Михаил Гиголашвили - Толмач
…Когда я прихожу в себя, Лизетта уже сидит за столом как ни в чем не бывало. Орла не видно, окно закрыто. Яблоки с пола собраны в миску.
– Беженец, продолжайте! – официальным тоном говорит она, поглаживая рычажок аппарата миниатюрными пальчиками (очки на месте, прическа в порядке, только две верхние пуговицы на блузе оторваны с корнем).
Я роюсь в мыслях, забыв, о чем говорил. В голове кавардак и бардак. «Милиция была… ОМОН был… Чеченцы тоже… Дальше что?.. А, КГБ!..».
– Потом начали меня опять по телефону ругать, пугать, прессовать. Только теперь уже не милиция, а похуже – сам КГБ!.. – зловеще смотрю я ей в глаза, надеясь, что на нее подействует это магическое слово. – Знаете КГБ?..
– Конечно. Кто же его не знает? Там такие сильные парни в галстуках и с наручниками… – опять мечтательно тянется она рукой куда-то вниз.
Но я уже не обращаю на это внимания и долблю, как та индюшка:
– У вас там в бумагах есть повестка из КГБ. Видите?.. Вон, зловещая, с грифом «Комитет Государственной Безопасности», где белым по черному написано, что мне надлежит явиться 06.06.06., в 06 часов утра в комнату № 666 для беседы. Обратите внимание на время! – значительно подчеркиваю я. – День и ночь работают… Конвейер. Я сдуру пошел… И что же?.. Три часа капитан со мной в бильярд играл и так и не сказал, что им от меня надо.
– Как так? – Она делает круглые глаза, удивленно вытягивая вперед пухлый кружочек рта.
– А вот так. Сам не знаю, как. Мы, говорит, к вам сегодня только присматривались. А разговор у нас будет завтра. Ну, кто своими ногами второй раз в КГБ пойдет?.. Да еще после таких предупреждений?.. Тем более что я бильярд не люблю. Вот если бы у них пинг-понговый стол стоял, тогда другое дело, а так… – Я машу рукой, а ногой пихаю черную жирную настырную индюшку, украдкой начавшую глодать ножку моего стула. – Я думаю, они двойного агента хотели из меня сделать…
«Пуля по вас плачет», – сказал мне капитан напоследок…
Фрау Мизера всплескивает руками, вскакивает:
– Вы только подумайте! Ужас! Так и сказал? Не может быть!
Покрутившись вокруг стола, она вдруг подходит к раскладушкам, откидывает одеяло, я вижу белые крупные яйца с младенческими ушами.
– Учтите, они все слышат, – говорит она и накрывает одеялом ушастые яйца, потом по воздуху перелетает через стол и хватается за рычажок аппарата: – Еще случаи преследования? – смотрит она неожиданно мягким и доверчивым взглядом поверх очков.
Я уже не знаю, что говорить:
– Плохи мои дела! Помогите! Всюду гонят и преследуют! С одной стороны – ОМОН делает шмон, с другой – чеченцы угрожают, с третьей – мафия подстерегает, с четвертой – КГБ вплотную навис! Сколько можно?
Описывая свое тяжелое положение, я настороженно слежу за индюшками, которые, сгрудившись возле стола, косо смотрят мне в глаза, переминаясь на кривых лапах и пуская сочувственные трели. Белая альбиносица тоже выползла из-под раскладушки и улеглась на паркете. Глаза затянуты пленкой, судороги. Шея в крови и без перьев, на голой головке – ссадины, а золотое кольцо на лапе надорвано орлиными когтями. Ее трясет.
– Прошу войти в мое положение и учесть, что я верой и правдой служил и потерпел на работе… Теперь припадаю к стопам и прошу помочь… – ною я дальше.
– Припадаете? Это как? – шаловливо оживляется Лизетта и манит пальчиком.
Проклиная себя в уме, распугивая индюшек и отпихнув сдыхающую альбиносицу, я обхожу стол и, рухнув на колени, бьюсь головой о пыльный паркет, хватаю и целую ее маленькие ножки. Индюшки, гоношась и визгливо перекликаясь, кидаются на меня, клюют куда попало.
– Все, хватит, хватит, щекотно!.. Встаньте!.. – кричит Лизетта. – Щекотно, не хочу!.. Все, конец!.. – уже злясь, приказывает она и поджимает под себя одну ногу.
Индюшки тоже, как по команде, поджимают одну ногу под животы и замирают наподобие аистов.
– Как в зоопарке!.. – бормочу я, вставая с колен.
– В зоотеатре, скажите лучше! – поправляет меня Лизетта и окончательно отталкивает от себя: – Идите, садитесь, где сидели!.. Надо докончить. Чего вы опасаетесь в случае возвращения на территорию бывшего Советского Союза?.. – холодно блестит она очками, на глазах превращаясь из милой секси-Лизетты в злую фурию фрау Мизеру, которая только что сняла с головы пилотку, повесила на стену хлыст и вымыла окровавленные руки.
– Мне некуда возвращаться. Мне там конец. Амба, крышка, капут. Вот, вроде нее… – я указываю на белую индюшку, которая дергается в агонии, а другие птицы с интересом за ней наблюдают. – Вы же любите Чайковского?.. Вот, танец умирающей индюшки на сцене Большого Зоотеатра… То же самое и со мной будет.
– Ну и что?.. Мы-то тут при чем?.. Почему наше государство должно страдать и раскошеливаться?.. – вдруг жестко говорит она, поглядывая поверх меня на часы.
Мне нечего отвечать – действительно, почему?.. Я тоже скашиваю глаза на циферблат и вижу, что на часах, на самом верху, на резной короне, опять сидит проклятый орел и недвижно смотрит вниз острым оком. О, у него две головы!.. Двуглавый орел?.. Сиамский орел?.. Да, две головы на одной шее!.. Одной башкой он озирает угол, где ванная, другая повернута ко мне… А я думал, что их нет в природе, только на гербах…
Окна закрыты. От духоты, индюшачьей вонищи и сладкого запаха крови умирающей птицы у меня кружится голова и темнеет в глазах…
– Все. Я вопросов больше не имею, – отстукивает фрау Мизера последние такты. – Хотите что-нибудь добавить?.. Сказать?.. Сообщить?.. Поведать?.. Нет?.. Тогда надо подождать полчаса, пока наша секретарша-белочка распечатает протокол… Вам что, плохо?.. Открыть окно?
Она распахивает створку окна, срывает с аппарата отстуканный рулончик бумаги. Орел тяжело слетает на стол, бережно цепляет рулон когтистой лапой и исчезает в открытом окне. А она площадной руганью загоняет индюшек под раскладушки, а мне велит взять сдохшую альбиносицу и спустить падаль в унитаз.
– В унитаз? Но она же не пролезет!
Фрау Мизера усмехается, играя обломком рога:
– Пролезет! Еще как пролезет!
Я с брезгливостью беру индюшку за еще теплые лапы и волоку ее к ванной. Открываю дверь – и порыв ураганного ветра чуть не сносит меня с ног: за дверью – бездна с еле видимой внизу рекой!.. Я в ужасе швыряю индюшку и захлопываю дверь, успевая заметить, как мертвая птица, вдруг расправив крылья, начинает планировать вниз…
– Фуфайку и штаны оставьте там же, где взяли, еще пригодятся, – приказывает голос фрау Мизеры.
Ничего не остается, как скинуть за ширмой белье и натянуть на голое тело свои вещи, странным образом уже кем-то постиранные и даже поглаженные. Пора идти.
– Что-нибудь забыли? – интересуется она. – Это? – И указывает на горку пепла прямо на столе, где только что лежали мои бумаги, а теперь вьется дымок и копошится зола.
Я в удивлении трогаю пепел, пачкаю пальцы, а фрау Мизера кидает на стол обломок рога:
– Берите вашу волшебную палочку… Рогатым не пристало ходить без рогов… Мы отлично поработали. И это еще не все… Подождите внизу, пока перепечатают протокол, а потом еще раз уточним детали… Все надо подробно за-про-то-ко-ли-ро-вать! Да!
Неожиданно снаружи раздаются резкие удары. Кто-то стучит палкой по наружному подоконнику. Фрау Мизера перелетает к окну, распахивает вторую створку.
– Идите сюда! – зовет она меня.
Я с опаской выглядываю наружу, ожидая увидеть бездну. Но внизу, под окном, все тихо, стоит привратник Бирбаух с багром и держит за кольцо в носу верблюда; тот утробно бурчит и мотает семитской головой.
– Что с ним делать?.. – спрашивает Бирбаух. – Опять притащился! Говорит, что временная виза кончается…
– А, это наш верблюд… Ему удостоверение беженца продлить надо… Он тут, на горе, живет и уже полгода пытается доказать нам, что он – не верблюд… – объясняет мне фрау Мизера, а вниз кричит: – Скажи горбатому, чтобы шел вначале на отпечатки копыт!.. И рентген горбов пусть не забудет сделать – нет ли там гашиша?.. В один горб до 20 кило помещается… Пусть заодно и фото хвоста делает, а то не продлю ничего!..
Бирбаух что-то кричит верблюду в ухо. Тот глухо отнекивается, прядает облезлыми ушами с пучками седой шерсти.
– А если он привратника укусит? – спрашиваю я у фрау Мизеры.
– Ах, глупости, он ручной и старый. У него зубов нет. И склероз. И оглох почти.
Она высовывается и громко кричит непонятные слоги. Бирбаух отпускает кольцо, верблюд, бросая на нас презрительные взгляды, рычит что-то вроде «ла-илла-иль-алла…» – поворачивается и, треща суставами, обиженно вышагивает к воротам. Сверху видны горбы в болячках и ранах. На ребрах кожа стерта до розовой мякоти, остатки шерсти свалялись в колтуны.
– Замучили его на горе… Вы же знаете: на горе стоит верблюд… – бормочет фрау Мизера. – Надо будет сказать, чтоб передышку дали…
– А… А где его доказательства? Папирусы, пергаменты, скрижали?
