Владимир Шаров - Возвращение в Египет
Дядя Валерий – Коле
Уважаемый Коля, хорошо знаю Вашу матушку. Мы переписываемся на протяжении многих лет, так что мне известно, что, говоря о поклепах на нашего предка, она имеет в виду и статью Артемия. Впрочем, что она права, не убежден. В том, что «нечистый» преследовал Николая Васильевича, прорухи для него нет. Даже наоборот. Кого из святых ни возьми, все гоняли чертей. Шуганут и на том успокоятся. Лишь немногие так примучивали, бывало, и калечили гадов, что те достойных людей искушать уже не дерзали. Без сомнения, Николай Васильевич был влеком многими соблазнами, оттого считался у нечисти завидной добычей. Но нашла коса на камень. Все знают, как бесы боятся солнечного света. Едва забрезжит рассвет, с воем и криком сигают назад в преисподнюю. Вот и те, кого Николай Васильевич вывел на свет Божий, публично пропечатал и припечатал, больше не опасны.
Дядя Артемий – Коле
Иногда кажется, что и самому Гоголю, и тем, кого он пишет, хорошо лишь в дороге. В пути всё плохое отпускает, отстает, не успевает вскочить на запятки. В дороге он делался тих и покоен, но стоило добраться до места – всё повторялось. Снова мучительные боли, и опять можно спастись только бегством. Так до последнего дня.
Дядя Ференц – Коле
Знаешь ли ты, что в сороковые годы, чтобы вот так ехать и ехать, Гоголь думал фельдъегерем отправиться на Камчатку?
Дядя Юрий – Коле
Гоголь был из странников. Живя где-нибудь подолгу, он заболевал. То ли в поисках Бога, то ли просто так, всё бросал, бежал куда глаза глядят. В дороге приходил в себя.
Дядя Петр – Коле
Иногда сам Гоголь (так с Хлестаковым) прокладывал путь своим персонажам, а они на приличествующей дистанции следовали в кильватере, в других случаях первыми были его герои («Записки сумасшедшего»), он же по накатанному поспешал за ними.
Коля – дяде Артемию
Дядя Юрий пишет регулярно седьмого числа каждого месяца. Наверное, это его эпистолярный день. Правда, почта работает плохо, и, например, февральское письмо дошло только в апреле, на неделю позже мартовского. Впрочем, для вопросов, которые вас интересуют, это не важно. В письмах дяди Юрия, кроме семейных новостей, много, так сказать, «не от мира сего». В Харькове у него мало близких людей, и письма в Москву – единственная отдушина. Конечно, мы не настоящий – желудевый кофе, говорить с ним на равных у нас с мамой не получается. Кроме того, всё разнесено, разбавлено месяцем ожидания – даже хорошее, нужное говоришь в пустоту. То, что однажды кто-то откликнется, мало что меняет. В дяде Юрии есть дар ощущать Бога как тепло, как радость и утешение; мне этого не дано. Оттого и мечусь безо всякого толку.
Коля – дяде Петру
Дорогой дядя Петр, мама говорит, что мне давно следовало бы поехать к Вам в Полтаву. Она убеждена, Вы глубже, чем кто-либо другой, понимаете, что написал и хотел написать Николай Васильевич Гоголь. Это я слышу всякий раз, когда о нашем предке заходит речь. Более того, мама считает, что, когда я окончу школу (сейчас учусь в девятом классе), мне будет полезнее поступать не на филфак Московского университета, а в Полтавский педагогический институт. Она Вам напишет это сама, когда дело решится. Собственно говоря, препятствий нет, только отец, стоит зайти речи о Полтаве, замечает, что наше решение всем, и Вам в первую очередь, покажется блажью. Впрочем, он в мое воспитание не вмешивается, его мнение для мамы мало что значит.
Коля – маме
Дорогая мама, учусь у дяди Петра читать Гоголя внимательно, с карандашом, с выписками. Мнение, что второй том «Мертвых душ» – это как бы Чистилище, мне нравится. В уцелевших главах и вправду бал правит умный распорядительный помещик. Земля у него родит, вдобавок заведены всяческие промыслы. Так что денег полный кошель и крестьяне живут на зависть. Часто думаю, что в третьем томе – где Рай – главным персонажем должен был стать уже не Чичиков, а Хлобуев. Тот самый, который расточает имение за имением, всё утекает между пальцами, но он много, искренне молится Богу, и Всевышний его не забывает. Когда кажется – совсем клин – кто-то из дальней родни вдруг отпишет Хлобуеву хорошее наследство. Он живет как птица небесная: не сеет, не пашет, но Господь его питает. И самого Хлобуева, и его детей – никого из этого святого семейства не оставляет Своим попечением.
Коля – маме
Мама, даже если это и правда про Гоголя, что, допиши он «Мертвые души», всё бы у нас пошло по-другому, теперь ведь ничего не изменишь. Какая жизнь есть, такая и останется. Больше того, пойми, мои потуги сейчас, когда после смерти Николая Васильевича минуло столько лет, окончить поэму – всё равно, кто я по крови, Гоголь или нет – непоправимо наивны.
Здесь, в Полтаве, и в областном архиве, и в библиотеке бездна интересных материалов, касающихся Николая Васильевича, всей нашей семьи. Благодаря дяде Петру, которого в городе знает чуть ли не каждый, всё это мне выдается по первому же запросу, с лаской и вниманием. Конечно, большинство материалов в один голос нас с тобой поощряют, поддерживают, но попалось и предостережение.
История следующая: не прошло и четырех лет, как Николай Васильевич был положен в гроб, в Киеве опубликовали продолжение «Мертвых душ». Автор А.Е.Ващенко-Захарченко. Написано оно, кстати, умело. Но я не о профессионализме автора. На обороте титула кто-то из прочитавших оставил стихотворное послесловие. Вот оно:
Зачем, скажи мне ради Бога,
Аферой гнусной ты занялся?
Хотел ли денег достать много?
Аль, может быть, за славой гнался?
…………………………………….
…………………………………….
…………………………………….
Когда ты «Мертвых душ» окончил,
Шепнул ли кто тебе, мой дорогой,
О том, что ты – Ващенко-Захарченко,
Не кто иной, как Чичиков второй?
…Боюсь, нечто подобное ждет и меня.
Дядя Артемий – Коле
Вопрос «что делать и пошла ли бы жизнь по-другому?» был сложным всегда.
Дядя Петр – Коле
Ранний Гоголь считал, что ничего поделать нельзя. Что будет, если тронуть, видно по его «Старосветским помещикам». Не стало Пульхерии Ивановны, и всё под откос. Сначала чиновная опека, а потом такое запустение, что и татары бы позавидовали.
Дядя Петр – Коле
Мне, как и Святославу, кажется, что «Миргороду» и «Старосветским помещикам» еще не хватает регулярности. Идет улица – и вдруг посередине дом. А улица, или, вернее, проулок куда-то загнулся, пропал в огородах. Скупкой душ Чичиков в поэме выстроил дворян, как на параде. Теперь, будто император, объезжает строй.
Дядя Ференц – Коле
И критики, сочтя поэму Николая Васильевича дворянским смотром, опечалились, что явившиеся на него оказались не годны к службе. Тетя Вероника – дама больших страстей, та и вовсе говорит, что «Мертвые души» – дворянский смотр перед лицом жизни и смерти.
Дядя Святослав – Коле
Что Чичиков, что Хлестаков работали с изящной легкостью. Умели организовать пространство. Строили вокруг себя. Поставят народ, выровняют, затем принимают парад. Критикам Гоголя это не понравилось. Когда земля ложится под первого встречного, с готовностью отдается любому мошеннику, она – блядь, а не святая.
Дядя Артемий – Коле
Если всё же начнешь писать, помни: литература по своей сути вещь воровская, даже людоедская. Берешь чужую жизнь, прав на которую у тебя нет и не может быть, а дальше, так или иначе переварив, присваиваешь.
Дядя Степан – Коле
Писатель, чьи вещи не умирают вместе с ним, через полвека-век делается персонажем романа, который есть его жизнь. Даже если ты сказал о себе всё, что хотел, озаботился прилюдно обнародовать точное, выверенное завещание, это ничего не меняет. Написанное прежде расцветит твой образ, в худшем случае останется свидетельством, что тема выбрана неспроста. В общем, права мертвых никого не волнуют.
Коля – дяде Артемию
Прочитал психоаналитиков Ермакова и Сегалова, прочитал Розанова, Мережковского, других и теперь думаю, что продолжать «Мертвые души» не надо. То время прошло и уже не вернется. Возможно, оно кончилось еще при Гоголе, посему он и не дописал поэму. В любом случае жизнь Ник. Вас. сейчас занимает нас больше им написанного. Дядя Степан прав: литератор – та особь, которая всё, что считала нужным, сказала о себе сама, но кого это останавливает? Впрочем, в умалении есть смысл. Гоголь – персонаж чужой истории – уравновешивает конструкцию, возвращает ей справедливость. Так, если взять на круг, все мирятся на огромном, очень редком даре и его медленном, неостановимом угасании. Не то чтобы Николай Васильевич, как оглашенный бегая из города в город, из страны в страну, где-то его обронил, просто прохудились мехи, и дар утекал капля за каплей.
Многие держат связь раннего Гоголя и «Выбранных мест» за мезальянс, мне это странно: переписка необходима, то, что было раньше, она и оттеняет, и комментирует. Важна и драматургия. «Выбранные места» начинают финал жизни Гоголя, он выстроен безжалостно, но даже с бо́льшим мастерством, чем «немая сцена». Психоанализ тоже недобр. С ним мы верим, что всё в нашей власти. Человека, как глину, можно размочить, размять и лепить наново. Или даже, как игрушку, развинтить на части.
