Федор Московцев - Он украл мои сны
Но вместе с тем его настроение не было сильно испорчено известием о новых убытках, так как они не отразились на балансе. Ирина нашла время, чтобы свести взаиморасчеты (кроме неё никто не владел ситуацией, причем Ирина тянула на бухгалтерию и офис-менеджеров, мол, расплодили штат, а толку от них никакого, а они в свою очередь тянули на неё, что она никак не передаст им все дела), и по её данным отрицательное сальдо не превышает полутора миллионов рублей. То есть убытки, о которых Андрей не знал, перекрываются доходами, о которых ему также ничего не было известно.
…Сам того не замечая, он проговаривал всё это вслух, все свои рассуждения, а опомнившись, заметил заинтересованный взгляд Урсулы, приятно удививший своей осмысленностью.
Глава 155
Странно высокая шестнадцатилетняя девушка с гибким станом, с правильными и чрезвычайно выразительными чертами лица, стояла у окна и смотрела в сторону Фонтанки. Комната была достаточно просторна, с высокими, под четыре метра потолками – в лучших традициях «старого фонда». Невыносимо-красное покрывало, тёмно-синее постельное бельё, красные бархатные шторы, большое распятие повешенное кверх ногами, постеры с изображением Мэрилина Мэнсона и прочими монструозными глэм-рокерами, музыка которых служит звуковой дорожкой для подростковых эмоциональных перепадов, пластиковые фигурки вампиров с окровавленными клыками, картина с изображеием голой женщины с отрезанной грудью, набитый актуальными вещичками зеркальный шкаф-купе – в общем, комната была оформлена в духе бытового сатанизма. Девушка следила туманным и грустным взглядом, как река перекатывает свои темные волны, как пестреют вдали и вблизи люди, машины, дома, птицы, мосты. Ей хотелось плакать. Вчера, придя домой после кино, она долго не могла заснуть, волнуемая мучительно-сладкими звуками. Впечатлительным девушкам, живущим в плену своих фантазий, наверное, стоит держаться как можно дальше от «Черного Лебедя» – ледяного по настроению эротического триллера. Режиссер не постеснялся показать пот и кровь: украшенные синяками тела балерин и мрачные разборки в театральном закулисье – такая же важная составляющая «Лебедя», как и красивые девушки семитского типа. Натали Портман играет одержимую балетом танцовщицу Нину, готовую почти на самоуничтожение ради того, чтобы стать известной в театральных кругах. Очень кстати главную роль в постановке «Лебединого озера» теряет стареющая прима-балерина (Вайнона Райдер), так что демоническому режиссеру Томасу (Венсан Кассель) самое время устроить изматывающий кастинг лебедей, находящихся на грани паранойи. До двух часов ночи вспоминала Урсула эту кинокартину, – прекрасную и мрачную шизофантазию, – которая с удивительной силой истерзала её живое воображение. Вместо того, чтобы успокоиться, она отыскала в интернете «Лебедя» в онлайн-просмотре, чтобы пересмотреть самые запомнившиеся сцены. И когда легла в постель, забылась в тревожных грёзах, вскрикивала, стонала, часто просыпалась. Дикие, отрывочные сны, со странной яркостью подробностей, с самым невозможным смешением фантастического и действительного, не давали ей отдыха, мучили её жестоко. Урсула, одинокая надутая девочка, штудирующая вампирские хроники Стефани Мейер и совсем уже одичавшая в своей комнатке, не была чужда злобно-тоскливым готическим образам, но никогда прежде эти картины так её не преследовали, как в эту ночь. И, что всего было ужаснее, она сама участвовала в них, чувствовала себя только наполовину Урсулой Лейтис, другая половина была глубоко опустившаяся глубоко несчастная девушка со светлыми покорными глазами, с кроткой страдальческой улыбкой, слабенькая, худенькая, – одним словом потаскушка Соня Мармеладова. Эту Соню-Урсулу истязали, преследовали, били, надругались над нею. А она на всё отвечала каким-то болезненным восторгом, горела нестерпимой жалостью, терзалась мучительной любовью.
И вся эта цепь отрывочных кошмаров-сновидений к утру закончилась странным, самым несообразным сном. Будто входит Урсула в огромный залитый огнями зал. Хоры, места за колоннами, ложи, кресла, проходы – всё переполнено людьми. Сверкают стразы, бриллианты, блестят обнаженные плечи и руки, пестреют платья, перья, цветы. И Урсула чувствует себя ужасно смущенной, несмотря на то, что она при драгоценностях, на ней откровенное открытое мини-платье, на ногах – максимально открытые лабутины с яркими тонкими ремешками… казалось бы, всё безупречно и нечего тут стесняться. Она знает, что необходима здесь, что её ждут; она идёт вдоль партера, торопливо переступая ногами, не смея поднять глаз – отовсюду устремлены на неё восхищенно-любопытные взгляды – пробирается куда-то вдаль, к сцене, где виднеется безмолвный оркестр. «Какая потрясающая фигура! – произносит чей-то знакомый голос. – И как же я раньше-то не замечал!?» «Какие ножки, какая попка, я-бы-вдул, о-о-о!» – восклицает кто-то вслед. «Я-бы-вдул! Я-бы-вдул!» – раздаётся по всему залу, проносится по рядам и заставляет Урсулу двигаться быстрее. «Что это такое имеется в виду? – думает она. – Куда это они собираются дуть?».
Но ей некогда думать. На сцене множество людей. Все они смотрят на Урсулу, едва скрывая восхищение. Со стесненным сердцем она входит на возвышение, оглядывается… Что это такое? Стразы, бриллианты, обнаженные плечи, тысячи биноклей, тысячи любопытных и выжидающих глаз отступили куда-то далеко, далеко… В неясном тумане колышется какая-то зыбь, мелькают бесчисленные огни, едва слышится несвязный говор, похожий на жужжание. На сцене особый мир, что-то своё, отрезанное, независимое от того, откуда она пришла.
Всё задвигалось, заволновалось, целое море звуков наполнило зал: флейты, гобон, кларнеты, альты, виолончели, басы… Потрясающие звуки, похожие на человеческий голос. Волосы поднимаются на голове Урсулы. Она услышала свой голос. Ей кажется, что она тает. Её звуки всё могущественнее и согласнее вливаются в стройную разноголосицу оркестра. Но ей слишком больно. «Нет, это не может продолжаться, – думает она, – я не возьму этой ужасной ноты… связки порвутся… я изойду слезами!» Но звук вылетает, и она вскрикивает с каким-то горестным упоением: «Ах, как хорошо! Ах, как я счастлива!»
Музыка кончилась, гром рукоплесканий наполнил зал, сливаясь в единый восторженный ликующий вопль, словно шум разыгравшейся вдали и всё приближающейся бури. Урсула стоит на краю сцены, ждёт. И вот из сплошного рёва вырываются отчетливые слова: «Браво, Урсула! Урсула Лейтис, браво!» Тогда она поняла, что всё кончено. «Что это… мне больно?» – недоумевает она и вскрикивает: мелкие капли крови капают откуда-то прямо на её ноги, кажущиеся босыми в открытых туфлях. И снова послышались нетерпеливые крики: «Браво Урсула Лейтис! Урсула! Урсула, браво!»
«А ОН? Где же ОН?» – прошептала она. С упавшим сердцем она вглядывается в лица зрителей. И вдруг из разряженной толпы выступает ОН, протягивает огромный букет цветов под оглушительный ликующий рёв публики. «Наконец я стала счастлива!» – с быстротой молнии проносится в её голове. Урсула схватывает букет и… точно кто толкнул её: в холодном поту, с лихорадочной дрожью во всём теле она проснулась.
И не могла больше спать. Не заправляя постель, она надела пуловер с психоделическими принтами, раздвинула шторы, увидела оживленное движение по обеим набережным Фонтанки, закуталась в черное, с драконами кимоно, сжалась в глубоком просторном кресле. И долго сидела, не отрываясь от окна, временами вздрагивая, с тяжелой головой, с ноющей болью в сердце, представляя, будто стоит на скале с вампирским романом «Сумерки» в одной руке и пистолетом в другой.
Урсула всегда была сложным ребенком, а в пятнадцать лет и вовсе слетела с катушек: стала приходить домой за полночь, постоянно меняла парней и жаждала самоутвердиться. В её голосе нередко слышалась тревога, а на лице застыло выражение отчаяния.
Мировоззрение Урсулы складывалось под влиянием поп-звёзд. Леди Гага научила её, что отличаться от других нормально, Кеша научила её быть собой и плевать на чужое мнение, Бруно Марс научил её делать всё для любимого человека. Музыка научила её жить. Тексты песен любимых исполнителей подсказывали, как надо действовать: «Убей людей, сожги дерьмо, пошли школу на хер!»
У неё было как у всех, проблема взаимности – те, кто нравился ей, не обращали на неё внимания, а её ухажеры не нравились ей. Но она переживала эти сложности острее, чем другие. Она пыталась завести знакомства с парнями постарше, лет 18–20, но ей попадались сплошь напыщенные лопухи и дрочилы, не предлагавшие пищи для размышлений и переживаний. Возрастная планка была поднята, но теперь вместо двадцатилетних лопухов и дрочил пошли тридцатилетние – лопухи и дрочилы, которые мялись в присутствии страдающей девицы, с которой явно надо что-то делать, а что – не очень понятно.
Её близкие были обеспокоены её поведением. «Ты пойдёшь по рукам!» – тревожно говорила мать. Но для Урсулы риск остаться в бутоне навсегда казался страшней, чем риск цветения.
