Петр Алешковский - Крепость
Но здесь, в первой и единственной на Руси Романодавидовской церкви, Мальцов думал не о баталиях первой четверти одиннадцатого века. Здесь, в тишине и покое, защищенный необоримыми сводами пещеры, он понял причину стремительного бегства монаха-боярина в дальние лесные пределы, на окраину новгородской земли, о которой не додумался ни составитель жития, написанного по истершейся за века памяти, ни один позднейший историк.
Ефрем спасался от преследований братоубийцы.
Пустынножительство было выбрано не случайно. Тайком пробравшись на место на реке Альте, где убили князя Бориса, и обретя там голову брата-дружинника – свою личную, семейную реликвию, он тихо скрылся на край мира, убрался подальше от опасного Киева. Шел, неся в заплечной суме священное свидетельство кривды, пока не добрался до малозаселенных берегов Деревы. Его старший брат Моисей Угрин затворился в Киевских пещерах, младший нашел пещеру здесь, а быть может, он даже и знал о ее существовании, шел к ней сознательно и основал обитель в стороне от жилья, но и не слишком далеко от него. Отшельники с самых первых времен христианства, даже синайские пустынножители, всегда селились около воды и неподалеку от людей: ведь кто-то же должен был кормить трудящихся во славу Всевышнего.
Гибель Бориса и Глеба разрушила честолюбивые мечты венгерских бояр: воинов, потерявших сюзерена и отказавшихся присягнуть на верность победителю, ждала верная смерть, и уберечь от нее мог только монастырь. Став иными, уйдя из мира и приняв постриг, Ефрем с братом теперь искали не спасения от мечей, но спасения душ, причем не только своих собственных, но и душ тех, кого любили и не смогли уберечь. Мертвая голова – свидетель содеянного кощунства, присутствуя на литургиях по убиенным братьям как драгоценная святыня, утверждала истинную святость этих непорочных агнцев среди немногочисленных насельников обители. Монахи, отмаливая души усопших изо дня в день, из года в год, потаенно сохраняли правду, пока устное предание не прервалось и истина не оказалась запечатанной под стенами отстроенной Крепости. Возможно, ее и поставили, чтобы охранить тайну и гроб того, кто под конец жизни окончательно принял волю Провидения и завещал перенести монастырь на другое место, а пещеру смиренно просил запечатать, дабы не смущать последующие поколения вольнодумцев. Новгородские посадники, возведшие Крепость на этом месте, были как-то связаны с Деревском – факт, известный науке; возможно, их праотцы вышли когда-то из городской знати и переселились под крыло Святой Софии в Великий Новгород. Но что мы знаем об устной памяти? Она могла жить в семьях посадников, и, погребая пещерную церковь вместе с телом ее основателя, быть может, они исполняли обет, данный их прадедами монаху-угрину, а не просто укрепляли фундамент под будущей башней и крепостной стеной?
Выстроив в уме такую картину, представив и пережив горе Ефрема как свое собственное, здесь, в алтарном кресле столько веков безголосой молельни, уже легко было принять и свою судьбу. Мальцову казалось теперь, что кресло вознесло его на некую вершину, с которой он мог смотреть вниз как бы из другого измерения. Немощность тела больше не страшила, она просто ничего не значила в сравнении с невероятной крепостью духа, принявшего самое важное решение в жизни. Обыденные вещи, за которые он всё время цеплялся, как за цепь, ведущую к глубоко утопленному якорю, перестали казаться важными. Отпустив ненужную цепь, Мальцов обрел иной смысл – смысл самой жизни, в который в равной доле были включены жизнь, страдания и смерть, и это и только это казалось ему сейчас правильным и приемлемым. И стоило только так понять происходящее с ним, как он ощутил невероятную легкость, словно и правда парил в воздухе, а не сидел на жестком камне, в глубокой задумчивости поглаживая шершавый подлокотник.
Вынужденные походы к воде давались теперь с трудом, всё сложнее стало брести впотьмах по ходам из церкви в первую пещеру. Он подолгу стоял, прислонившись к стене, восстанавливая равновесие, его шатало из стороны в сторону, как лист на ветру, и лишь добравшись назад, он обретал покой и легкость, словно здесь было его истинное место. Видения, цветные картинки, нарисованные воображением, обрывки летописных статей всё больше вытесняли из памяти образы реальной жизни, они были нужны ему теперь, как ребенку сказка на сон грядущий. Голова всё чаще склонялась на грудь, почему-то тянула всё тело вперед, к коленям, а черная и густая каменная смола падала и падала с потолка, и он не обращал на нее уже никакого внимания. Смола покрыла его голову и плечи, стекала на грудь и густела, превращая его в живой сталагмит, в подобие трилобита, чей хитиновый экзоскелет застыл в известняке, став его микроскопической частью с тех пор, когда вся земля в здешних широтах еще была теплым морем. Скрюченный наподобие эмбриона, он не испытывал ни холода, ни голода, и нет-нет да вспыхивали перед глазами непонятные искры, и ему казалось тогда, что он сидит около костра, и лицо начинало ощущать ласкающий его жар.
Потом наступила полная темнота, неожиданно и тяжело навалилась на плечи, сжала сердце, отчего оно заколыхалось в испуге, сбиваясь с уверенного ритма, и забилось медленней. Затем в глазах вспыхнул красный огонь, и яркие кольца света начали отдаляться, отдаляться, пока не затерялись где-то вдалеке уже насовсем.
Эпилог
Догадался обо всём Димка. Услыхав как-то в середине июня разговор начальников о готовящейся совместной с Мальцовым экспедиции, он на радостях бросился в Крепость, считая, что разногласия улажены и всё возвращается на круги своя. В пустом, открытом доме Ивана Сергеевича не нашел, зато обнаружил полевой дневник с записями. Димка сумел оценить значимость открытия и поверил в него, но около Никольской башни ничего не обнаружил, кроме прибитых дождями варварских следов бульдозера. Поговорил с Любовью Олеговной: с того дня она Мальцова не видела, хотя до этого встречала каждый день. Получалось, что археолог как сквозь землю провалился. Почуяв неладное, Димка рванул в «Стройтехнику», вывалил на бортниковский стол дневник Мальцова и убедил Степана Анатольевича послать в Крепость экскаватор и начать поиски пропавшего ученого под землей.
Мальцова нашли и спешно похоронили в семейной могиле на котовском погосте. Бортников дал грузовик и автобус, но сам на погребение не поехал, отрядив вместо себя Николая. Сталёк выкопал могилу, Лена положила на холмик пучок живых цветов, Нилов, приехавший из Москвы, пообещал немногим собравшимся, что вскоре издаст книгу Ивана Сергеевича, назвал ее очень талантливой, открывающей новые горизонты в науке. На этих словах Нина вдруг разрыдалась и убежала в кусты сирени, Калюжный пошел за ней, но вернулся один, подавленный стоял в стороне и курил сигареты, одну за одной, а потом напился на скудных кладбищенских поминках и всю обратную дорогу громко храпел.
Проект реконструкции на время отложили: министерству пока не удалось окончательно согласовать его с охранными структурами. Полиция завела уголовное дело, но почему-то свидетельские показания Любови Олеговны в нем отсутствовали. Маничкин вышел сухим из воды, свалив всё на таджика, получившего на следующий день после проведения работ в Крепости строгий выговор и расчет. Фарход, смекнув, к чему клонится дело, собрал манатки и улетел в родной Таджикистан, и больше в Деревске его не видели.
Вскоре начались крымские события – деньги, заготовленные на реставрацию Крепости, уреза́ли, уреза́ли, пока не уре́зали совсем.
«Стройтехника» выделила средства, и под руководством Нины и Калюжного провели раскопки, уровень культурного слоя у стены понизили до первоначального. Обнаружились и остатки старинной кладки в основании Никольской башни. Ученые заспорили: одни называли ее останками зимней церкви, другие «предбашней», что, впрочем, не сильно меняло суть дела. В пещерный лабиринт и в церковь провели электрический свет, кое-что подлатали, повесили на входе железную дверь, а ключ от нее передали епархии, взявшей управление церковно-туристическим объектом в свои руки.
Через год при большом стечении представителей министерства, публики, прессы, духовенства и ученых Степан Анатольевич Бортников открыл мемориальную доску на стене Никольской башни. На белой известняковой плите блестели золотые буквы: «Здесь в 2013 году известным археологом и ученым-краеведом города Деревска Иваном Сергеевичем Мальцовым была обнаружена первая на Руси Романодавидовская церковь первой половины ХI века, построенная и освященная святым Ефремом».
Сам митрополит отслужил торжественный молебен, после чего всё общество перебралось в бортниковский ресторан при гостинице «Дерева», где среди прочих речей неоднократно поминали и прославляли героически усопшего ученого.
Димка, присутствовавший на банкете, подслушал разговор двух крупных церковных чинов.
