Ильдар Абузяров - ХУШ. Роман одной недели
Глава 5
Логистика марионеток
1Да, забыл представиться, зовут меня Ирек, – что значит «свобода», а другое значение этого слова «слива». Ведь я, как жизнерадостная слива, сорвался с древа рода в этот город, дающий столько надежд и открывающий столько перспектив. Но в итоге угодил под пресс металлического неба, что с каждым днем выжимает из меня все больше и больше соков. Потому что буржуи этого города слишком много хотят. Они на пару со здешним климатом делают все, чтобы лишить человека уверенности. Буржуи вместе с небом, куда только смотрит антимонопольный комитет, словно сговорились, и вот ты уже ходишь в зыбкости, в нереальности. Такое ощущение, что еще немного, и ты окончательно уйдешь под землю.
Ведь в этом городе можно быть либо великим, либо ничтожеством. Потому что
Питер – гнобящий город. Он гнобит своих жителей, гнобит неустанно и непреклонно. Представьте себе пышущий энергией и здоровьем фрукт, этакую жизнелюбивую улыбающуюся девочку-персик или парня-абрикоса. И вот он приезжает в этот город под стальной пресс этого неба, и это небо начинает его давить, давить, пока он не ломается и не начинает бродить. И сам забирается в бутылку, загоняет себя в яму, в чан колодца.
И вот он бродит, бродит по этому городу, начинает в поисках работы и сносного жилища заходить в бары, но не может найти ничего подходящего. Хотя самое время ему устроиться в какую-нибудь компанию собирать коробки у конвейера и снять маленькую халупу. Но вместо этого он меняет последние деньги на японское сливовое вино, водку-чачу из свежего винограда или самогон-сливовицу.
2Вы спросите, какая особая ценность в бесцельном кружении-брожении по городу? Но если что-то где-то бродит, то что-то обязательно должно получиться и выйти. Я тоже не понимал в детстве, глядя на полет стрекоз или бабочек, зачем они так беспорядочно и резко перемещаются, срываются с цветка на цветок, а потом возвращаются обратно. А потом однажды, когда я очутился далеко-далеко от дома, до меня дошла особая мистика такого перемещения.
Мистика в самом пути. Дорога начинает управлять тобой до того, как ты успел о чем-то подумать, она думает за тебя и руководит тобой, петляя очень гибко. Это я понял на собственном примере. Так, иногда, работая курьером, я не выбирал, не продумывал и не расчерчивал логикой маршрут, а шел, полагаясь на провидение, и, как ни странно, нелогичные, казалось бы, действия оказывались в конечном итоге единственно правильными.
Однажды вместо того, чтобы пройтись пешком и сэкономить на проезде, я поехал кружным путем и нашел пятьсот рублей. Или, выбирая по воле рока более длинный путь, не попадал в пробку и выигрывал во времени. Мелочи, конечно, но тут главное – мистика; все-таки меня удивляло, как слепая судьба может быть мудрее твердого расчета и логики.
3А что, если он все-таки существует, – подумал я однажды, столкнувшись с очередным таким случайным опровержением логистики, – и указует мне своим перстом путь? Ведь для каких-то целей я тоже рожден. Для чего-то я нужен здесь. Но для чего?
И только задал себе такой вопрос, как очутился у изразцов мечети. Помню, в ту осень шатался, точно не зная, чем себя занять. Я шел вдоль стены Петропавловской крепости, по опустевшему пляжу, на котором еще пару месяцев назад бурлила свободная пляжная жизнь, а теперь консервативная погода сковала тонкой кромкой льда землю и воду, как наручниками, посадив всех уже нагревшихся и нагрешивших под домашний арест.
Я шел и смотрел на казематы Петропавловской и на Зимний дворец, мало чем отличавшиеся по сути, – там и тут люди прячутся под музейными сводами от смурного взгляда надсмотрщика-погоды. И речные камешки залетали мне в ботинки горохом или фасолью, прямо под пальцы, словно в наказание нерадивому студенту.
– Попрыгунья-стрекоза, скоро уже зима, – говорил я себе. А у меня снова на тот момент не было ни работы, ни денег в кармане. – Ничему-то тебя жизнь не учит.
Нужно было куда-то срочно устраиваться в очередной раз. И как-то само собой получилось, что, пройдя по Петропавловскому пляжу, я вышел к Заячьему острову. А потом через мостик и сквер – к мечети. А там праздник, оттуда повеяло аппетитными ароматами сладостей, как из выложенной гжельскими изразцами печки купеческого дома. Купол в виде глазурованного горшка, ухват полумесяца…
Не имея предубеждения, я зашел внутрь, чтобы погреться, а если удастся, то присоединиться к кому-нибудь и перекусить восточными лакомствами. И встретил там ребят, усевшихся полукругом-полумесяцем: все будет кока-кола и миндальное печенье.
4– Парень, ты один? – спросили меня ребята, сидящие на ковре.
– Да.
– Тогда присоединяйся к нам.
– Давай, давай, не стесняйся.
Вот так просто, по-душевному. Безо всяких понтов и предварительных разговоров-собеседований и выяснений они взяли меня в свою компанию. И я, полагаясь только на перст Божий, который, как божью коровку, должен был рано или поздно пустить меня с одного из разводных мостов-пирсов этого призрачного города навстречу моей судьбе, присоединился к этим ребятам.
Их сидело четверо на восточном коврике с вытканным минаретом, похожим на ствол дерева. Дженг, Баталь, Азам и Хатим. В мечети, как выяснилось вскоре, отмечали праздник Ночи Предопределения. И я остался там на всю ночь. Ляйлят-аль-Кадр – ночь, которую проводят все вместе. И молятся, и общаются.
Кто-то из них был знаком и раньше. Но однажды Ночь Могущества они решили провести вместе и пришли в мечеть. Кто-то достал испеченные бабушкой пирожки, кто-то купленный в кондитерской торт, кто-то кока-колу, а кто «настоящую дагестанскую минеральную горную воду». Дженг, например, работал шеф-поваром в одной забегаловке и принес остатки шаурмы, приготовленной собственными руками, и восточные сладости.
Они мне здорово помогли: Дженг время от времени подкидывал продукты, Хатим – помог поступить в техноложку, его папа был какой-то крупной шишкой, вроде бы чиновником в министерстве. А дядька – то ли мелким чиновником от науки, то ли всеми уважаемым ученым-физиком. Если честно, я его не видел никогда сам. Только на фото и DVD. Зато позже хорошо познакомился с его сыном Таахиром – троюродным братом Хатима.
Когда я поступил в техноложку, у меня появилось и жилье – комнатка в общежитии с одним соседом-технологом, специалистом по технологии разбивания женских сердец. Баталь помог мне купить и привезти обои и краску, Азам со своим другом Сафаром – сделать ремонт.
5И завязалась настоящая дружеская беседа. За чашкой чая мы просто обменивались мыслями и мнениями. Простое бла-бла-бла, пронизанное ненавистью.
– Они заставляют наших женщин раздеваться, – говорил судья Хатим. Его речи нам тогда показались самыми рассудительными и спокойными. Сразу было видно, этот образованный малый прочитал много книг и знает, что говорит. Поэтому ни у кого не возникло вопросов, когда мы выбирали лидера нашей группы. – Заставляют снимать платки в школах и колледжах Франции. Устраивают конкурсы красоты.
– А на одном из первых конкурсов красоты во Франции, – подхватил тему Дженг, – специально подстроили так, чтобы его выиграла турчанка. Это была месть Запада за то, что султан Порты, стоя у стен Вены, запретил танцевать грязный танец вальс и вообще устраивать ежегодные венские балы.
Сам Дженг приехал из Ташкента, и я тогда подумал, что он, наверное, крымский татарин или турок-месхетинец, а может, и узбек или уйгур.
– Да нет же, – заметил Баталь. – Сулейман Великолепный, пригрозив, запретил французскому королю жениться на своей родной сестре и устраивать по этому поводу торжественную церемонию с балом. Мол, негоже хвастаться своим гаремом. И за это красавицей первого конкурса гаремов для миллиардеров выбрали турчанку. Это специально было сделано, из мести.
– Постойте, постойте, – говорит Азам, – насчет конкурсов красоты мне лучше знать. Я же из Нигерии, а тот конкурс как раз проходил в нашей стране. Я в то лето отдыхал на родине, и журналистка, которая освещала конкурс, она действительно сказала про гарем, оскорбив нашего Пророка. А самим конкурсом они оскорбили миллионы людей, которым нечего есть и пить. И это в нефтеносной стране черного золота!
6Азам – действительно негр из Нигерии, в этом его беда. Он швейцар. Не швейцарец, а швейцар. И потому он до сих пор раб швейцарцев. Он открывает им двери в гостиничном холле «Эльбруса». Он высматривает черные кэбы и лимузины, подъезжающие к парадному подъезду. Он в своем красном мундире выскакивает им навстречу. Он почти у себя дома между двумя искусственными пальмами у входа с рыжей, словно песок на закате солнца, ковровой дорожкой. Он, черный человек из Нигерии, прислуживает белым – в этом его проблема. Его зовут Азам, что значит «черный». Так записано в его заграничном паспорте и анкете. Но он хочет из «черного» превратиться в «решительного» – Аззама – с двумя звонкими «з» – зуммер сжатых зубов – «з» в середине. Его переполняет эмоциональная сила.
