Анатолий Тосс - Фантазии женщины средних лет
Главным было то, что я не был уверен, смогу ли прожить еще одну жизнь, совершенно отличную, даже противоположную предыдущим.
Понимаешь, Джеки, одно дело стать Дино, создать нервную обостренность, развить чувствительность, в кансдом, в конце концов, существуют зачатки актера. Другое дело – уничтожить и подавить в себе по сути все чувства, не только страх, но и жалость, сочувствие, любовь, нежность, даже совесть.
Ведь это тот необычный случай, думал я, когда разрушать труднее, чем создавать. Возможно ли уничтожить часть себя только потому, что желаешь уничтожить? Я не знал ответа.
Конечно, я встречал примеры. Я был знаком с интеллигентным, приятным человеком, которого упекли в тюрьму за какую-то ерунду. Он вышел оттуда сухой и жесткий, с отчетливыми уголовными наклонностями. Хотя его ситуация отличалась от моей: его вынудила среда, мне же следовало измениться добровольно.
Я знал и другой случай. Мой приятель по колледжу, застенчивый и деликатный человек, посвящавший себя в основном стихам, после женитьбы бросил поэзию и пошел в бизнес. Я встретил его через несколько лет и не узнал, настолько он выглядел жестким, холодным и, я почувствовал, непрощающим.
Возможно, думал я, в некоторых людях заложено несколько начал, и разные из них могут доминировать в зависимости от ситуации, надо только создать ее, ситуацию. Но смогу ли я? Я решил попробовать.
Я долго работал над новой внешностью, красота больше не привлекала меня, ты оказалась сложнее красоты, я это теперь знал. В результате я создал именно то, что хотел, ничего более несоответствующего из лица было сделать нельзя. Мой французский, как я и ожидал, улучшился, я стал учиться быстро ездить, скоро я переехал во Францию и только и делал, что гонял, постоянно убегая от полиции, что и являлось основным критерием квалификации. Пару раз я попадал в аварии, и мне накладывали швы на лицо и на тело, но это даже добавляло правдивости.
Больше года я гонял по горным дорогам, выбирая самые трудные, предпочитая ночь, дождь, туман. Я честно готовил себя, отдавая всего, как давно уже привык. А потом выступил на местных соревнованиях любителей и победил. Во мне открылась неожиданная резкость, о которой я не подозревал прежде. И еще, меня не страшила смерть, не пугал риск, даже, наоборот, волновал, и, когда другие сбавляли скорость, я с легкостью переходил черту. Именно это безразличие и приводило меня к победам.
Потом я победил снова, уже на более крупных соревнованиях, но тоже любительских, а затем еще раз, и меня подписал местный профессиональный клуб на запасную позицию. Но и это было удачей, и для этого мне пришлось скостить десяток лет, что, впрочем, не представляло особой трудности: я был в отличной форме, постоянное напряжение отточило тело, сделав его тугим, как жила, а пластические операции омолодили лицо.
Впрочем, мне потребовался еще год. Я карабкался по мелкой иерархии гоночного клуба, я разрывал ее зубами, каждую ночь распластывая свою машину на горных дорогах, а днем тренируясь на треке. Однажды на меня обратил внимание хозяин. Он даже написал мне письмо, после чего я прозвал его «Писатель», так к нему и прицепилось, и пошло. Меня поставили на заезд, и я не победил, но пришел третьим, я победил во втором заезде. Потом я снова побеждал, не часто, но иногда, хотя, как правило, попадал в первую тройку или в пятерку.
Однажды я подумал о тебе, как о близкой и достижимой цели. Ты все это время находилась где-то рядом, но я не спешил к тебе. Я старался избежать ошибки, я знал, что это последний мой шанс, и я не хотел терять его в поспешности.
Но в этот раз я стоял перед зеркалом и вдруг понял, что во мне не осталось даже намека на себя прежнего. Одна мысль, что между мной, Рене, гонщиком-профессионалом, и слюнтяем Дино или неврастеником Стивом может быть что-либо общее, выглядела кощунственной. Из меня проступали резкость и холод, жестокость и безразличие к себе, к жизни, ко всем, кто рядом со мной. Я даже подумал в этот момент: «Как все же легко менять себя». Впрочем, мысль тут же затухла, Рене не любил мыслить обобщениями. Но именно тогда в первый раз я подумал о тебе, как о реальности.
Ты должна понять, в гонках я привык все рассчитывать, выбирать тактику заранее. В этом и состояла моя сила – в расчете и продуманности. Случаю нельзя доверяться, на него надо успеть среагировать, он так или иначе возникнет, непредвиденный случай. С тобой я тоже все рассчитал, еще задолго до того, как в первый раз подошел к тебе в кафе. Конечно, ты не узнала меня, и, конечно, я был прав, ты откликнулась на неординарность моего лица, голоса. Я оказался непривычен для твоего мягкого, сглаженного, интеллигентного мира, но я и не напоминал приблатненного пижона, процветающего на уличных знакомствах. Я не подходил под стандарт и именно поэтому был интересен тебе.
Ты стала только лучше с годами, есть такой тип женщин, который становится еще красивее, подбираясь к сорока. Я смотрел на тебя и думал, что я, конечно, люблю тебя, но я не чувствую любви. Как и не чувствую волнения, страха, только спокойную, знающую свою силу уверенность, что моя любовь будет принята и разделена. Главное, я оставался собой, тем, кем и был последние два с половиной года: гонщиком от природы, который не мог позволить себе ошибиться.
Я не планировал тебя изнасиловать, это был случай, рожденный обстоятельствами, узкой улицей, вином, поцелуями, тупиковыми воротами. Такое нельзя рассчитать, это как на трассе, когда не успеваешь увидеть, понять, только почувствовать интуицией, мгновением, миллиметрами. Так и здесь, я знал, что ты не отстранишься, что, более того, проявленная мной сила притянет тебя.
А потом мы опять были счастливы, опять долго, много месяцев, так, как, наверное, не были счастливы никогда прежде. Я это понял сразу, когда ты отказалась рассказывать Стиву, как мы занимаемся любовью, хотя Стив настаивал, упрашивал, даже угрожал. Но ты отказалась. Я подумал тогда: «Все, мы навсегда вместе». Потому что, понимаешь, Джеки, измена и начинается с раскрытия тайны, тайны, в которую посвящены только двое. Помнишь, я говорил тебе, любимая, что мы с тобой в заговоре против всего мира, а заговор обычно предается, когда о нем рассказывают постороннему. Так произошло с Дино. Твое первое письмо Стиву с описанием сцены любви и было началом твоей измены. Но сейчас ты отказалась, и я поверил в свою победу. Я думал, что победил тебя и себя тоже, того, из предыдущих жизней, я думал, ты будешь теперь только моей, пока у меня хватит сил, злости и жизни.
Сейчас я понимаю, что немало странности присутствовало во мне, в тебе, в нашей любви. Не той болезненной патологической странности, которую надо подавлять таблетками, а едва намеченной, неуловимой, тонкой, легко прорывающейся, которую и различить-то почти невозможно. Меня, например, волновало, как ты, не отрываясь от меня, рассказывала без утайки, как занималась любовью со Стивом и с Дино. Твои откровения так резко возбуждали меня еще и потому, что являлись дополнительным доказательством: они, эти два исполина твоей жизни, оказались повержены мной, Рене. К тому же твои рассказы наслаивались на мои собственные воспоминания, которые только в такие минуты я спускал с жесткой привязи. Понимаешь, любимая, все, абсолютно все, говорило о том, что я правильно рассчитал, что мы будем вместе, ты наконец сделала выбор, и он окончателен.
А потом я попал в аварию. Конечно, я специально подставился. Ты не раз потом спрашивала меня, ради чего я это сделал. Тогда я тебе не ответил. Конечно, я не собирался рисковать собой ради денег, деньги меня мало интересовали. Да и не ради гонки. Ты не поверишь, но я попал в аварию из-за тебя.
Я знаю, это выглядит безумием, неумной кинематографией, но пойми, мне надо было узнать, насколько сильна твоя любовь. Я был знаком с твоим предательством прежде, видимо, в глубине оно так и не отпустило меня, и мне необходимо было убедиться, что любовь и надежность на этот раз проникли и закрепились в тебе.
Мне следовало хоть на время оказаться беспомощным и недвижимым, стать слабее тебя, перестать быть всегда удобным, готовым доставить тебе радость. Я хотел стать немощным, чтобы убедиться, что в следующем письме Стиву ты не начнешь сетовать на то, что Рене болен и что тебе приходится лишь вспоминать, как в прошлый раз он сделал так-то и так… И дальше следовал бы твой подробный рассказ, который бы нарушил, сломал печать.
Я ожидал твоих признаний, настроил себя на них, но ошибся. Мы по-прежнему находились в заговоре, и печать сломана не была. Я чувствовал себя счастливым, ты даже вписалась в смертельный риск трассы, в ее вяжущий привкус последнего дня, преследующий, настигающий, но так и не настигнувший.
А потом я понял, что проиграл. Я даже сам не заметил, когда начал проигрывать, когда ты перехватила. А когда заметил, было уже поздно – я проиграл. Теперь-то я знаю, почему так случилось и в чем ты оказалась сильнее. В любви! Ты всегда побеждала меня в любви: я всегда любил тебя больше, чем ты меня. Вот и сейчас моя любовь оказалась единственной моей слабостью, моей ахиллесовой пятой, и ты умело, далее не целясь, попала в нее.
