Анатолий Михайлов - У нас в саду жулики (сборник)
Ну, а теперь уже и новый город. То был из Винницы, а этот из Днепродзержинска.
В России он тридцать пять лет водил грузовик… А здесь водитель – тьфу… Ну, какая это профессия… Вот у него три года внуку… и он уже водитель… А старший внук не хочет учить русский язык… Английский… испанский… идиш… А русский уже совсем забыл… Всего один урок… в неделю…
– Да… – соглашаюсь, – без русского языка… труба… единственное спасение…
И чувствую, что уже все. Перебор. А тот, что из Киева, все стоит и стоит. А я все сижу и сижу на его стуле.
– Извините, – говорю, – я занял ваше место…
– Ничего, ничего… – это мне уже его жена, киевлянка, – муж может и постоять…
А этот вдруг попросил фломастер. Ему надо что-то записать.
– Позвольте, – говорит, – на минуту…
Протягивает обратно и вытаскивает из кармана доллар.
Оказывается, за услугу. Так принято. А книга ему не нужна. Ну, зачем ему моя книга?
– Оставьте, – говорит, – ее себе.
8Я спускаюсь на первый этаж и подхожу к оркестру. И, по сравнению с Аркашей Северным, просто вянут уши.
Ну, разве это «Сиреневый туман»? И даже не тянет на «Ландыши». Какой-то сорняк. Зато процветает. А вот Аркаша, там у нас в Питере, на кладбище.
А сам все стою. И правая рука в левом кармане…
Наверно, подумала, сердце, и подошла.
– Вам что, – спрашивает, – плохо?
– Да нет, – говорю, – все нормально. Я, – говорю, – русский писатель. А это, – и киваю на свою сумку, – мои книги.
Молчит.
Может, попробовать перевести?
Но ведь она же только что говорила по-русски. Я же сам слышал. Похоже, действительно, уже перебор.
– Ай эм, – улыбаюсь, – рашен райтер… Энд зис из… май бук…
И вдруг никого.
Приносит какие-то пирожки. Как будто в дорогу на поезд. И сует мне прямо в сумку. Сейчас перепачкает весь мой товар.
– Да нет, – улыбаюсь, – что вы… что вы… Спасибо, – говорю, – я уже сыт.
И вынимаю книжку.
– Вот, – говорю, – возьмите… на память…
Но она почему-то не берет.
– Та, – говорит, – не надо…
– Возьмите, – говорю, – возьмите. Вас как, – спрашиваю, – зовут?
Оказывается, Люба. Она из Кривого Рога.
– А я, – улыбаюсь, – из Питера.
А когда надписывал, то все опять перепутал. Забыл, что я в Америке. И как будто стою на троллейбусной остановке на Невском. А возле меня притворяется одноногим мой товарищ по несчастью Федя.
И написал ей: «Любе от автора».
Подумал и дописал: «Еще не вечер.
С.Петербург – Кривой Рог
9 мая 1992 г.».Все почему-то не уходит. И вдруг протягивает мне доллар.
Хотел от него отказаться. Ведь я же ей сделал подарок. Но как-то не повернулась рука.
Сказал бы, как и она: та не надо…
А когда сообразил, то ее уже, оказывается, нет.Диана
Из «Интернейшенела» выходит блондинка и прямиком ко мне. На каждом пальце по кольцу и с кучей сумок. Приехала за продуктами.
«Интернейшенел» – это здесь вроде нашего Елисеевского. Но только одни евреи. И покупатели, и продавцы. И даже домашние животные. И у одной моей знакомой есть кот по имени Моисей.
– У вас, – улыбается, – про любовь?
– Какой, – говорю, – разговор, – и предлагаю ей «Мальчика с одуванчиками», – всего, – уточняю, – за три доллара. А эта – вообще за доллар. – И киваю на «Рыбу».
А над головой рыбы – нож. Художник из «Редактора» уже было втюхал на лезвие мою фамилию. Так он понимает перо писателя. Но я его заставил убрать.
Такая гравюра на обложке «Ложного сустава».
Дама в раздумье.
– А здесь, – и осторожно дотрагивается до попавшей под нож головы, – и здесь тоже про любовь?
– И здесь, – улыбаюсь, – тоже. Правда, не совсем счастливую. Про любовь моей мамы.
Берет.
– Смотри-и-те! – и грозит мне пальчиком. – Если вы меня обманули – верну обратно… Шучу, шучу… А теперь, – говорит, – подпишите.
Я вытаскиваю из кармана фломастер и разворачиваю титульный лист. Потом поднимаю голову.
– Вас как?
Оказывается, Двойра.
– Двойра? – и опять поднимаю голову.
Диктует по буквам: «Д», потом вдруг «И»…
– Ну, какая же я, – улыбается, – Двойра?
И дальше – «А»…
И в результате получилась ДИАНА.
Хватает сумки и, покрутив на прощание бедрами, уплывает.
Русская баня
Яшка пожаловался на итальяшек.
– Вот, – говорит, – суки.
Купил, рассказывает, с лотка пирожок с вишней и зашел к ним в кафе на чашечку кофе.
Уже надкусил, и вдруг подходит еврейка-официантка и по поручению хозяина-итальянца предлагает Яшке по-русски выметаться.
У Яшки два варианта:
1. Оставить чашечку кофе на столике и, выйдя из кафе, сначала дожевать пирожок и снова вернуться обратно.
2. Перелить кофе из чашечки в свою посуду и выйти из кафе уже насовсем.
И оба этих варианта Яшку не устраивают.
То ли дело в ихнем районе, в бане. Обслуживают, конечно, евреи. Но баня все равно русская.
Заплатил за водяру и вынимай хоть полный портфель закуси. А можно и наоборот – купил у них закусь – и хоть залейся своим «керосином».
Правда, все втридорога, зато как и не уезжал из России.
Нашего полку прибыло
Стоит как истукан, и я уже было занервничал: я не люблю, когда просто так стоят.
И вдруг протягивает мне петушка.
Бывает ладонь как сопля. А тут наоборот – как будто клещи.
И снова стоит. И опять ничего не покупает.
И вроде не еврей. А уж скорее татарин. Или мордвин.
И вот, наконец, открывает рот.
Сказал, что у него бизнес-виза, но он не бизнесмен. Одни выбирают книги, а он выбирает страну.
– Америка – это, – говорит, – совсем не то.
Совсем не та страна, куда бы ему хотелось вывезти своих сыновей. А сам он из Комсомольска-на-Амуре, и понравились ему здесь одни инструменты.
Ну, вот. И нашего полку тоже прибыло.
– А у меня, – улыбаюсь, – на слова Пастернака песни.
Но инструменты оказались хозяйственные: пассатижи, стамеска, дрель… И еще ему тут понравились унитазы.
– А все остальное, – насупился, – говно.
Союз писателей
– Давай, старик… скорее… закругляй свою торговлю…
– Да ты, – говорю, – что, озверел?!
Все приносил мне удачу, а тут даже спугнул клиента. Уже было наклюнулся.
– В чем, – спрашиваю, – дело?
– Давай, давай… старик… торопись… нашел тебе работу… прямо здесь… на Брайтоне…
И чуть ли не брызжет слюной. Как будто сорвался с цепи. Таким я его еще ни разу не видел.
– Пошли, – говорит, – пошли… ну, что ты возишься…
– Подожди, – говорю, – у меня новый стол.
А сам его уже по-быстрому придвинул к Элику. А книжки собрал в чемодан.
– Посмотри, – киваю, – я сейчас…
А Элик все на Ромку косится. Так до сих пор и не здороваются.
Элик мне говорит:
– Все будет о кей.
Ромка тянет меня за собой. И вдруг останавливается.
– Старик… а книги взял?.. Ведь ты же писатель…
Я возвращаюсь обратно и вытаскиваю «Мальчика с одуванчиками». Фломастер у меня в кармане.
Ромка меня отругал:
– Да ты, старик… что… надо бы кучу… масштаб!.. Ладно… пошли!
Заталкивает в какую-то забегаловку и любуется мной продавщице. Какого он отхватил им орла!
– Где, – спрашивает, – хозяин?
И продавщица кивает обратно на улицу. Ромка его по запарке проскочил.
Два крепыша. И похоже на тбилисское «Динамо». Но может, и «Арарат».
Ромке не терпится.
– Вот, – говорит, – вам… привел. Писатель… (как будто рекламирует породу) из Питера… – и тычет в мою книжку.
Хозяин ее листает и смотрит на мой портрет. Потом на меня и улыбается.
Ромка вытаскивает уже приготовленную свою и присоединяет.
И он, мол, тоже не лыком шит. А я его друг. Такой вот Союз писателей. Но он-то уже американец. А друг приехал из России. И ему нужна скорая помощь.
Хозяин протягивает мне книгу обратно и думает.
Его товарищ сомневается:
– Нет, не потянет… Молодые уходили… С восьми утра и до десяти вечера… Семь раз в неделю…
– А сколько, – спрашиваю, – платите?
– Тридцать долларов в день.
Делю тридцатку на четырнадцать:
– Два доллара в час…
Хозяин:
– А где живешь?
И Ромке все не терпится:
– Да рядом… Потянет… Он северянин… Прошел всю Камчатку…
Хозяин берет у меня книжку и исчезает за дверью, а тот, что с ним разговаривал, уходит. Мы с Ромкой стоим и ждем.
– Да, – улыбается Ромка, – маловато… Но должны потом прибавить…
– Конечно, – говорю, – должны.
Хозяин возвращается, но почему-то без книжки. У Ромки загораются глаза. Неужели возьмут?
Хозяин мне говорит:
– Пошли.
И уже внутри показывает:
– Вон туда.
Я вхожу в закуток: в густой копне волос за столом пожилая Сулико.
Возле стола еще один стул.
Я говорю:
– Здравствуйте.
Хозяйка мне отвечает:
– Здравствуйте.
И приглашает:
– Пожалуйста, садитесь.
С моими трудами в руках внимательно меня разглядывает.
– Вы, – спрашивает, – откуда?
– Я, – говорю, – из Петербурга. А это, – и киваю на ее руки, – моя книга. И я ее со стола продаю.
