутит руль «во все стороны», так и Балька хватался за что попало – все больше за развлечения. Довольно невинные пока что, но ведь лиха беда начало. Как такому семейное дело-то передавать? Ведь стоит ему остаться одному – тут же набегут-налетят-наползут хищники и хищницы, окружат-заморочат-облапошат, обведут вокруг пальца, как лиса Алиса и кот Базилио облапошили наивного доверчивого Буратино. Не хватало еще, чтобы после всех усилий, уловок, хитростей, а то и унижений, все, что она – опираясь на выстроенный предками фундамент – складывала по камешку, по кирпичику, что возводила так бережно, так старательно, чтобы все это в одночасье разлетелось клочьями, рассыпалось в прах и пыль, пропало в никуда и в нигде. Ну уж нет. Этому не бывать. Она не допустит. Она пока еще жива. Хотя… сколько ей еще осталось? Она ведь не молодеет. Ох, не молодеет, часы уже восьмой десяток начали отсчитывать.
Когда отгремели торжества по поводу ее семидесятилетия, когда были произнесены все поздравления, вручены все подарки, отзвенели все тосты и особнячок, ласково помигав окнами вслед разъезжающимся гостям, притих, она увела внука в кабинет и усадила напротив:
– Мальчик мой, ты живешь отдельно уже не первый год. Тебе скоро стукнет четверть века. Взрослый, в общем. Вроде бы взрослый. А на деле? Попойки с друзьями, пустоголовые девицы, игрушки компьютерные… Положи телефон! – скомандовала она, не скрывая раздражения. – Не наигрался еще? Не пора ли уже задуматься о чем-то более серьезном, чем вся эта, – она замялась на мгновение, подбирая слово поточнее, но чтоб не обидеть, – елочная мишура?
– Бабуль, ты чего? – искренне удивился Балька. – Я ж не бездельник, как некоторые. У меня аспирантура, и, кстати, я там, мягко говоря, не в худших рядах. Вот закончу – чуть-чуть ведь осталось – диссер защищу, а там уж… Ну, после то есть…
– Диссер! – Аркадия Васильевна хмыкнула почти презрительно. – Даже в этом никакой серьезности. Про остальное и говорить-то неприятно. После, надо же! Ладно, не обижайся, я не об этом. В аспирантуре ты молодец, диссертация и степень – тоже отлично. Не повредит во всяком случае. Но вся эта… тусовка… Болото ведь. А из болота чем дальше увязнешь, тем тяжелее выбираться. Ты интересный неглупый молодой мужчина, а общаешься сплошь с пустышками, это еще мягко говоря. Не задумывался о том, что где-то есть нормальные девушки? Причем «где-то» – не на другой стороне земного шара, а, в общем, неподалеку, достаточно только выскочить из всей этой развлекательной мишуры. И где-то среди них – та, с которой ты сможешь прожить всю жизнь. Семья – это ведь не только родительский дом, собственную семью каждый и строит собственноручно. Не пора ли хоть кирпичики для этого строительства начать выбирать?
– Бабуль, да какая еще семья? – Балька, хвативший во время празднества не только шампанского, но, кажется, и коньячку, поначалу был весел и безмятежен, как щенок на лужайке: кузнечики стрекочут, стрекозы прямо на нос садятся, солнечные зайчики пляшут. А тут вдруг на тебе, изволь добычу вынюхивать или дом сторожить, или даже упряжку тащить. В блестящих карих глазах заплескалось недоумение. – Небось, когда дядя Михаил сразу после школы решил жениться, вы тут такой вой подняли, словно он папу римского убить намеревался. Думаешь, я не в курсе? А со мной, значит, все наоборот? Давай-давай, быстренько подставляй шею и делай постное лицо, пора-пора-пора. Подумаешь, четверть века! Много, что ли? Вполне можно и погулять еще. Чего ты меня, молодого веселого мальчонку, – он смешно вытаращил глаза, – в семейный хомут пихаешь?
