Александр Проханов - Политолог
Летели над ветряной разноцветной рекой чудесные переливы курантов. В небесах переливались радуги, волшебно танцевали светила и луны, бесцветно-прозрачный ангел в стрекозином блеске крыльев нес Вифлеемскую звезду, убыстрял, направлял туда, где, невидимая за холмами Нескучного сада, находилась Шуховская башня. Звездочеты прекратили камлание, сдернули островерхие колпаки, сидели с обнаженными головами, лысые, с остатками седых прядей, горбоносые, с загнутыми подбородками, охваченные священным ужасом.
И уже начинали бить куранты, отламывая от времени длинные доли, которые, как дирижабли, плыли в московском небе, с одинаковыми интервалами. Наполнявшие ротонду часы забили, зазвенели, истошно замелькали стрелками, которые мчались по циферблатам, сливаясь в тени.
С первым ударом курантов авгур, развевая лохмотья, кинулся к алтарю и содрал полог. Алтарь оказался клеткой, в которой встрепенулся петух, золотой, как слиток, с алым горящим гребнем, изумрудными отливами крыльев. Это был бог Хронос, своими ночными криками возвещавший смену поколений и царств, царей и народов, урожаев и засух, войны и мира, любви и ненависти, жизни и смерти, возвещая незыблемость единого непрерывного времени, над которым был властен.
Со вторым ударом курантов авгур открыл клетку, просунул длинные худосочные руки, схватил петуха за бока и извлек наружу. Петух пламенел гребнем, мерцал раскаленным оком, распускал потоки горячего света. Авгур нес его по ротонде к золотистой горке зерна.
С третьим ударом курантов, когда пробило три часа ночи и Петр в своем малодушии отрекся от Спасителя, авгур поднес петуха к насыпанной горке пшеницы. Петух, он же Хронос, стал бить клювом в зерна. Глотал пшеницу, дрожал золотым зобом, склевывал одну триста шестьдесят пятую долю календарного цикла. Там, где была красная метина, день большевистского праздника, теперь виднелся разрыв. Авгур, отпустив петуха, соединял разомкнутый круг, смазывал его эликсирами, волшебными маслами, скрепляющими мазями.
Поглощенное Хроносом время тут же превратилось в пространство. Петух стал расти, разбухал, наполнял золотым тучным телом ротонду, Парк культуры, всю Москву, покуда не лопнул, разбрасывая по Вселенной золотистые перья, изумрудные и алые брызги. Послышался гулкий хлопок, какой совершает самолет, перепрыгнувший звуковой барьер. От звука сотряслась ротонда. Рамка, окаймлявшая портрет Эйнштейна, замерцала радостными огоньками, какие бывают на елочной гирлянде. Великий ученый, подтверждая переход времени в пространство, высунул ненадолго язык.
И тут же сами собой включились и заработали все аттракционы Парка культуры. Помчались вагонетки по «американским горкам», совершая умопомрачительные виражи. Хлынул водопад, увлекая падающую ладью. Завертелись карусели со сказочными животными, изображавшими знаки зодиака.
Стрижайло стоял потрясенный, так и не дождавшись преображения. «Иная жизнь» отступила, погрузилась в непроницаемые глубины. Смотрел, как раскачивается громадная люлька качелей и в ней молча, строго сидят звездочеты.
Наступил долгожданный для коммунистов день 7 ноября. Желая принять участие в протестном революционном шествии, массы людей стали стекаться к Октябрьской площади.
Ветераны, активисты, представители райкомов, боевые комсомольцы, совсем еще юные, недавно испеченные пионеры. Несли свернутые флаги и транспаранты, прикрепляли к пальто красные банты, вынимали из нагрудных карманов портретики Сталина, запасались бумажными цветами и разноцветными шариками. Выходили из метро, высаживались из автобусов, направлялись к заветному месту сбора. Но случилось невероятное – отсутствовало не только место, но и время праздника. 7 ноября, всегда наступавшее сразу вслед за 6-м, теперь не существовало. Вместо него образовалась пустота, незримая прозрачная преграда, в которую утыкались манифестанты. Ударялись о невидимую преграду, как бабочки о стекло. Слышались глухие удары. Люди получали несильные толчки в лоб, в грудь, оторопело останавливались. Некоторые, особенно активные, из офицеров-отставников и боевых комсомольцев, начинали стучать в невидимую стену кулаками. Один отставник, из десантников, разбежался и ударил в преграду лбом, отчего раздался глухой стук и на лбу ветерана вздулась красная шишка. Другие, нервничая, колотили в стеклянную стену древками транспарантов и флагов. Но это не помогало. Стена была непрошибаемой. 7 ноября отсутствовало, будто дьявольская сила вырвала из календаря красную дату с корнем.
Однако вместо пропавшего 7 ноября за стеной обнаружило себя 8 ноября. Скопившиеся перед преградой коммунисты с удивлением смотрели, как за прозрачной толщей бодрыми рядами движется рать. Воины в картонных шлемах, выкрашенных бронзовой краской, размахивали деревянными мечами, колыхали фанерными щитами, на которых красовались узоры из серебряной фольги. Пушкари катили орудия, искусно слепленные из папье-маше. Ополченцы с приклеенными бородами нестройно несли копья с пенопластовыми наконечниками. Величаво выступало духовенство. Исполненное значительности, вышагивало купечество. Степенно следовало земство. Вместе с русскими стрельцами, чье вооружение составляли секиры из кровельной жести, в шествии подвизались полудикие народы Поволжья – калмыки в лисьих шапках, черемисы, мордва и меря в домотканых холстах, с цепами и косами на плечах. Среди ополчения, на открытом постаменте, запряженном шестеркой лошадей, возвышались Козьма Минин, Дмитрий Пожарский и мэр Москвы Юрий Лужков. Все трое картинно подымали руки, осеняли себя крестным знамением, указывали перстами туда, где находился Кремль, занятый поляками, оккупированный Лжедмитрием.
Шествие было красочным, радовало глаз, будило патриотические чувства. Коммунисты из-за стеклянной преграды завороженно смотрели на многолюдное толпище. Снова пытались пробиться, отскакивали от стены. Самые сообразительные – секретари райкомов и активисты – решили не идти на прямой приступ, а обойти преграду. Стали перемещаться от Октябрьской площади, вдоль Садового кольца, в сторону Серпуховской, где стена неожиданно обрывалась, и они смогли слиться с ополчением. Постепенно вся масса коммунистов выстроилась в патриотическую колонну. Шагала со стрельцами, пушкарями и ратниками, объединилась с купечеством, духовенством и земством. Все вместе, валом, с иконами и хоругвями, потекли за Москву-реку в сторону Кремля.
Они были вознаграждены красочным зрелищем, которое происходило на Васильевском спуске. Здесь разыгрывались свержение и казнь предателя Гришки. Чучело Отрепьева, изготовленное в театральных мастерских, затащили на колокольню Ивана Великого и под свист и улюлюканье сбросили на брусчатку Ивановской площади. Потом зарядили в чугунную, набитую порохом пушку и пальнули в сторону Москвы-реки. Чучело полетело, смешно размахивая руками, выкрикивая голосом Буратино: «Партия – наш рулевой». Плюхнулось, поплыло вниз по реке, с тем чтобы вскоре попасть в Оку, далее в Волгу, а уж там, даст бог, и в Каспийское море.
Толпа на Васильевском спуске от души веселилась. Ее бесплатно кормили сбитнем, угощали водкой и квасом. Чудо-повара испекли огромный, во всю Красную площадь, блин, в который пытался завернуться мэр Лужков. Над ним махали лопатами, забрасывали красной икрой.
– За Русь-матушку!.. – поднес к губам чарку боевой генерал, еще недавно хромавший в коммунистических шествиях. – Прав Никита Михалков, не может Русь без царя!.. – и выпил за монархию.
После устранения из календаря революционного праздника 7 Ноября метафизическое поле, питавшее стоицизм коммунистов, заметно ослабело. Открывалась долгожданная возможность вынести из Мавзолея тело Ленина. Стрижайло в мельчайших подробностях разработал ритуал, где не могло быть второстепенных деталей, ибо все касалось сокровенных сущностей истории. Уникальность идеи состояла в том, что Ленин из Мавзолея отправлялся не в землю, а в космос. Не на Волковское кладбище Санкт-Петербурга, где завещал себя похоронить, а на космодром Плесецк, где его ожидала ракета. Статус похорон не понижался, а повышался, что должно было успокоить ревнителей, готовых скорее умереть, чем позволить забальзамированному телу покинуть усыпальницу на Красной площади.
Накануне выноса по правительственному телеканалу выступил председатель компартии Дышлов. Он стоял на Красной площади, перед Мавзолеем, в свете студеного осеннего дня, окруженный стальным мерцанием брусчатки, на фоне розово-черного Мавзолея. Когда говорил, из его энергичных губ вырывалось облачко пара – знак горячей веры в праведность произносимых слов:
– Ленин не является достоянием одной России. Он принадлежит всему человечеству, всей Вселенной. Убежден, если бы к 24-му году, к моменту смерти Ильича, Советская Россия располагала космическими кораблями, то политбюро приняло бы решение отправить тело Ленина в космос, чтобы он воссиял над всеми народами мира…
