Николай Наседкин - Самоубийство Достоевского (Тема суицида в жизни и творчестве)
И сам Смешной человек начинает жить и действовать: отыскал ту маленькую девочку и, видимо, помог ей, но главное -- вместо рефлексии, атеистических умствований, ведущих к суицидальным мыслям, пошёл проповедовать истину, открывшуюся ему...
Поразительно, но "Сон смешного человека" прошёл для тогдашней читающей публики и критики практически незаметно. "Приговор" заметили, "Бобок" заметили, "Кроткую", тем более, заметили и обсудили, а "Сон смешного человека" -- ни-ни! Не желало человечество знать истину и верное доступное антисамоубийственное средство-панацею. Достоевский же в июльско-августовском номере, в главке, посвящённой разбору романа "Анна Каренина", повторит по существу ту же мысль: "А чтоб не погибнуть в отчаянии от непонимания путей и судеб своих, от убеждения в таинственной и роковой неизбежности зла, человеку именно указан исход..." Строкой выше он конкретизировал, в чём заключается этот исход-выход из жизненных суицидально-философских тупиков, начертав с заглавной буквы два слова -Милосердие и Любовь. (25, 202)
И чтобы, так сказать, совсем уж нам покончить с "Дневником писателя", напомним, что в 1877 году, кроме "Сна смешного человека", Достоевский ещё в январском выпуске подробно поднимал тему детского суицида в подглавке "Именинник", о которой мы подробно уже говорили ранее, а в октябрьском номере вторую главу назвал "Самоубийство Гартунга и всегдашний вопрос наш: кто виноват?" и почти всю посвятил нелепой и мужественной гибели генерала Гартунга, мужа, к слову сказать, дочери Пушкина -- Марии. Впрочем, последнее обстоятельство для Достоевского совсем несущественно, он даже и не упоминает о нём.
13 октября 1877 года в московском Окружном суде заканчивалось слушание дела по обвинению генерал-майора Л. Н. Гартунга, графа (и сына министра!) С. С. Ланского и некоторых других лиц в похищении ценных бумаг. Присяжные высказали своё мнение: виновны! Суд удалился на совещание, как вдруг раздался выстрел: генерал Гартунг не стал, не захотел дожидаться окончательного вердикта и "умертвил себя принесённым с собой и заряженным заране револьвером, ударом в сердце"...
Внимание писателя-психолога и, можно сказать, специалиста по суициду данный случай привлёк, вероятно, по двум причинам: 1) самоубийство как следствие возможной судебной ошибки и 2) добровольная смерть как достойный выход аристократа, "джентльмена" из тупиковой позорной ситуации, в которую попал он по воле "фатума" и по слабости характера, по непрактичности, столь свойственной именно русскому человеку, самоубийство как единственный способ сохранения чести.
Судебная реформа чрезвычайно интересовала в то время автора "Дневника писателя" и будущих "Братьев Карамазовых", а самоубийство из чести явилось новым каким-то поворотом в его беспрерывном суицидальном исследовании -ранее, как мы уже знаем, Достоевскому всё больше приходилось писать о самоубийцах логических и "от скуки". Чрезвычайно характерно и однозначно в этом плане названа вторая подглавка в главе о Гартунге -- "Русский джентльмен. Джентльмену нельзя не остаться до конца джентльменом". Симпатии автора явно на стороне Гартунга, Достоевский не то что не осуждает его самоубийство, он даже его как бы оправдывает: "Бывают в этом слое интеллигентных русских людей типы, с некоторой стороны даже чрезвычайно привлекательные, но именно с этими несчастными свойствами русского джентльменства (...). Иные из них почти невинны, почти Шиллеры; их незнание "дел" придает им почти нечто трогательное, но чувство чести в них сильное: он застрелится, как Гартунг, если, по своему мнению, потеряет честь..."
И окончательный вывод писателя таков: "Одним словом, Гартунг умер в сознании совершенной своей личной невинности, но и ошибки... судебной ошибки, в строгом смысле, никакой не было. Был фатум, случилась трагедия: слепая сила почему-то выбрала одного Гартунга, чтоб наказать его за пороки, столь распространённые в его обществе. Таких, как он, может быть, 10000, но погиб один Гартунг..." (26, 50)
Что интересно, о молодом графе Ланском, тоже сидевшем на скамье подсудимых, Достоевский не упоминает вообще, но можно представить, с какими чувствами юный аристократ, остающийся жить с позором преступления, читал (а он не мог не читать!) "Дневник писателя" с рассуждениями о "джентльменстве" своего сотоварища по несчастью...
Генерала-самоубийцы.
7
Самоубийство, самоубийцы...
За прошедшие годы, годы работы над "Подростком" и особенно "Дневником писателя", Достоевский действительно становится, можно сказать, специалистом-суицидологом. Ему впору было уже, опережая и предваряя француза Э. Дюркгейма, писать-создавать свой социологический, а ещё более -- психологический "этюд" под названием "Самоубийство". Впрочем, как мы уже видим-представляем, он такой этюд-исследование практически уже создал в своих художественных и публицистических произведениях. И продолжал дополнять-создавать.
А ведь, повторимся, самоубийственная тема чрезвычайно прилипчива и имеет свойство овладевать сознанием человека незаметно для него самого тотально, накапливаться в мозгу, как тяжёлые металлы в организме, в опасной концентрации. Ну разве, рассуждая о джентльменстве самоубийцы Гартунга, Достоевский (с его-то воображением и способностью перевоплощения в своих героев!) не ставил себя на его место, не разыгрывал, не переживал все чувства человека, единственной возможностью для которого спасти свою честь остался выстрел в сердце?
Писатель вчитывается в сообщения газет о самоубийствах, анализирует их, фиксирует в записных тетрадях: вот некий Александр Афанасьев, "елисаветградский мещанин", пытался застрелиться в Александровском парке, казнить самого себя, ибо сам убил уже многих и жить дальше не может; вот молодая провинциалка Куколевская, обманутая и ограбленная сожителем в Петербурге, тоже застрелилась; вот в Полтавской губернии застрелился священник отец Иван Андриевский, "долгое время не в меру пьянствующий"; вот во Владикавказе застрелился, в свою очередь, по неизвестной причине полковник Генерального штаба Цыклауров; а вот в Останкине тоже покончил с собой некий учитель Холмогоров и оставил чрезвычайно характерную записку: "Застрелился потому, что не умею грабить..." (24, 71-191)
А ведь ещё и письма к автору "Дневника писателя" идут и идут со всех концов России и во многих именно она -- самоубийственная тема: "...долгом считаю сообщить Вам горестный факт с полной надеждой услышать слово вразумления..." (из письма нашего "знакомца" Юркевича о самоубийстве школьника в Кишинёве). Читатели долгом считали сообщать такие "горестные факты", писатель долгом своим считал эти "горестные факты" не оставлять без внимания, пропускать через собственное сердце, переживать. Истины ради надо сказать, что из писателей тогдашних не один Достоевский, конечно же, интересовался эпидемией самоубийств, охвативших многострадальную Россию. К примеру, драматург Д. Д. Кишенский сообщал в одном из писем к нему, что работает над драмой "Самоубийцы", а издатель "Гражданина" и по совместительству плодовитый беллетрист князь В. П. Мещерский сочинил и в трёх номерах своего журнала печатал с продолжением "Рассказ застрелившегося гимназиста"... Может быть, и эти авторы произведений со столь убойно-завлекательными названиями получали письма-отклики с сообщениями новых "горестных фактов" от своих читателей, но ведь могла же современница Достоевского уже упоминаемая нами Л. Х. Симонова-Хохрякова совершенно утвердительно, непреложно заявить: "Фёдор Михайлович был единственный (sic! -- Н. Н.) человек, обративший внимание на факты самоубийства..."233 Единственный не единственный, но можно не сомневаться, что к автору "Бесов", "Подростка" и "Дневника писателя" люди со своими суицидальными фактами, вопросами и размышлениями обращались намного, несравненно чаще. И многие были убеждены, что обратились по единственно верному адресу. Так, читатель "ДП" из г. Слободского Вятской губернии Ф. М. (Фёдор Михайлович?) Плюсин, написавший Достоевскому пространное письмо с размышлениями о "странной болезни", распространившейся на Руси, которую можно назвать "склонностью к самоубийству", просто-напросто не сомневается: "Я уверен, что никто лучше Вас не сумеет осветить эти факты, выяснить их мотивы и таким образом помочь обществу, хотя в будущем избежать повторения таких страшных случаев, потому> что, как хотите, общество всегда виновато в самоубийстве своих членов..."
Бывало, что читатели не соглашались в чём-то с автором "Дневника", спорили-полемизировали с ним. Некий Ст. Ярошевский, например, сам написавший рассказ о студенте-самоубийце (то есть пытающийся также, художественными методами, анализировать проблему суицида), хотел убедить Достоевского, что главная причина самоубийств заключена не в недостатке веры в бессмертие души, а просто люди кончают с собой из-за неудовлетворённости жизнью и что человеколюбие это не чувство, как утверждает Достоевский, а -- идея, и только эта идея способна спасти человека от самоубийства...234
