Александр Филиппов - Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник)
Оказывается, он пил водку во сне! А вот пахло спиртным по-настоящему.
– Вай-вай, утром просыпай! Вай-вай, водочки кушай! – запели в комнате. Окончательно пробудившись и разлепив тяжелые веки, Новокрещенов увидел нависшую над ним толстую физиономию Алика, кривую из-за огромного, иссиня-бордового кровоподтека вокруг левого глаза, но улыбающуюся приветливо краем уцелевших, не расплывшихся после вчерашнего избиения губ. В руках у соседа был расписаный цветами поднос, на котором стояли пиалы с водкой, горкой высились грозди винограда, румяные лепешки и еще что-то восточное, даже на вид тягуче-сладкое, на мелких тарелочках. Рядом, с тюрбаном из нестиранного вафельного полотенца на голове, в растянутой тельняшке и в обвисшем на коленях спортивном трико, приплясывал Ванька, держа над головой, как скрещенные сабли, два шампура с нанизанными на них крупными, с ладонь величиной, кусками зажаренного до красноватой корочки мяса.
– Вай, вай, доктор наш, вставай! – орал немелодично Ванька, умудряясь со смаком жевать – видно, не утерпел, хватанул крепкими зубами кусок с шампура.
– Подавишься, певец… – добродушно проворчал Новокрещенов, сбрасывая с себя влажную от пота простыню. – Что это за ликование спозаранку?
– Празднуем победу над рэкетом! – объявил, уписывая за обе щеки мясо, Ванька.
– Вот они вернутся толпой с помповыми ружьями – тогда и посмотрим, – усмехнулся Новокрещенов и добавил пессимистично: – Перестреляют нас, вот тебе и праздничек…
– В том-то и дело, что не вернутся! – доложил с воодушевлением Ванька. – Алик вчера снастался к своим… ну, под чьей крышей он ходит. Те говорят – делов не знаем. Видать, говорят, гоп-стопники залетные. Найдем – башки им поотрываем.
Алик, пыхтя и подрагивая бочкообразным животом, попробовал тоже пританцовывать с подносом в руках, но чуть не упал и предложил Новокрещенову:
– Жора-джан, давай вставай, будем водка пить, плов, шашлык кушать, веселиться будем.
– Дайте, черти, хоть умыться-то со сна, – взмолился ошарашенный таким пробуждением Новокрещенов и, когда Алик, покачивая толстым задом, с подносом на голове, вышел из домика, предупредил Ваньку: – Ты как хочешь, я не пью. И не уговаривай.
– Я тоже – чуть-чуть. Мне полковой доктор объяснил, что резко бросать нельзя. «Белочку» поймать можно. Белую горячку то есть. Помню, когда нас, контрактников, на мобилизационном пункте собрали, то водочку, естественно, перекрыли. И у двоих – пожалуйста – крыша поехала. От трезвости. Так что я пару пиал на грудь приму, а вот мяса налопаюсь… – Ванька мечтательно закатил глаза.
Во дворе, там, где обычно топотали в эту пору Аликовы архаровцы, прямо на прибитой их пятками земле был расстелен толстый и мохнатый, как майская травка, ковер. Поодаль курился легким сигаретным дымком закопченный мангал с шипящей над малиновыми от жара углями бараниной. Там же, умостившись толстобоко в казане, над сложенной из красного кирпича печуркой, бормотал что-то на азиатском наречье кипящий сердито плов. А на ковре в тарелках и пиалах были в изобилии расставлены восточные яства, перемежаемые бутылками водки и пива.
– Вот оно, простое мужское счастье, – изрек Новокрещенов, с достоинством размещаясь у досторхана и прихватывая с блюдечка горсть крупного, липкого от сладости изюма. – Много хорошей еды, водки и никаких надзирающих баб.
– Аи, харашо сказал! – причитал, улыбаясь уцелевшей половиной физиономии Алик. – Зачем баб? Баба свое место должен знать. Кухня, дети… Как можно их за стол пускать, в мужской разговор… Русский баб, наш баб – один шайтан. Дуры!
Хотя главным героем вчерашней схватки с залетными бандитами был, безусловно, Ванька, Новокрещенов как должное воспринимал то, что оказался в центре внимания, почетным гостем. И считал это правильным. В конце концов это он привел сюда Ваньку, предоставил ему кров и теперь посматривал на приятеля снисходительно-одобряюще, как смотрит хозяин служебной собаки на своего отличившегося питомца.
– Пей, сосед, хароший водка, сам делал! – хитро подмигивая здоровым глазом, потчевал Алик, и Новокрещенов, оголодавший за долгие месяцы беспробудного пьянства, брал рюмку, пригублял, делая вид, что пьет, а потом налегал на шашлык, плов, заедая их пучками изумрудно-чистой зелени и еще чем-то, то сладким до приторности, то кислым до ломоты в зубах.
– Любой награда проси, – предложил Алик, когда все, насытившись, отвалились, придавив спинами жесткий ковровый ворс. – Ты и Ванька мой жизнь спасал, детей спасал, баба-дура спасал, в биде не бросил – ничиво для тебя не жалко. Какой награда хочешь? Денга дам, водка, ковер этот, еще другой, лутше есть – чиво хочишь проси!
Цыкая сыто зубом, Новокрещенов смотрел на прозрачное в этот утренний час небо и думал о том, что человек, в сущности, и живет-то, суетится, карабкается вверх, нервничает ради таких вот минут уютной сытости, полного расслабления и признания окружающими своих заслуг…
Он поднялся рывком, однако снова сел, и – вот же, наелся вроде бы от пуза, но, как говорится, глаза не сытые – опять ухватил с тарелки мягкую, истекающую медовым соком грушу, впился с всхлипом в нее зубами и, едва не поперхнувшись, сказал:
– Мы, Алик, с тобой по-соседски сочтемся. Может, поможешь когда чем, Ваньке вон, когда приспичит, опять магарыч поставишь… Подарков нам от тебя не надо. А дай-ка ты мне лучше перстень вот этот, который на пальце носишь, да цепь золотую, что у тебя на шее. Не насовсем. Напрокат. Вечером верну, мамой клянусь! – по-восточному горячо заверил он Алика.
– Прокат? Что такой прокат? – удивился тот.
– Ну, на время. На один день – поношу и отдам. Мне кое-кому в таком виде показаться нужно. Чтоб поняли – перед ними не халам-балам, офицеришко отставной, а солидный человек, при деньгах… Новый русский, кумекаешь?
– А-а… – понимающе расплылся в улыбке Алик. – Кумекаешь! Жениться хочешь, да-а? Красивый быть хочешь, богатый, да-а?
– Вроде того, – кивнул Новокрещенов.
Благодушный Алик безропотно стянул, предварительно послюнявив палец, тяжелый перстень-печатку, повозившись, расстегнул и снял с жирной шеи толстую, витую, как ошейник у породистого кабеля, золотую цепь, протянул соседу.
– Прокат, да-а? Катайся на здоровье, хоть два дня – мине для харошего чилавека не жалка!
Новокрещенов вернулся в дом и принялся собираться. Надел белую рубашку, расстегнув ворот так, чтобы видна была сияющая, как золотозубая улыбка цыгана, цепь, натянул черные, нелепые в жару, но зато вполне приличные брюки и в завершение маскарада сунул безымянный палец в пришедшийся как раз впору перстень.
– Во, блин, классный прикид! – восхитился простодушно Ванька. – Этот, как его… хэви металл… А болт-то, болт! Им, ежели, к примеру, кому-нибудь в морду заехать – челюсть можно сломать, и кастета не надо.
– Драться мы не будем, – красуясь у зеркала и тщательно расчесывая побеленные благородной сединой волосы, сообщил Новокрещенов. – Мы теперь, как справедливо заметил наш азиатский друг Алик, богатые и красивые. Особенно я.
– А я? – с некоторой обидой потупился Ванька.
– И ты тоже, – ободряюще кивнул Новокрещенов. – Особой, мужественной красотой. Так что надевай, братан, свой свежевыстиранный камуфляж, только без медалей. Будешь моим секьюрити.
– Эт… секретарем, что ли? – насторожился Ванька.
– Телохранителем, деревня! – покровительственно пояснил Новокрещенов. – Мы с тобой сейчас в одно место отправимся. И мне там без телохранителя никак нельзя показаться.
– Шпалер брать? Я у друганов револьвером разжился, – с готовностью подхватил Ванька. – Хорошая машинка, системы «Наган». Их в начале девяностых годов со складов армейских натырили. Половина блатных в Степногорске с такими ходит.
Новокрещенов снисходительно хмыкнул своему зеркальному отражению.
– Воевать мы не будем. Мое оружие – вот оно, – он постучал себе пальцем по лбу, – интеллект называется. Мы тех лохов, что нас не ждут пока, на понт возьмем. Сценку разыграем. Я – из новых русских, богатый, но тупой. А ты мой телохранитель. Бывал в телохранителях?
– Не-е, наоборот, мочить тела доводилось, а охранять – нет, – осклабился Ванька.
– Но по телевизору-то видел? Вот и изображай бдительность да почтительность. А я роль крутого бизнесмена сыграю. У меня и сотовый телефон есть…
– Звонит?
– Да нет, неисправный. Я его осенью в луже нашел. Видать, потроха заржавели. Но снаружи смотрится вполне прилично. Буду его в руке держать, чтоб со стороны видели.
– И что, крутой босс, с трубой и телохранителем на троллейбусе попилит? – с сомнением сощурился Ванька. – Да нас пацаны, в натуре, засмеют. Или еще хуже – за переодетых ментов примут. Ихние опера как раз с мобильными телефонами в общественном транспорте по городу рассекают.
