Алексей Толстой - Собрание сочинений (Том 1) (-)
Сонечка дошла до пруда и глядела на тихую воду. На ней плавали листочки ветел, как лодочки, бегали паучки, в глубине плавали головастики, - поднимаясь, касались поверхности щекотным ртом. Летали сцепившиеся коромысла, - сели на камыш, качнулись, опять засверкали - полетели. Из-под ног Сонечки шлепнулась в пруд лягушка, - и пошли круги, колебля листы, паучков и водоросли... Вдруг мыслями ее нечаянно завладел другой образ.
"Конечно, он нечаянно меня толкнул. Хотя чересчур уж смел. - Она начала краснеть, уши ее стали пунцовыми. Она сломала ветку и ударила себя по щекам. - Скверно не он, а я поступила, - конечно, не нужно было ехать на возилке, и потом так неловко упала... Фу, как нехорошо!.. Дался же мне этот парень",
Сонечка бросила веткой в коромысло.
По берегам пруда росли старые серебряные плакучие ветлы, шумливо кидающие ветви свои во время непогоды; теперь они свесили их лениво. Из тени на зацветшую воду выплывал выводок уток, оставляя позади борозды, словно скользя в зыбком мху. Грачи неумолчно кричали над гнездами.
"А этот здесь ничего не поймет, - думала Сонечка. - Граблить сено. Никогда ему не скажу, как люблю все это. - Она обвела глазами пруд, мостки, плакучие ветлы. - Может быть, он увидит все это и станет моим? Нет, у моего черные глаза, черные кудри, он много думает, на него можно молиться. И вдруг взять и сказать: я вас не люблю, выйду за того, кого люблю".
Сонечка вздохнула:
"Господи, до чего я глупа! Смольков даже и не подумает делать предложение. Вот, скажет, провинциальная барышня, только глаза таращит..."
Сонечка заложила руки за спину (привычку эту переняла от отца) и пошла назад по аллее. Мысли ее были противоречивые, и все время три человека герой мечтаний, сегодняшний красавец парень и Николай Николаевич - вставали перед глазами, то порознь, то сливаясь в одного, нависающего над ее фантазией.
Но о Смолькове проще было думать - он был дозволен и доступен. Понемногу с остальных перенесла Сонечка все идеальные качества на Смолькова. И когда живой Николай Николаевич явился в пятнистой от солнца аллее и, морща губы, приподнял соломенную шляпочку, она не узнала его и остановилась, затрепетав ресницами,
- Здесь очаровательно, - сказал Смольков. - Мне давно хотелось пожить в старом дворянском гнезде, - очаровательно!
"Такие парниковые огурцы бывают", - подумала Сонечка.
Смольков дотронулся до ее руки, заглянул в глаза и что-то говорил слегка надтреснутым, точно непроспанным голосом, - до Сонечки доходили лишь отдельные слова, которым она придавала свое значение...
- Я помешал вашей прогулке, Софья Ильинична, вы мечтали?..
"Как это мне можно помешать? - дивилась она. - Да отвечай же ему, дура!.."
- Я всю жизнь мечтал ходить по парку рядом с любимым существом, но жизнь, Софья Ильинична, тяжелая вещь...
"Так вот что, он несчастный". - И сердце Сонечки вдруг стало мягче.
Они дошли до пруда.
- Какая роскошь! - воскликнул Смольков. - Здесь есть лодка? Мы покатаемся, и вы споете? Да?
- Нет, - ответила Сонечка, - лодка есть, только гнилая.
- Жаль, - Смольков сел на пень, прищурился и охватил колено. - Я хотел, чтобы вы были со мной откровенны...
- Зачем?
Смольков сказал: "Гм!" - и слегка покачивался на пне, щурился на сияющую воду. У него были изумительные шелковые носки, изумительная рубашка, изумительный галстук. Глаза, конечно, не те, и нос - слишком велик... Но все же... Сонечка даже приоткрыла ротик - так внимательно вглядывалась. Вдруг Смольков чихнул, поднял коленку и добродушно засмеялся.
- А вы не глядите на солнышко, - сказала Сонечка, - а то опять чихнете...
- Великолепно! Я буду глядеть на вас. Можно? Вы будете мое маленькое солнце, даже лучше солнца, потому что я не буду чихать. Что? - Он, смеясь, взял ее руку...
"К чему ведет?.. Знаю, к чему ведет - отчаянно стараясь не краснеть, думала Сонечка. - Сейчас скажет: прошу вашей руки... Господи, помоги..."
- Софья Ильинична, мне нужно маленькое солнце, нежная, девичья привязанность...
"Началось... Сейчас убегу..."
- Софья Ильинична, прикосновение невинной руки целит мою измученную душу. Я одинок, я устал... Я много жил, но люди оставили во мне лишь горе... К чему я стремлюсь: чистые взгляды, невинные речи... Природа... Голубые, голубые, ваши глаза... Серебристый смех... боже, боже... Я знаю между нами пропасть... Вы никогда не_ сможете мне дать эту милостыню девичью дружбу...
Все же его пальцы все выше пробирались по ее руке. У Сонечки звенело в голове. Она несколько раз глотнула. Ничего уже не было видно - ни пруда, ни ветел, ни ленивых белых облаков за рощей... Она упорно глядела на красные искорки на галстуке Николая Николаевича... И так ничего ему не ответила на все слова, - в жизни еще не было у нее такой застенчивости... Когда Николай Николаевич отпустил, наконец, ее руку, она стала пятиться и ушла не сразу, и ушла не так, вообще, как люди ходят, а как-то даже подскакивая... Николай Николаевич сдвинул шляпу на затылок, закурил папироску. "Глупа на редкость, - подумал он, - глупа, но мила, очень, очень мила. Гм... Но - глупа... И чертовски мила".
Сонечка пришла к себе, упала на постель, обхватила подушку и лежала долго, как мертвая. Затем быстро села на кровати, запустила пальцы в волосы - все, что произошло у пруда, перебрала в памяти, - точно ножом себя царапала, - когда же вспомнила, как уходила вприпрыжку, легла опять ничком и заплакала, кусая губы.
Когда Сонечка наревелась и в соленых слезах выплакала острый стыд и свою застенчивость, когда полегче стало ненавидеть себя и Смолькова, овладело ею мрачное настроение.
"Про любовь в романах пишут, да еще такие дуры, как я, о ней мечтают. А в жизни никакой любви нет. Замуж выходят потому, что нужно, или потому, что уважают человека. Любовь приходит после брака в виде преданности мужу. Да, да. Любовь до брака - вредная страсть. Поменьше о себе думай, очень спесива. Можешь дать человеку счастье в жизни - вот тебе и награда. Все равно - под холмик ляжешь, в землю, под деревцо... Не очень-то распрыгивайся, мать моя..."
Мрачно прошел для Сонечки этот день. Она сходила к полднику и к ужину. Старалась не встречаться глазами со Смольковым. Он был весел, острил, рассказывал анекдоты из военной жизни. Генеральша мелко, не переставая, смеялась. Генерал тоже похохатывал...
Сонечка сослалась на головную боль и ушла наверх. Поглядела в последний раз на себя в зеркало, подумала: "Тоже рожа", с горьким вздохом разделась и, вытянувшись в прохладной постели, раскрыла глаза в темноту.
В полночь в дверь постучали. Сонечка похолодела и не ответила. Дверь без скрипа приотворилась, и вошла Степанида Ивановна в ночной кофте и в рогатом чепце. Лицо у нее было странное, точно густо, густо напудренное. Ротик кривился. Свеча прыгала в сухоньком кулачке. Генеральша подошла к постели, осветила приподнявшуюся с подушек Сонечку и громким шепотом спросила:
- Замуж хочешь?
Лицо у генеральши было, как у мертвеца, глаза закатывались, сухой ротик с трудом выпускал слова.
- Замуж хочется тебе? - переспросила она, и пальчики ее вцепились в плечо Сонечки. Она откинулась к стене, пролепетала:
- Бабушка, что вы, я боюсь.
- Слушай, - генеральша наклонилась к уху девушки, - я сейчас смотрела на него, он всю рубашку на себе изорвал в клочки.
- Что вы? О чем? Кто рубашку изорвал?
- Смольков. Павлина так устроила, придумала... Он настоящий мужчина. Софочка, я давно не видала таких... Будешь с ним счастлива.
И генеральша, внезапно обняв девушку за плечи, принялась рассказывать о том, что считала необходимым передать девушке, готовящейся стать женой. Говорила она с подробностями, трясла рогатым чепцом, перебирала пальцами. Угловатая, рогатая ее тень на стене качалась, кланялась, вздрагивала.
Сонечка не пропустила ни звука из ее слов и, внимая, чувствовала, что проваливается в какой-то бездонный стыд и ужас...
- Больно это и грешно, - шептала генеральша. - Самый страшный грех на свете - любовь, потому ее так и хотят, умирают, и хотят, и в гробу нет покоя человеку...
Долго еще бормотала Степанида Ивановна, под конец совсем несвязное, и не замечала, что Сонечка уже лежала ничком, не двигаясь. Тронув холодное лицо девушки, генеральша пронзительно вскрикнула и принялась звонить в колокольчик.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Дней через пять Павлина увидела сон первейшей важности. Сны видела Павлина часто, на все случаи жизни, сама по себе и по приказанию Степаниды Ивановны.
Но эта особенность не была прирожденной, а накатила на нее после одного случая с офицерами. До того жила она при монастыре и за свое безобразие исполняла должность привратницы.
- Через тебя, сестра, и дьявол не перескочит, - говорила ей мать Голендуха и спала спокойно. Павлина обитала в келейке у ворот, стучала по ночам гвоздем в чугунную доску.
В то время в монастыре жила чернобровая веселая монашенка, за свое пение прозванная "дудка-веселуха", имела она обязанность ухаживать за мирянами, приезжавшими во время праздников. Однажды заехали в монастырь бывшие в тех местах два офицера. Понравилась ли им тихая обитель, засыпанная снегом, или напугал буран, но только они остались ночевать в пустой келейке. Увидели чернобровую сестру "дудку-веселуху", влюбились и решили ее увезти... Час побега назначен был под крещенский сочельник, когда бесовское племя так и шмыгает по всем заповедным местам и монашенки запираются по кельям, шепча со страхом отговорные молитвы. Приготовили офицеры коней и возок, но мать Голендуха все это пронюхала, допытала красавицу и с утра заперла ее на ключ.
