Федор Достоевский - Том 10. Братья Карамазовы. Неоконченное
В несколько иной интерпретации тема «отцов» и «детей» поставлена в «Идиоте» (1868; ср.: родители и дочери Епанчины; Рогожин и его отец; Ипполит, Бурдовский, Коля Иволгин; Лебедев и его племянник и т. д.) и особенно в подготовительных материалах к нему, где более широко, чем в окончательном тексте романа, развита проблема взаимоотношений детей и взрослых, в том числе Мышкина (см.: IX, 206–209, 218–242). В дальнейшем детская тема и мотив нравственно-идеологической преемственности и борьбы поколений на общественной арене у Достоевского раздваиваются: детская тема в собственном смысле слова получает свое развитие в «Вечном муже» (1870) и планах первой части «Жития великого грешника» (1869–1870), а общественно-идеологический аспект взаимоотношений между поколениями на грани 1860-1870-х годов разрабатывается в «Бесах» (1871–1872) (см.: XII, 171–176). Новое объединение и трактовку этих тем, внушенную впечатлениями от русской молодежи после возвращения Достоевского в Россию в 1871 г., дает «Подросток» (1875).[91]
Закончив «Подростка», Достоевский рассматривал это произведение как первый приступ к замыслу своих «Отцов и детей». Об этом он печатно заявил в нервам (январском) выпуске «Дневника писателя» за 1876 г., посвященного той же теме:
«Я давно уже поставил себе идеалом написать роман о русских теперешних детях, ну и, конечно, о теперешних их отцах, в теперешнем взаимном их соотношении. Поэма готова и создалась прежде всего, как и всегда должно быть у романиста. Я возьму отцов и детей по возможности из всех слоев общества и прослежу за детьми с их самого первого детства.
Когда, полтора года назад, Николай Алексеевич Некрасов приглашал меня написать роман для «Отечественных записок» я чуть было не начал тогда моих «Отцов и детей», но удержался, и слава богу: я был не готов. А пока я написал лишь «Подростка» — эту первую пробу моей мысли».
В качестве персонажей задуманного романа «Отцы и дети» намечены «мальчик», сидящий в колонии для малолетних преступников, муж, убивший свою жену на глазах у «девятилетнего сына», мальчик-подкидыш, «дети, бежавшие… от отца». В одном из эпизодов Достоевский намеревался художественно пересказать «всю историю Кронеберга» (отца, истязавшего свою малолетнюю дочь), процессу которого писатель посвятил ряд страниц «Дневника» за 1876 г.; далее он хотел ввести в роман сцены во фребелевской школе, критическую характеристику новейших учительниц и т. д.
«В замысле Достоевского, — справедливо пишут исследователи, — несколько сюжетов развиваются параллельно и вместе создают картину всеобщей неустроенности: социальной, семейной, трагического существования отцов и детей <…> Основной фон будущего романа, как и в «Преступлении и наказании», — жизнь обездоленных людей большого города, где не только взрослые, но и дети несчастны, а некоторые, те, что постарше, иногда и порочны».[92]
План романа складывается из набросков отдельных сюжетов, ситуаций, иногда из простого номинального обозначения будущих персонажей. Несколько сюжетов, организующих большой материал, сцепляются в целое единством темы: исследуется одна социально-этическая проблема — отношения между отцами и детьми в рамках шаткой семьи. Характерная и общая черта всех типов отношений — в том, что «дети» берутся в самом прямом смысле слова — это маленькие дети, школьники, гимназисты, которые пока не стали еще символом нового, художественным выражением будущей России. На первых ступенях замысла «Отцов и детей» молодое поколение, силы грядущей России, предстает в очень неразвитом состоянии, как прямой объект родительской воли. Но взятые со своей пассивной стороны «абстрактные» образы маленьких беспомощных детей могут получить громадный общественный и философско-обобщающий смысл. Вспомним, какие разные значения получает этот образ в системе романа «Братья Карамазовы» — и дети из исповеди Ивана, и «дитё» Мити, и обратившееся в покорных детей несчастное бунтующее племя Великого инквизитора, — и нам станет ясно, о чем идет речь. С другой стороны, и образ «отцов» может быть так же осмыслен в разных ассоциативных планах. Это, разумеется, родители в прямом смысле, но это и понятие, вызывающее представление об иерархическом строе общества, об авторитарных ценностях, восходящих к первоистокам, к древним патриархальным временам. С другой стороны, «отцы» и «дети» — символ представлений о причинно-следственных связях между прошлым, настоящим и будущим в историческом процессе, представлений о сдерживающих силах прошлого и об ответственности людей перед будущим.
Как в «Преступлении и наказании», в планах «Отцов и детей» совершается акт устранения героем нравственного принципа, а вслед за тем осознание им собственной вины. Но в отличие от Раскольникова «отец» из набросков об отцах и детях, осознав свою вину, ищет прощения не у сообщества людей, вынужден раскаяться не перед человечеством вообще, но прежде всего перед одним существом, близким ему, принадлежащим ему и имеющим в то же время особую власть над ним. Раскаиваясь в преступлении, он беспокоится не столько о нарушении им основ человеческого общежития, и, возможно, не столько о том, как погасить муки собственной совести, сколько о нравственных последствиях свершившегося для его сына. Герой «Отцов и детей» тяготится, видимо, не тем, что совершенное им преступление исключает его из сообщества людей (то, что знают о нем люди, его не так заботит, как то, как его запомнят, как его поступок отзовется в будущем).
Осенью 1876 г. Достоевский, по-видимому, думал вернуться к замыслу «Отцы и дети», о чем свидетельствует запись в рабочей тетради в октябре 1876 г.: «Текущее. Октябрь — ноябрь. Осмотреть старый материал сюжетов повестей (Из романа, Дети, Девушка с образом)». Но осуществлен в это время был лишь последний из перечисленных сюжетов — «Кроткая».
Роман «Отцы и дети» не был написан, но главные его социальные и этические проблемы трансформировались в романе «Братья Карамазовы».
МечтательЗаписи в рабочей тетради разбросаны среди заметок для «Дневника писателя» 1876 г. Датируется по положению в тетради временем с марта — апреля 1876 г. по январь 1877 г.
Тема «Мечтателя» — одна из центральных, сквозных в творчестве Достоевского. Впервые обобщенная характеристика мечтателя дается им в фельетонах «Петербургская летопись» (1847); автор уделяет здесь особое внимание социально-психологическому истолкованию типа петербургского интеллигентного мечтателя как явления, характерного для общественной жизни России 1840-х годов. Вскоре после этого создаются «Белые ночи» (1848) с центральной фигурой рассказчика — Мечтателя (наст. изд. Т. 2), во многом предвосхищающей тип героев позднейших повестей и романов 1860-х годов (Иван Петрович в «Униженных и оскорбленных», Человек из подполья, Раскольников и т. д.) «Мы <…> такие мечтатели. Без практической деятельности человек поневоле станет мечтателем», — пишет Достоевский в 1861 г. в написанной совместно с братом статье «Вопрос об университетах» (Время. 1861. № 12, С. 99). Тему «мечтательства» разрабатывает и несколько более ранний фельетон «Петербургские сновидения в стихах и прозе».
Уже в 1860-х годах, в частности в «Ряде статей о русской литературе» (1861) и в разговорах Порфирия Петровича с Раскольниковым в «Преступлении и наказании», тема «мечтательства» получает для Достоевского отчетливое философско-историческое истолкование. «Мечтательство» осмысляется здесь как одна из характерных черт представителя послепетровского, «петербургского», периода русской истории — оторванного от народа, одинокого дворянского или разночинного интеллигента, противостоящего господствующей, жестокой и бесчеловечной системе социальных отношений, мысль которого вследствие оторванности образованных классов от «почвы» способна стать вместилищем самых «фантастических» и неожиданно парадоксальных идей. Как на литературный прообраз типа петербургских мечтателей Достоевский в «Подростке» (1875) указывает на пушкинского Германна (из «Пиковой дамы»), ведя от него родословную собственных своих «фантастических» героев — мечтателей и парадоксалистов, мучеников идеи, «заблудившихся» (по его словам из рабочей тетради 1876 г.) в собственном сознании.
В период работы над «Подростком» Достоевский набрасывает в записной книжке среди характеристик других типов, задуманных для романа, характеристику мечтателя, которого он был намерен «подробнейше описать» (XVI, 49). Позднее он собирался использовать ее в работе над незавершенным романом «Отцы и дети», обдумывание которого непосредственно предшествовало замыслу особого романа «Мечтатель», возникшему (о чем свидетельствует рабочая тетрадь) в качестве ответвления одной из сюжетных линий ненаписанных «Отцов и детей».
Помимо печатаемых в настоящем томе фрагментов, о замысле романа «Мечтатель» мы знаем из письма С. В. Ковалевской к Достоевскому 1876–1877 гг. Ковалевская пишет здесь, что во время болезни ей «вспомнился» один «рассказ» Достоевского из будущего романа, и предлагает писателю свой вариант развития его идеи:
