Михаил Салтыков-Щедрин - Том 15. Книга 2. Пошехонские рассказы
В то же время, оттолкнувшись от конкретного «прототипа», Салтыков, как всегда, ведет речь не только о нем, но имеет в виду идейные тенденции всех «консерваторов-публицистов», «проделки», свойственные «охранительной публицистике» как направлению. Развенчание ее было актуальнейшей задачей в эпоху уже начавшихся «контрреформ», когда дворянско-монархические силы стремились, насколько возможно, аннулировать буржуазно-демократические преобразования, вырванные революционным натиском 60-х годов, и повернуть страну вспять.
Писатель подверг последовательному критическому анализу созданную охранительной пропагандой реакционную утопию «исконных русских начал», согласно которой «призрак так называемой политической свободы»[168], «ненародные стремления» к революционному переустройству действительности являются «несомненным исчадием <…> интеллигенции»[169], внушены «нашей паршивой журналистикой», как охарактеризовал передовую печать Александр II[170]. Этой «умственной и нравственной смуте» демагогически противопоставлялся «здравый народный смысл» — формула, возводившая в апофеоз православно-монархические, консервативные черты крестьянского сознания.
В основании этой реакционной утопии лежали надежды на возрождение крепостничества («если б крепостное право опять народилось»); именно поэтому созданный ею «образ народа» оказался весьма противоречив. Привлекая материалы, опубликованные главным образом в «Моск. ведомостях» в первые месяцы 1884 года, Салтыков доказал, что с «идиллическим» обликом «благомысленного мужичка» — охранителя, врага революционных «подвохов», который рисовали катковские передовицы, находились в кричащем контрасте напечатанные здесь же рядом в виде различных «писем» и «откликов с мест» доносительского толка протесты крупных землевладельцев против деревенской «вольницы», будто бы созданной отменой крепостного права: «Проживать в деревне в настоящее время стало весьма тягостно, особенно землевладельцам. Имея в соседстве меньшую братию, которая теперь перестала считать что-либо для себя невозможным, землевладельцу каждый день приходится переносить неприятности»[171].
Другой «генеральной» темой реакционной печати были созданные судебной реформой 1864 года новые судебные учреждения. Эта реформа оказалась наиболее последовательно осуществленной. Поэтому новые формы судопроизводства: гласный и состязательный процесс с участием присяжных заседателей, независимость суда от администрации, несменяемость судей быстро вызвали «бурю, в которой первую скрипку со свойственным ему вредным талантом начал играть Катков»[172].
Салтыков сам критиковал, но с принципиально иных позиций, несовершенство этого института — буржуазного по своей природе, стоящего на страже общества собственников (см. статьи 3, 5 и примеч. к ним). Но здесь он взял под защиту «новый суд» как учреждение буржуазно-демократическое («выразитель известного уровня общественного и народного самосознания») и безусловно прогрессивное в стране, отягощенной пережитками феодализма. Олицетворяемый этим судом принцип «закона» должен был — хотя бы теоретически — ограничивать произвол самовластия, что верно уловил Катков[173], имея союзника и единомышленника в издателе «Гражданина» князе В. П. Мещерском.
Эти попытки ограничения Катков и окрестил «расхищением власти». Главной темой передовиц (в январе-апреле 1884 г.) он сделал критику судебных учреждений, доходя в своем охранительном неистовстве до проклятий прокуратуре, адресуя упреки в неблагонадежности Сенату. Внешним поводом для этих нападок послужило дело волчанского исправника П. Х. Зографа, в феврале 1883 года осужденного харьковской судебной палатой за превышение власти, которого «Моск. ведомости» взяли под защиту. В споры вокруг этого дела включается и Салтыков. Но полемика идет не об оценке данного случая, но об «образе правления» — о принципе неограниченной власти, который защищал Катков: «Монарх в России есть не только глава администрации: он единственный над страной законодатель, и его воля выше всех законов». Салтыков же самый принцип «неограниченной власти» сатирически разоблачал (в «аллегорическом сновидении» об исправнике) как «бесплодную» и неразумную политическую форму.
Вскрывая внутренние противоречия, алогизм «лукавой мысли» ретроградов, сатирик доказывал, что временная победа реакции не отменяет неизбежной задачи — «отыскать для жизни новые, более плодотворные основания». Писатель в этом очерке выразил чувство идейного превосходства, идейной победы над людьми, «которые называют себя охранителями, а в сущности охраняют только прах» — общественный порядок, исчерпавший свое содержание.
Статья заставила критику размышлять о природе обобщений в произведениях Салтыкова и о том, что «многие еще не научились разбирать» его аллегории, что писатель «сделав из фактов действительной жизни глубокое обобщение, вслед за тем придает этому обобщению краски, взятые целиком из единичных фактов, и тем как бы приноравливает общую мысль к единичному случаю».
Вспомните, читатель, что вопияла охранительная публицистика года три тому назад по адресу так называемой интеллигенции, — Современная печать, наука, суд, вообще «интеллигенция» — «это нарумяненные и замаскированные холопы анархии, потрясения и злодейств», — писал Б. М. Маркевич (Иногородний обыватель. С берегов Невы. — MB, 1880, 21 февраля, № 51). К. Н. Леонтьев к слову «интеллигент» давал примечание: «Прошу благовоспитанного читателя простить «мне это хамское слово. Я его написал с кавычками» («Катков и его враги на празднике Пушкина. — «Варшавский дневник», 1880, 21 июля, № 155).
…дело Зографа, и дело Мельницкого <…> направление железных дорог, и транзит. — О деле Зографа см. вводную заметку, дело Мельницких было связано с хищениями в Московском воспитательном доме — по поводу их Катков вел атаку на новый суд; его газета поддерживала махинации железнодорожного дельца П. Г. фон Дервиза (см. ОЗ, 1875, № 4, «Внутр. обозрение»: «Реклама «Моск. ведом.» о П. Г. фон Дервизе», стр. 310–325); Катков ратовал за уничтожение закавказского транзита для иностранных товаров (см. подробно в примеч. к стр. 143).
…о поровёнке — об уравнении земельных владений помещиков и крестьян.
…они одни секретом «рассказов из народного быта» обладают… — Высшие достижения беллетристической школы «Современника» и «Отеч. записок» (В. Слепцов, Ф. Решетников, Н. Помяловский, Г. Успенский, Н. Успенский, П. Засодимский, А. Левитов, Н. Златовратский) были связаны с народной темой, раскрытием образа «мужика». «Рассказ из народного быта» — обычный подзаголовок в сочинениях названных писателей. Литераторы охранительного лагеря безуспешно пытались конкурировать с ними в этой области.
Так повествует охранитель-корреспондент из нижегородской деревни. — Салтыков сводит воедино ряд выступлений «Моск. ведомостей», в которых идет речь о положении в современной деревне (Из Ельца. — MB, 1884, 4 января, № 4; Из деревни (Нижегородской губернии). — MB, 1884, 13 февраля, № 44; Из Ельца. — MB, 1884, 19 марта, № 78; Со станции Кологривовки Тамбовско-Саратовской жел. дороги. — MB, 1884, 23 марта, № 82).
…купель силоамская — целительная сила, выражение, восходящее к евангельскому сказанию об исцелении недугов (Иоанн, 9, 7, 11).
…не успеет заправский властелин поощрить Ивана Благонамеренного, как самозванец уже тащит его на скамью подсудимых. — Об этом также сетовал Катков: «Когда люди из общества в наивном порыве спешили бывало оказать содействие властям против вражеской пропаганды, им приходилось ведаться с юстицией и видеть себя в положении преступников» (Передовая. — MB, 1884, 2 февраля, № 33).
…уфимско-оренбургское земельное расхищение? — См. примеч. «За рубежом», т. 14, стр. 561–562, и к «Современной идиллии», т. 15, кн. 1, стр. 353.
…«risum teneatis amici?»— цитата из Горация (Ars poëtica, 1–5), часто употреблявшаяся в «Моск. ведомостях».
Судей так-таки <…> называют «несменяемыми» <…> для присяжных заседателей даже сугубо-уморительную кличку придумали… — Кампания против несменяемости судей вскоре увенчалась успехом: законом 20 мая 1885 г. было создано высшее дисциплинарное присутствие Сената, которое получило право смещения и перевода судей. Функции суда присяжных были ограничены еще в 1878 г., когда из его ведения были изъяты дела по политическим преступлениям; в 80-е годы происходило дальнейшее ограничение компетенции «безобразного института присяжных заседателей» (Передовая. — MB, 1884, 24 января, № 24).
