Маша Трауб - Ласточ...ка
Обзор книги Маша Трауб - Ласточ...ка
Маша Трауб
Ласточ…ка
Ольга и Наташа ничем не отличались от других девочек-сестер. Разве что тем, что были совершенно не похожи. Их мать не только верила в теорию, что второй ребенок в семье получается более красивым, умным, талантливым, но и пропагандировала ее. Мать не скрывала, бравировала такой женской позицией.
Ольга и Наташа были погодки. Все детство старшая Ольга лупила младшую сестру. Старалась попасть по голове. Когда была совсем маленькой – била куклами, ведерками, лопатками. За это мать ставила ее в угол. Ольга потихоньку, пока не видела мать, сгребала в угол игрушки и оттуда метала в сестру. Стараясь попасть в голову.
Ольга ненавидела Наташу. До рвоты. До скручивания и сосущей боли в животе. Позже врачи поставили диагноз – дискинезия. Но Ольга знала, что это не дискинезия. Это ненависть, выплескивающаяся наружу желчной рвотой, зеленым жидким стулом.
Приступы у Ольги случались по вечерам. Никто не знал, почему ей становилось плохо именно вечером. Ольга знала. По вечерам мать говорила Ольге «спокойной ночи» и садилась на кровать к Наташе. Наташе мать пела на ночь песенку. Это был их вечерний ритуал. Мать пела: «Моя рыбонь…» – делала паузу, и Наташа подпевала окончание: «ка». «Моя детонь…» – продолжала мать. «Ка», – уже сонным голосом заканчивала Наташа. «Моя лапонь…» – «Ка».
Кровать Ольги стояла напротив Наташиной. Ольга тоже пела эту песенку. Себе самой. Про себя. И старалась придумать больше ласковых слов, оканчивающихся на «ка», чем мать Наташе.
Утром, когда девочек отводили в детский сад, Ольга начинала мстить матери. Это было лучшее время для мести – мать опаздывала на работу. Ольга медленно, очень медленно натягивала колготки, так же медленно надевала платье – задом наперед. Или наизнанку. Специально. Мать злилась, сдергивала с нее платье, вытряхивала из колготок. Переодевала. Цедила сквозь зубы: «тупица», «бестолочь», Ольга не обижалась. Пусть так – с болью от царапавшей шею застежки платья, синяками от материнских пальцев на ноге, но эти минуты с матерью были ее – Ольгины, оторванные от Наташи.
Кстати, Ольгой – не Олей, не Оленькой, не Лелей, не Ольгуней или Олюней – она была с детства: мать, как старшую, называла ее полным именем. Наташа в детстве была Тусей, Натусей, Натой, а иногда по вечерам, под колыбельную, даже Ванькой или Пусей.
Ольгу периодически сдавали в детский сад на пятидневку – в качестве наказания. На пятидневку Ольга ходить не хотела. Не потому что скучала по матери или по сестре. Потому что боялась – вдруг ее не заберут в пятницу? У них в группе был такой мальчик – Женя Малков, его по пятницам не забирали. Так думала Ольга. Потому что, когда за ней, последней, приходила мать, Женя еще сидел в раздевалке около своего шкафчика. А когда она, первая, приходила в понедельник – Женя уже сидел в раздевалке. В тех же шортах поверх колготок и рубашке, что и в пятницу. С Женей в группе не дружили. Потому что его не забирали, как всех. И потому что в их группе была еще девочка Женя. И мальчишки считали, что у Жени-мальчика девчачье имя. Ольга тоже всю неделю с ним не дружила, а дружила только утром в понедельник и вечером в пятницу – все равно больше было не с кем. С Женей была связана и тайна, которую никак не удавалось раскрыть Ольге. На физкультуре она, по росту, стояла за Женей. И воспитательница, марширующая в середине круга, всегда ей говорила: «Ольга, смотри в затылок Жене». Ольга честно смотрела на Женину голову с ночным, нерасчесанным колтуном в волосах, но никак, не могла понять, где же у него затылок. И у всех ли есть затылок или только у Жени?
Ольгу везла в сад мать. Они долго ехали на метро, потом на троллейбусе. Ольга плакала от недосыпа. Особенно страшно было поздней осенью и зимой. На улице холодно, темно и страшно. Мать больно тянула ее за руку и требовала, чтобы Ольга поднимала ноги. Ольга прошагивала несколько метров, вскидывая колени, как в саду на физкультуре, а потом уставала и начинала шаркать. Мать дергала ее за руку и цедила: «Поднимай ноги, кому сказала». Ольга сначала хотела объяснить, что не может не шаркать, потому что сапоги тяжелые. А потом специально шаркала. Мстила. Сапоги мать «достала» для Наташи. Но оказалось, что сапоги не те и Наташе большие. Ольге они тоже были велики, но мать сказала, что эти будет носить Ольга, а Наташе «достанут» другие, «нормальные».
Когда они выходили на нужной остановке, начиналось самое страшное – дорога от остановки до здания детского сада. Через пустырь. На пустыре от земли шел пар. Ольга начинала упрямиться – страшно заходить в дым и идти на звук материнского окрика. И тогда мать придумала историю про Старуху-болотницу, которая живет на пустыре, хватает детей за ноги и утаскивает в туман, если идти медленно. Ольга неслась по дорожке так, что в ушах свистело. В один из дней Ольге показалось, что Старуха-болотница ее все-таки схватила. Ольга зацепилась за что-то ногой и упала. Она лежала на мокрой траве, кричала и отползала назад, на безопасную дорожку. Подошла мать, сняла с ее сапога комок травы и влепила подзатыльник.
Ольга возвращалась на выходные домой и принималась за старое. Наташа, когда видела сестру, складывала на темечке ладошки и приседала. Мать долго не могла понять почему. Пока случайно не увидела, как Ольга одной рукой отрывает руки Наташи от головы, а другой методично долбит сестру старым деревянным кубиком или молоточком от ксилофона по освободившемуся пространству.
Однажды зимой мать потеряла Наташу по дороге в магазин. Она посадила дочерей на санки паровозиком – сзади Ольгу, спереди Наташу. Обе девочки были одеты в шубы из искусственного меха, которые мать называла «Чебурашками». Тяжеленные, застывающие колом на морозе. С мальчуковым ремнем на талии. На середине дороги Ольга спихнула сестру с санок. Мать, волочившая санки, не заметила. Заметила уже около магазина.
– Где Наташа? – закричала мать на Ольгу.
– Не знаю. – Ольга насупилась.
Мать оставила санки с Ольгой около магазина и побежала искать младшую дочь. Наташа нашлась в сугробе неподалеку. Она лежала и смотрела в небо. Не плакала. Встать в шубе она сама не могла – в этой «Чебурашке» ребенок мог только стоять, и то если его поставить. Ходить тоже было сложно. Приходилось ходить пингвином, широко расставив руки. Мать сгребла в охапку дочь и, задыхаясь от тяжести и волнения, побежала назад.
– Ты бессовестная эгоистка, – сказала мать Ольге. Это было самым страшным ругательством. Потому что Ольга не знала, что такое «бессовестная» и кто такая «эгоистка». Все вместе звучало хуже «какашки» и «дуры», которыми Ольга обзывала сестру.
После пятидневки благодаря ночной нянечке Ольга расширяла свой словарный запас ругательств. Сестру она называла засранкой, мандавошкой и пиздой.
Как старшая дочь, Ольга должна была помогать маме – убирать со стола тарелки и мыть посуду. Как-то она уронила тарелку и сказала то, что говорила их нянечка: «Вот, блядь, ебана в рот». Она и не думала, что сказала что-то нехорошее.
Мать подлетела к ней и с размаху ударила по губам. У Ольги во рту стало мокро и кисло – от крови из прикушенного языка.
– Откуда ты эти слова принесла? Кто так говорит? Еще раз скажешь – вообще убью! – закричала мать.
Ольга поверила. Ей потом еще долго было больно есть и пить. Если на язык попадало горячее, начинало щипать. Но нянечку Ольга не выдала. Потому что та подкармливала ее вкусненьким. У нее в кладовке всегда лежал пакет с сушеными яблоками – жесткими и кислыми. Но Ольге было важно, что именно ее из всей группы нянечка заводила в кладовку и выдавала три сушеных ломтика. Она запихивала в рот сухофрукт прямо в кладовке – чтобы никто не отобрал. И выходила с ощущением собственной исключительности. Правда, Ольга не понимала, почему нянечка, глядя, как она, не жуя, заглатывает яблоки, плачет.
Еще Наташе нужно было во всем уступать и отдавать все самое вкусное – доспевший на подоконнике банан, мандарин. Ольга отдавала. Но за обедом, когда мать отворачивалась к плите, Ольга меняла тарелки. Она считала, что у Наташи суп и котлета вкуснее. Ольга, опять же после пятидневки, сметала все, что было положено на тарелку. Выработанный в детском учреждении условный рефлекс. Нянечка ходила между столами и смотрела, как едят дети. Когда нянечка подходила к Ольге, всегда говорила: «Лопай, лопай, ровняй морду с жопой». Но хуже всего было аутичному по внутреннему устройству Жене – Ольгиному соседу по столу и раздевалке. Женя тщательно вылавливал из супа лук. Потом принимался за ловлю морковки. Все выловленное раскладывал по ободку тарелки. Иногда морковка и склизкие разваренные колечки лука срывались и падали назад в суп. Женя опять начинал возить по тарелке ложкой. В этот момент подходила нянечка и хлопала его по затылку – ешь. Хлопала так сильно, что он нырял в тарелку лицом. Нянечка выгоняла его из-за стола – умываться. У нее были и другие способы кормежки. Она подсаживалась к Жене, загребала полную ложку каши, сдавливала ему щеки и впихивала в насильно открытый рот ложку. Ольга знала, что Женя любит кашу. Только без масла. Если бы он успел отогнать таявшую масляную плюху из ямки в середине к краю, все было бы в порядке. Нянечка же, наоборот, набирала ложку, чтобы непременно с маслом. Женя держал кашу во рту, не глотая. «Глотай», – требовала нянечка. Женя сидел, надув щеки. Однажды его вырвало прямо в тарелку с кашей. «Пока не съешь, из-за стола не выйдешь». Женя просидел за столом всю прогулку. Спасла его посудомойка, недосчитавшаяся тарелки.
