Павел Мельников-Печерский - В лесах. Книга вторая
— Как же это, батюшка, за косу-то вдвойне вы кладете? — спросил Самоквасов. — За расплетанье косы четвертная, да молодице другая?
— Одна, значит, мне за дозволение совершить во храме бесчинный обряд, церковными правилами не заповеданный, а другая молодице за труды, — спокойно и даже внушительно сказал поп Сушило.
Как ни бился Петр Степаныч, копейки не мог выторговать. Уперся поп Сушило на сотне рублей, и ничем его нельзя было сдвинуть. Заплатил Самоквасов, напился у попа чаю, закусил маленько и Тихон рысцой покатил к Каменному Вражку.
Глава семнадцатая
Спрыснув золотые галуны удельного головы и знаменитого перепелятника, веселый и вполне довольный собой и другими, Патап Максимыч заехал в деревню Вихореву, оставил там у Груни Аксинью Захаровну, а сам денька на два отправился в губернский город. Приехал туда под вечер, пристал у «крестника», у Сергея Андреича.
Колышкин повел его в тенистый сад и там в тесовой беседке, поставленной на самом венце кручи[224], уселся с «крестным» за самовар. После обычных расспросов про домашних, после отданных от Аксиньи Захаровны поклонов, спросил Патап Максимыч Колышкина:
— А что мой Алексеюшка? У тебя, что ли, он? Сергей Андреич только посвистал вместо ответа.
— Чего свищешь? По-человечьи говори, не по-птичьи, — с досадой молвил Патап Максимыч.
— Рукой не достанешь его… Куда нам такого внаймах держать!.. — сказал Сергей Андреич.
— Как так? — удивился Чапурин.
— Маленько повыше меня, на Ильинке — Рыкаловский дом знаешь?
— Как не знать? — молвил Патап Максимыч.
— А вон на пристани, третий пароход от краю, бела труба с красным перехватом. Видишь?
— Ну?
— И дом Рыкаловский и пароход с белой трубой теперь Алексея Трифоныча Лохматова. И он теперь уж не Лохматый, а Лохматов прозывается. По первой гильдии… Вот как…— сказал Колышкин.
Не нашел Чапурин слов на ответ. Озадачили его слова Сергея Андреича.
— Да это на плохой конец сотня тысяч! — молвил он после короткого молчанья.
— Девяносто, — сказал Сергей Андреич, закуривая сигару. — Маленько не угадал.
— Откуда ж такие у него деньги? С неба свалились, с горы ли скатились? — вскликнул в изумленье Патап Максимыч.
— И с неба не валились и с горы не катились — жена принесла, — молвил Колышкин.
— Как жена?.. Какая жена?.. — вскликнул, вскочив со скамьи, Патап Максимыч.
— Какие жены бывают… Вечор повенчались…— куря равнодушно сигару, ответил Колышкин.
— На ком, на ком? — горя нетерпеньем, спрашивал Патап Максимыч.
— Ну-ка, вот угадай!.. Из ваших местов, из-за Волги невесту брал, да еще из скитов… Разумеешь? — молвил Колышкин.
— Знаю теперь, догадался! — вскликнул Патап Максимыч. — Дура баба, дура!.. На Петров день у сестры мы гостили, там узнали, что она тайком из скита с ним поехала… Неужели пошла за него?
— Пошла, — ответил Сергей Андреич.
— Дурища! — вполголоса промолвил Чапурин.
— Верно твое слово, — подтвердил Колышкин. — Надивиться не могу, как это решилась она… Баба не в молодях, а ему немного за двадцать перевалило; лет через десять — она старуха, а он в полной поре… Видала от первого мужа цветочки, от другого ягодок не увидать ли… И увидит, беспременно увидит… Еще женихом какое он дельце обработал — чуть не половину ее капитала за собой закрепил… И дом и пароход — все на его имя. Завладеет и деньгами, что в ларце у жены покаместь остались… Всем по скорости завладеет… Тогда и свищи себе в кулак Марья Гавриловна, гляди из мужниных рук… Воли-то нет над ней, поучить-то некому, дурь-то выбить из пустой головы.
— Как же это он таково скоро? — молвил Патап Максимыч, не глядя на Колышкина.
— Такие дела всегда наспех делаются, — сказал Сергей Андреич. — Баба молодая, кровь-то, видно, еще горяча, а он из себя молодец… Полюбился… А тут бес… И пришлось скорей грех венцом покрывать… Не она первая, не она последняя… А ловок вскормленник твой… метил недолго, попал хорошо.
— Да, ловок, — вздохнул Патап Максимыч, и яркая краска облила думное лицо его.
— Билет на свадьбу присылал, да я не поехал, — молвил Сергей Андреич. — Ну его к богу. Не люблю таких.
Не отвечал Патап Максимыч. Про Настю ему вспомнилось.
— Шельмец! — порывисто с места вскочив, вскликнул он и стал ходить по беседке взад и вперед.
— Раскусил-таки! — усмехнулся Колышкин. — Да, молодец!.. Из молодых, да ранний!.. Я, признаться, радехонек, что ты вовремя с ним распутался… Ненадежный парень — рано ли, поздно ли в шапку тебе наклал бы… И спит и видит скору наживу… Ради ее отца с матерью не помилует… Неладный человек!
— Не в примету мне было то, — обмахиваясь платком, промолвил Патап Максимыч. Пот градом струился по раскрасневшемуся лицу его.
— А я так приметил, даром что меньше твоего знаю пройдоху…— сказал на то Колышкин. — Намедни пожаловал… был у меня. Парой в коляске, в модной одеже, завит, раздушен, закорузлые руки в перчатках. Так и помер я со смеху… Важный, ровно вельможа! Руки в боки, глаза в потолоки — умора! И послушал бы ты, крестный, как теперь он разговаривает, как про родителей рассуждает… Мерзавец, одно слово — мерзавец!
— Что ж про родителей-то? — спросил Патап Максимыч.
— Спрашиваю его: будут ли на свадьбу, повестил ли их? «Некогда, говорит, мне за ними рассылать, оченно, дескать, много и без них хлопот».
— Дела, дела! — глубоко вздохнул Патап Максимыч, садясь на стул перед Колышкиным.
— Да, крестный, дела, что сажа бела, — молвил Сергей Андреич.
— Повидаться мне с ней надо б, с Марьей-то Гавриловной, — подумав, сказал Патап Максимыч. — Дельце есть до нее… За тем больше и в Комаров к сестре ездил, чаял ее там увидать.
— Что за дельце такое? — спросил Колышкин.
— Торговое, — сухо ответил Чапурин.
— Что ж?.. Сходи поздравь с законным браком. Законный как есть — в духовской венчались, в единоверческой, — сказал Сергей Андреич.
— Да ведь они оба нашего согласу, — удивился Патап Максимыч.
— Духовско-то венчанье, слышь, покрепче вашего, — улыбнулся Колышкин. — Насчет наследства спокойнее, а то неравно помрет, так после нее все брату достанется. Так и сказал. Боится, видишь, чтоб Залетовы не вступились в имение, не заявили бы после ее смерти, что не было венчанья, как следует.
— Не сделает этого Залетов, — молвил Патап Максимыч. — Знаю я Антипу Гаврилыча: до денег жаден, а на такое дело не пойдет.
— Сам я знаю Залетова, сам то же думаю, а вот Алексей Трифоныч Лохматов не таких, видно, мыслей держится, — ответил Колышкин.
— Не чаял от него таких делов, не чаял, — качая головой, говорил Патап Максимыч.
После того приятели спокойно толковали про торговые дела, про пароходство, клади и поставки. И длилась у них беседа до ужина.
— Где спать-то велишь? — спросил Патап Максимыч, выходя с хозяином после ужина из беседки.
— Все приготовлено. Успокою дорогого гостя!.. В кои-то веки пожаловал!.. — говорил Сергей Андреич.
— Ты бы мне здесь в беседке велел постлать… На вольном воздухе легче, не душно, — сказал Патап Максимыч.
— Чтой-то ты, крестный? — возразил Сергей Андреич. — Возможно ль тебе у меня не в дому ночевать!.. На всех хватит места. Хочешь, спальню свою уступлю? Нам с женой другое место найдется.
— Нет, уж ты вели мне постеленку в беседке постлать… На воле-то крепче поспится, — настаивал Патап Максимыч.
— На заре-то холодно будет — озябнешь, — молвил Сергей Андреич.
— Наше дело мужицкое — авось не замерзнем, — усмехнулся Патап Максимыч и настоял, чтоб ночлег был сготовлен ему в беседке.
Полночь небо крыла, слабо звезды мерцали в синей высоте небосклона. Тихо было в воздухе, еще не остывшем от зноя долгого жаркого дня, но свежей отрадной прохладой с речного простора тянуло… Всюду царил бесшумный, беззвучный покой. Но не было покоя на сердце Чапурина. Не спалось ему и в беседке… Душно… Совсем раздетый, до самого солнышка простоял он на круче, неустанно смотря в темную заречную даль родных заволжских лесов.
"Так вот он каков объявился!.. Корыстник!.. Падок на деньги, жаден к богатству!.. А я-то как о нем рассуждал, — так сам с собою раздумывал Патап Максимыч. — Стало быть, и покойницу-то из-за корысти губил он!.. Не познала тайных замыслов его, голубонька; мороком обвел злодей, отуманил ее. Не красы девичьей, а денег моих добивался! Теперь это солнца ясней… А я ль не любил его, я ли о нем не старался!.. От родного отца откинулся, как же бы тестя-то стал почитать?..
Э!.. Пропадай он совсем!.. И пропадет, как капустный червяк пропадет!.. Не праведна корысть впрок не пойдет… А выскользнул из рук!.. Сам стал богат: теперь ни угрозой, ни лаской, ни дарами, ни долгами рта ему не завяжешь… Обесславит ее во гробу, накроет позором мою голову!.. Ох, господи, господи!.. От него все станется… Чует мое сердце!"
