Александр Дьяченко - Преодоление (сборник)
Как только Союз стал давать трещину, так наши соседи сразу же стали пробовать нас на прочность. Сейчас нередко можно услышать: ну зачем мы воюем на Кавказе, отдайте Кавказ кавказцам, пускай они сами между собой и разбираются или зачем мы втянулись в войну за Цхинвал, зачем там своих людей кладем? Бать, ты этих людей не слушай. Если мы хотим выжить, нам придется воевать. Если не будем воевать в Южной Осетии, значит, будем воевать на всем Кавказе, не станем воевать на Кавказе, война придет в Москву. И это все уже было на нашей с тобой памяти.
Так вот, отче, моя группа, а я в то время был сержантом-срочником, мне тогда еще и двадцати не было, совершала рейды по тылам противника. Мы устраивали диверсии, взрывали склады с боеприпасами, мосты, базы с горючкой.
Однажды, уже выполнив задание, возвращались домой. Не стану посвящать тебя в подробности, но насолили мы противнику крепко, поэтому и бросились они за нами в погоню, отомстить решили.
Мы спешно отходили, стараясь не вступать ни в какие стычки. И вот во время отхода один из моих бойцов, Дима, подрывается на мине. Взрывом ему оторвало пятку. Что было делать? Сам понимаешь, в нашей ситуации или погибать всем, или ему одному. Мы перевязали раненого и оставили ему в дополнение к его боезапасу пистолет, на случай «если». И отряд пошел дальше, погоня уже дышала нам в спину.
И в этот момент, когда мы тронулись в путь, а он остался, я понял, что не могу его бросить. Вот не могу, и все. Не смогу я тогда жить дальше, есть, пить, не смогу, если брошу. И я остался. У нас уже тогда было с собой специальное средство, от которого человек переставал чувствовать боль и усталость, и даже при ранении мог двигаться своим ходом. Я ввел его Диме, и мы пошли. Конечно, догнать отряд мы не смогли бы ни при каких условиях. Дима где-то шел, а где-то я волок его на себе.
Единственное, чем могли нам помочь ребята, так это тем, что пошумели и увели погоню за собой. Поэтому мы и смогли несколько дней спокойно «ковылять» по направлению к своим. Дима мог идти, наступая только на одну ногу, а на другую я соорудил ему что-то наподобие костыля. Он шел, повисая на мне. И я время от времени вводил ему средство обезболивания, чтобы он не терял сознания.
Те, кто преследовал отряд, не смогли догнать наших ребят, зато они вычислили нас с Димой. Зная, что у нас раненый, они понимали, что диверсионная группа, будь раненый в основном составе, не смогла бы уйти от преследования. Тело они не нашли, значит, кто-то каким-то образом должен еще пробиваться назад вместе с ним, отдельно от остальных.
Тогда они просто рассчитали путь, которым мы пойдем, и двое суток ждали нас. Мы, по всей логике вещей, должны были выйти и двигаться по одному неглубокому ущелью. Обойти его с раненым на руках было невозможно, и противник занял позицию наверху по стенам ущелья с обеих сторон.
Я шел и волок Диму на себе, он у меня что-то уже лопотал в бреду. Мы вошли в ущелье, и только тогда я увидел их. Они стояли, совершенно не прячась, наверху, по стенам слева и справа. Я, вскинув автомат, продолжал идти и тащить друга. Потом опустил оружие, понимая, что сопротивляться бесполезно, мы были как на ладони. Что делать? И я решил не останавливаться. Если попытаются взять в плен, то у меня была граната. Мы шли, и я ждал, когда они начнут стрелять. Но они не стреляли. Вот мы прошли уже половину пути, и было так тихо, что я слышал, как бьется мое сердце, а оно готово было выскочить из груди. Может, они не хотят стрелять нам в лицо и расстреляют потом в спину? Это невыносимо тяжело: медленно идти под прицелом автоматов, каждый шаг как последний. И только ждешь: когда?
Наконец мы прошли все ущелье, и только тогда я остановился и оглянулся назад. По стенам никого не было. Они ушли, так и не выстрелив.
Когда мы добрались до своих, было столько ликования. Дима сейчас живет недалеко от Нижнего, я потом с ним встречался.
И знаешь, правильно говорят, что жизнь порой поворачивает круче любого романа. Уже давно закончилась та война, давно распался Союз. Дело было в Москве, я тогда служил старшим лейтенантом, и мой взвод охранял встречу представителей закавказских республик. Там я и познакомился с одним из сотрудников охраны азербайджанской делегации. Разговорились, и я сказал ему, что еще мальчишкой воевал в Карабахе. Он обрадовался и сказал, что тоже принимал участие в той войне. Мы разговорились и стали перечислять места, где участвовали непосредственно в боях. И представляешь, оказалось, что он был командиром той самой группы, что устроила нам тогда засаду. Мы с ним даже обнялись. Он-то мне и рассказал, как они нас ждали.
– Почему же вы не стреляли? – спрашиваю.
– Потому, что я команду не дал стрелять, – отвечает.
– А почему ты не дал команду?
– А тебе бы хотелось, чтобы я ее дал, да?! Сам понять не могу, не дал, и все тут, но только не из жалости. – Помолчали. – И знаешь, когда мы возвращались, меня никто из бойцов не спросил: почему мы не стали стрелять? И еще, самое главное. Меня никто не сдал начальству. Я смотрю, в лейтенантах ходишь? Не много же ты наслужил в новой России. Что, уже скоро на пенсию? Хотя, – он махнул рукой, – таким, как мы с тобой, никогда не выслужится до высоких чинов.
Прощаясь, мы еще раз обнялись, и он сказал:
– А все-таки хорошо, что я тогда не стал стрелять. Ведь это то немногое, брат, за что и мне сегодня не стыдно ходить по земле.
Положение обязывает
Весной автомобиль моего друга, отца Виктора, вылетел на встречку и чудеснейшим образом, никого не задев, остановился в кювете, уткнувшись в пень. Первым же делом, придя в себя, батюшка позвонил друзьям в Москву. Через два часа его машину уже везли в ремонтную мастерскую, а он заехал ко мне.
Батюшка представил мне своих друзей:
– Знакомься, это – Игорь.
Выше меня на голову, классический квадратный подбородок и на глазах солнцезащитные очки. Игорь – полковник МВД, большую часть службы проводит на Кавказе, в настоящее время в отпуске.
– Игорь, возьми благословение у отца Александра, хорошо, теперь поцелуй ему руку, как я тебя учил.
Игорь, стараясь не ошибаться, складывает руки под благословение. Чувствуется, что это действие ему еще в новинку.
– А это Андрюша, мой старый друг.
Андрея не нужно ничему учить и ничего напоминать. Он, в отличие от мощного Игоря, привычно и быстро укладывает руки для благословения. Под свитером и легкой курточкой до пояса угадывается тренированное гибкое тело. Внешне он походит на пантеру грациозностью и легкостью движений. Потом уже отец Виктор сказал мне, что Андрей – Герой России, а Игорь ведет ответственнейший участок работы.
Я удивился:
– Ты потревожил таких людей, и они, оставив все дела, немедленно приехали к тебе?
– А что же здесь удивительного? Мы воевали вместе, ходили на задания и служить начинали в одном отряде. Мы и сейчас не забываем друг друга. Если нужна помощь, любой из нас может звонить хоть ночью, и друзья обязательно приедут.
Отец Виктор рассказал мне трогательную историю про двух бывших высокопоставленных спецназовцев, которые поссорились самым что ни на есть жесточайшим образом, занимаясь бизнесом уже в наше время. Не то что здороваться, слышать друг о друге не могли. Через какое-то время в семье одного из них случилась беда, и он вынужден был просить помощи у того, с кем уже долгое время не общался. А тот, кого попросили помочь, отбросил, словно ненужную пену, все, что разделило бывших боевых друзей, и не раздумывая пришел на выручку.
Кстати, именно друзья собрали деньги и помогли моему товарищу приобрести новый автомобиль взамен попавшего в аварию. Но и сам он постоянно озабочен сбором средств на какой-нибудь немецкий протез для подорвавшегося на мине военнослужащего или на лечение тяжелобольного, никому не нужного ребенка. А то вдруг ночью по звонку может собраться и уехать за несколько сотен километров от дома. И тогда просит меня послужить за него.
Не так давно приезжает батюшка ко мне пообщаться. За столом в трапезной он занимает много места, но не довлеет над собеседником. Вроде внешне, как обычно, весел, подвижен, многословен. Только замечаю, что в глазах у него время от времени появляется беспокойство. Будучи человеком бесхитростным и прямым, он не умеет прикидываться и врать. И в этом очень напоминает ребенка – такой большой добрый ребенок.
– Что случилось, отец? Может, я что посоветую?
Батюшка шумно и продолжительно вздохнул, словно размышляя, стоит ли меня посвящать в его дела.
– Вчера вечером друг позвонил. Хороший мужик, но, как это говорят, человек со сложной судьбой. Он в конце восьмидесятых, перед самым выводом наших войск из Афгана, попал в плен. Потом, через несколько лет, не помню уж каким образом, но ему удалось вернуться домой. Пришел, а его уже заочно отпели. Девчонка давно за другого вышла, да и домашние на него смотрели, как на привидение. Замкнулся парень в себе, стал людей избегать и, как это у нас водится, начал пить. Прошло время, история его уже стала забываться, а тут недавно орден его нашел, еще советский. Решили вручить прилюдно, поздравить человека. Вот подросшее поколение про него и узнало. Только вместо уважения начались насмешки, а потом и вовсе издеваться стали. Проходу не дают. Как увидят его, так и начинают подкалывать, мол, как там, в плену, тебя моджахеды, часом, не обрезали, может, ты мусульманином стал? И это еще самые невинные шутки. Про другое и говорить неудобно. Он, пьяный, жалкий, кричит им что-то в ответ. Выждали пацаны момент, окружили да давай с него штаны стягивать. Хохочут. Им забава, а другу моему обидно. Вот и звонит он мне, совета просит. Говорит: «Или я их перестреляю, или себя порешу, затравили, не могу больше».