Эден Лернер - Город на холме
− Надо же, господа поселенцы заняты физическим трудом. А я уже подумал, что вы умеете только разрушать.
Высокий, поджарый, седой израильтянин в очках. Университетский профессор или кинорежиссер, больше некому.
Малка коснулась моей руки кончиками пальцев.
− Шрага, мы заняты. Мы Аттикуса хороним.
Да не буду я его бить. Если бить за каждую сказанную гадость, то ни на что другое времени на останется. Но мне показалось, что я его узнал. В конце концов, чем я рискую?
− Профессор Йонатан Страг. Добро пожаловать в поселение Гиват Офира.
Пауза.
− Не надо пугаться, – продолжал я, с ожесточением вонзая в землю лопату. – Вы достаточно известный человек в узких кругах. Не надо думать, что поселенцы −дикие обскуранты и не умеют пользоваться интернетом. А я еще имею честь знать вашего сына Ури.
Он уже уходит? Не надолго же его хватило. А я как раз собирался рассказать ему про пулевые дырки в стене комнаты, где спят его внуки. Давид, Веред-Мирьям-Хая и Элеонора-Яффа.
Мы выкопали яму нужного размера, и я достал из багажника запаяный цинковый ящик. Оглянувшись на дорогу, я увидел, что к нам снова едут гости. Полицейская машина и два армейских джипа. Что такое? Что опять не так? Почему люди не могут спокойно собрать оливки и похоронить животное? Пришлось напрягать глаза, я увидел, что профессор Страг беседует с начальником полицейского наряда, указывая поочередно то на нас, то на форпост на холме. Все понятно. Ничего, на полицейского начальника мы напустим Малку.
− Что вы здесь делаете?
Вопрос на грани фантастики. Мы тут живем. И арабы тут живут. А вот что тут делает тель-авивский профессор Йонатан Страг со товарищи − не совсем понятно. Не к сыну же он приехал.
− Кота хороним, – ответила Малка.
Начальник полицейского наряда, нехудой марокканец, снял роскошные темные очки и вытаращился на Малку, как будто увидел инопланетянина.
− Какого еще кота?
− Нашего.
− А почему на вас жалуются, что вы напали на арабов?
− Арабы жалуются? – преданно глядя на начальника, уточнила Малка.
− Нет, но… Так, я все понял. Сейчас солдаты оцепят эту рощу, здесь будет закрытая зона и пусть катятся все к чертовой матери. Никаких оливок. Надоели со своими провокациями.
Ну это уж слишком. Пришлось вмешаться.
− Ты помнишь, что в прошлый Йом Ацмаут здесь погибла библиотекарша из Иерусалима по имени Офира?
− А то нет.
− Я ее сын. Это ее форпост, в ее честь назван. Пока не приехала эта компания на микроавтобусах, никто никому не мешал. Арабы занимались своим делом, мы своим. Но этим нужна провокация, нужны горячие новости. Если ты поведешься на их провокацию, мы все будем выглядеть ужасно.
Начальник долго думал. Мое поведение не укладывалось не в один из его шаблонов.
− Ты, сын погибшей, просишь, чтобы им разрешили собирать?
− Именно так. Именно этого она бы от меня ожидала. Просто выгони отсюда неместных. От них все неприятности. Я хочу, чтобы этот форпост стал перманентным поселением, а скандал только помешает.
Тут инициативу перехватила Малка. Она сунула полицейскому прямо в руки пакет, и тот испугался, как будто там лежал дикобраз или бомба.
− Это что?
− Банановый кекс.
− Они поднимут крик до самого окружного командования, что мы берем взятки у поселенцев.
− Не фига. В ваших инструкциях написано, что съедобный подарок стоимостью меньше пятидесяти шекелей не приравнивается к взятке при условии, если съедается всем отделением. Я уверена, что вы поделитесь с вашими коллегами. И вообще, какие между евреями могут быть взятки?
На этой фразе начальник наряда сломался. Через десять минут никаких международных наблюдателей и израильских активистов в роще не было. Полицейские уехали их сопровождать и проследить, чтобы они не возвращались.
− Не боитесь? – спросил меня на всякий случай сержант командующий солдатами.
− Нет, – односложно ответил я.
Даже если завтра они убьют Малку и детей, я не начну бояться. Я отсюда не уйду.
Мы расстелили одеяло, перекусили, и я поймал себя на том, что протягиваю руку в пустоту в надежде, что Аттикус подойдет и даст себя погладить. Надо ли говорить, что через несколько дней наше изображение появилось в интернетовской светской хронике под шапкой “Агрессивные поселенцы запугивают палестинских крестьян, собирающих оливки”.
* * *Пурим 2010-го начался для нас с супружеской ссоры. Надо сказать, что Пурим я никогда не любил. Атмосфера карнавала, когда истинные лица людей скрыты масками, когда не знаешь, чего от кого ожидать, кто есть кто в иерархии и, следовательно, как с кем общаться, выматывала меня, раздражала, бесила. Когда Малка жила еще в Маале-Адумим, я настоял, чтобы она сняла со стены своей спальни маску, привезенную из Венеции. Я не мог найти себе места, не мог общаться, заниматься любовью, пока эти пустые глазницы смотрели на меня со стены. По мере того как у меня на глазах погибали люди, как приходилось убивать самому, я все больше и больше укреплялся во мнении: да, это прекрасно, когда евреи побеждают, убивая своих врагов, а не наоборот. Это нужно и необходимо, только так и должно быть. Но это не повод для веселья и карнавала. Кроме того, я считал, что психику детей надо щадить, что до определенного возраста не надо рассказывать им, как весь мир нас ненавидит. Они это так или иначе все равно узнают. Каждый раз, когда евреи побеждают врагов, они оплачивают это дорогой ценой. Чтобы напомнить нам об этой цене, существует Йом а-Зикарон, день памяти павших. Зачем что-то еще? Я уж не говорю о том, что побеждать почетно в бою, а не при помощи дворцовых интриг и женских прелестей.
На эти общие проблемы накладывались еще и специфически хевронские. Начиная с 1994-го года, каждый Пурим неизменно сопровождался антиарабской вакханалией. Мне очень не нравилось, что кое-кто не имеет понятия о собственном человеческом достоинстве и дает вражеской пропаганде все новые и новые причины нас всех демонизировать. Хоть бы они что-нибудь конструктивное сделали. Всем жителям H-2, и евреям и арабам, после Пурима 1994-го только хуже стало. Экономика сдохла, на улицах пусто, и, как всегда, поселенцы виноваты. Что тут праздновать?
Понятно, в каком настроении я проснулся. В таком, что даже Малка меня раздражала. Она порхала по квартире, собираясь в синагогу, и бросала на меня красноречиво-недоуменные взгляды. Эта игра в гляделки мне надоела, и я сказал:
− Малка, я остаюсь дома. Если хочешь, оставь со мной детей и иди одна. Тебе полезно от нас немножко отдохнуть. Офиру бы я точно не брал, она в соплях.
− Но Реувен так ждал… Я этот костюм сама изобрела.
− Ладно. Бери Реувена и идите вдвоем.
− Шрага, нехорошо. Ну как же я пойду одна?
− Ты пойдешь не одна. Там целая группа идет, все вооруженные, чего ты боишься?
− Но без тебя…
− Без меня. Тебе надо поменьше волноваться о том, что люди подумают.
− Шрага, мы живем в общине. Если ты хотел анонимности большого города, то надо было селиться в Тель-Авиве.
Я встал и грохнул об угол стола кружку с надписью Six Flags San Antonio. Как она смеет напоминать мне, что у меня не хватило денег на большее, чем квартира на территориях. Жили бы мы все равно здесь, это не вопрос денег. Но она могла бы быть тактичнее. Я услышал, как из прихожей она зовет Реувена по-русски, как закрылась за ними входная дверь. Реувену обещали трещотки, карнавал и кучу сладостей, и он оделся без обычного бенефиса. Совершенно невозможный стал, ему обязательно всех построить и всеми командовать. Ну и я не лучше. Сейчас догнал бы и извинился. Все, опоздал. Куда я сопливую Офиру дену?
Пока Офира спала, я занялся кухней – холодильник, плита, в последнюю очередь пол. Размеренные движения успокаивали, я понял, что правильно сделал, что остался дома. Испортил бы людям праздник одним своим видом, зачем? Просто у нас с Малкой разные темпераменты. Мне достаточно ее и нескольких близких друзей, и одиночество меня совсем не угнетает. А ей обязательно нужно быть в обществе, встречать и узнавать новых людей, это ее подпитка, иначе она завянет. Пусть ходит. Все равно ко мне придет. В комнату близнецов я даже заглядывать не стал, не хотел наживать себе инфаркт. Такое впечатление, что им не было известно назначение книжных полок и шкафов для одежды, потому что все кучами валялось на полу. Дальше передо мной встала дилемма – пылесосить в салоне, пока Офира спит, или когда проснется. Дело в том, что наше младшее чудо ужасно боялось пылесоса. Стоило Малке его завести – плач на всю Кирьят-Арбу. Ладно, не могу я видеть, как она со страху плачет. Мальчик бы у меня конечно стоял и смотрел на пылесос, иначе что из него вырастет. Но девочку так переламывать нельзя, иначе получится в лучшем случае Розмари Коэн, да будет память ее благословенна. Очень хороший человек и очень несчастный. Я развернул пылесос и увидел, что Офира давно уже не спит, а сидит на полу с пальцем во рту и с интересом за мной наблюдает. Никаких слез и криков. Ну да, папа заведомо круче пылесоса, чего бояться.
