Александр Проханов - Крейсерова соната
Счастливчик осторожно полез на стапели, вдоль конского бока с набухшей бронзовой жилой, достиг плеча, откуда простиралась могучая рука с растопыренной дланью, слегка запыхавшись, остановился перед огромным лицом с кошачьими усами, выпученными глазами и яростно сдвинутыми бровями. Щеки были покрыты зеленой патиной. В усы набилась пыльца цветущих каштанов. На венценосном челе белели следы голубиного помета. Но в целом лик царя был прекрасен. От него исходили вдохновение и державная мощь. И это вызвало в Счастливчике легкое раздражение, которое сменилось чувством превосходства над медным неживым истуканом.
– Ну что, брат, не сносить тебе головы на плечах… А как известно, снявши голову, по волосам не плачут. – С этими словами Счастливчик постучал тростью по бронзовым локонам и лавровому венцу. Звук получился гулкий, колокольно-медный. – Я оказался прозорливей и умнее тебя. Ты рвался как сумасшедший в Европу, строил флот, создавал войска, чтобы добиться благосклонности англичан и немцев, а я пустил блок НАТО в центр России, и Европа оказалась у нас в желудке. Ты совершенствовал нравы, насаждал науки, внедрял образование и искусства, а мне друзья, Буш и Блэр, Ширак и Шредер, дают бесплатно за нефть и газ лекарства от насморка, цветные презервативы, голливудские фильмы и газонокосилки. «Все отдать, чтобы все иметь», «Все потерять, чтобы все обрести», «Все рассыпать, чтобы все собрать» – это вершина новой политической философии, и она достигнута не тобой, а мной!.. – Эти слова Счастливчик произнес высокомерно, объясняя бронзовому императору, почему время того истекло и наступило время Счастливчика, о чем и прогремят пушки, когда солнце засверкает на золоте Исаакиевского собора и Медный всадник с лицом Счастливчика станет главным символом города Глюкенбурга.
С этой горделивой и высокомерной мыслью Счастливчик легонько ударил тростью по щекам императора, соскребая медную окись.
– Я лучше тебя… – ткнул в усы, прочищая бронзовую щетину от сора и цветочной пыльцы, – умнее тебя… – постучал по лбу, стряхивая голубиный помет, – храбрее тебя…
Повсюду звук был приятный, свидетельствовал о внутренней полости, о высоком качестве сплава, в который, по-видимому, для густоты колокольного тона добавляли серебро. Уже воображал голову царя в своем саду, в резиденции Бочаров Ручей, где пройдут встречи с лидерами ведущих стран мира, и они всей «восьмеркой» станут пить холодное пиво, чокаясь кружками о медный лоб императора.
– Я мудрее тебя… – Счастливчик сунул конец трости в расширенную ноздрю всадника и пощекотал. И вдруг бронзовая ноздря дрогнула, налилась живой розовой плотью. Нос сморщился и громко чихнул. Мокрый свистящий вихрь сдул Счастливчика. Он полетел с лесов, шмякнулся больно о землю и, задирая лицо, увидел, как затоптался на гранитном утесе оживший конь, как всадник, отирая рукавом растревоженный нос, шлепал конягу по крупу, разглядел лежащего ниц хулителя, что-то громоподобно и бессловесно рявкнул с небес, направляя коня вниз, с гранита, на ужаснувшегося Счастливчика. Всей тысячетонной мощью конь спрыгнул на землю, так что асфальт пошел трещинами до самого Исаакия, тяжело танцевал на месте, не умея попасть копытом в крохотного, комарино-тонкого Счастливчика. Пользуясь своей малостью, увертываясь от гиганта коня, Счастливчик кинулся наутек, слыша, как топочет следом конь, словно тысяча разбуженных колоколен.
Бредом казался бег среди белой ночи, когда вдали озаренных проспектов стояла недвижная бледно-розовая заря, окна дворцов вспыхивали, словно слюда, Нева огромно отражала белое небо, переливалась нежной лазурью, а он убегал от топота разгневанного всадника. Грохот за спиной не стихал, был похож на лавину камней. На Невском проспекте, у Гостиных рядов, Счастливчик обернулся: на заре, не отбрасывая тени, тяжелым наметом мчался медный разгневанный Петр. Следом, сорвавшись с пьедестала, мчался царь Николай, в кирасе, с грозным лицом, от вида которого, не дожидаясь виселицы, погибли все декабристы. За ним, тяжелый и грузный, словно гора, скакал Александр Третий, чей грохочущий топ улавливали сейсмические станции соседней Швеции. Не отставая, среди конских скачущих ног стелились гибкие сфинксы, неутомимые как борзые собаки, прыгали китайские львы, вываливая мокрые языки. Над ними с тоскливым клекотом летели грифоны, растопырив звериные когти, предвкушая добычу. И в конце кавалькады, поспевая за жеребцами и сфинксами, подскакивал на дутых колесах разболтанный броневик, и Ленин, вытянув руку, повторяя петровский жест, указывал на жалкого беглеца.
Его настигли на Мойке, у самого дома Пушкина. Падая, готовясь погибнуть, Счастливчик успел заметить, как откинулась штора на втором этаже усадьбы, выглянула проснувшаяся заспанная Натали, в чепце и ночной рубашке. Обернулась в глубину спальни и кому-то сказала: «Это снимают фильм по твоей поэме». Страшная тень нависла над Счастливчиком. Мелькнуло взбухшее, екающее селезенкой брюхо. Конь промахнулся копытом, и на голову Счастливчика, подтверждая данное ему народом прозвище, упало огромное горячее яблоко конского навоза, погребло с головой. Он забился в его рыхлую глубину, слыша, как удаляется жуткий топот. Находясь в мягкой тьме, окутанный паром, непереваренными зернами овса, зеленовато-желтой смесью желудочного сока и пережеванных стеблей, Счастливчик понял преимущества навозного жука, обретающего в помете одновременно столовую и спальню. Скрытый от врагов, имея в избытке вкусный и полезный корм, жук переживает многих. Когда другие расклеваны птицами, или изломаны бурей, или погибли от голода, он вылезает наружу, повзрослевший, упитанный, исполненный жизненных сил, в нарядных синеватых доспехах. Однако ощущение удачи длилось недолго. Он вдруг ощутил, что мягкий, влажный навоз начинает твердеть, бронзовеет, остывает как слиток, утрачивает вязкость, сковывая движения, превращаясь в бронзовое яблоко с медно-зеленой патиной. Он, Счастливчик, оказавшись в сердцевине этого яблока, запаивается в нем, становится частью тяжелого слитка. Это ужаснуло его. Что было мочи он стал выкарабкиваться, высовываться наружу, в спасительный воздух, под негасимую зарю, уже по пояс был снаружи, но ноги, схваченные твердеющим металлом, держали его. Ему грозило превратиться в памятник, подобный тому, что в Москве изваял Кербель Марксу, где фигура по пояс вырастает из постамента.
– Помогите!.. – крикнул он жалобно, озирая пустые улицы, фасад ампирной усадьбы, за окном которой скрылась сонная Натали. Но она уже спала безмятежно в объятиях поэта. – Спасите меня!..
Чудо свершилось. Мимо мчалась крытая карета. Кучер остановил лошадь. Дверца распахнулась, и офицер в форме фельдъегеря спрыгнул на мостовую, наклонился над Счастливчиком.
– Вы мне посланы Богом!.. – Счастливчик ухватился за протянутую руку.
Фельдъегерь помог ему выбраться, поставил на землю, отряхивал помятое платье.
– Мы с вами где-то встречались?… – Потрясенный и благодарный Счастливчик всматривался в лицо избавителя.
– А то нет!.. – тонко улыбался офицер.
Изумленный Счастливчик признал в нем опального олигарха Березовского, с кем произошла у него досадная ссора, после которой тот был вынужден уехать в Лондон.
– Вы?… Борис?… Вернулись?… Само Провидение!..
– Сейчас я спешу по царскому неотложному делу, но мы непременно встретимся в самое скорое время и переговорим… – Офицер приподнял шляпу, нырнул в коляску и укатил, оставив спасенного Счастливчика рядом с застывшей бронзовой кучей.
Однако рано было пить кофе со сливками… Набережная Мойки загудела так, что вода в реке заплескалась. Мимо Конногвардейских казарм, возвращаясь, неслись венценосные всадники. За ними яростным табуном, стократ усиливая грохот копыт, мчалась квадрига, соскочившая с арки Главного штаба, а также кони Клодта с Фонтанки, вырвав поводья из рук изумленных юношей.
Число сфинксов оставалось прежним, но непомерно возросло количество львов, спрыгнувших с ампирных ворот, соскочивших с торжественных постаментов. Иные из них толкали перед собой каменные шары, и те, словно ядра, подскакивали, вышибая искры из мостовой. Все это дикое скопище мчалось на Счастливчика. Слегка приотстав, гремел рессорами роковой броневик, крутя башней, расстреливая в упор окна особняков и дворцов. Ленин, щуря зоркие, ласковые для рабочих и грозные для дворян глаза, указывал место, где притаился Счастливчик.
И тот не выдержал ленинского взгляда и побежал: то оказывался у храма Спаса-на-Крови, который вонзал в него шипы и иглы своих разноцветных чертополохов, то пересекал Марсово поле, и каштаны прижигали его своими раскаленными соцветиями, то перебегал разводной мост, успевая перепрыгнуть с одной возносимой платформы на другую, видел, как темными силуэтами на заре переносятся в воздухе гневный Петр, неумолимый Николай, упорный и неотвратимый Александр, а также вся свора львов и собак, грифоны с растопыренными перьями и опущенными, как у «мессершмиттов», ногами, неотступный броневик с водителем-пролетарием и мстительным гением Революции.
