Павел Мельников-Печерский - На горах. Книга вторая
«Прыгает, видно, девка по-козьему, а как косу-то под повойник подберут, станет ходить серой утицей, — подумал Чапурин, когда вышла из горницы Аграфена Петровна. — Девичьих прихотей не перечесть, и на девкин норов нет угодника и не бывало».
***
Скоро воротилась Аграфена Петровна, а вместе с ней и Дуня пришла. Была она до крайности взволнована, лицо алым румянцем подернулось, от усиленного перерывчатого дыханья высоко подымались девственные ее груди. С потупленными взорами, несмелой поступью подошла она к названному отцу и смутилась, ровно грех какой совершила, либо постыдный поступок.
— Здравствуй, дочка, подходи ближе, — весело и приветливо сказал, увидавши ее, Чапурин. Подошла Дуня, поздоровалась с ним.
— Сядь-ка рядком, покалякаем, — сказал Патап Максимыч, указывая на стоявший возле стул.
Ни слова не молвив, Дуня села возле названного отца.
— Каково поживаешь? Не соскучилась ли? — немного помедливши, спросил Патап Максимыч.
— Нет, — тихонько ответила Дуня.
— Ну, и слава богу. Это лучше всего. А ко мне в Осиповку когда сбираешься? — спросил Чапурин.
— Не знаю, — прошептала она. — Вот как Груня.
— А я было у себя на усаде домик для твоего житья хотел ставить, чтобы, значит, жить тебе на своей полной воле, отдельно от моей семьи. Да чуть ли не опоздал, — с ласковой улыбкой проговорил Патап Максимыч.
— Покорно благодарю вас за ваши попечения, — тихо молвила Дуня.
— Какие тут благодарности?.. Что между нами за счеты? — вскликнул Патап Максимыч. — Доброй волей, без твоей просьбы привелось мне взять попеченье о тебе и делах твоих… На то была воля божья. Так я рассуждаю. Какие ж тут благодарности? А, кстати, оренбургский татарин письмо прислал.
— Что ж он пишет? — с оживленьем спросила Дуня. — Есть ли надежда выручить дядюшку?
— Есть, — отвечал Патап Максимыч. — Обрадовался некрещеный лоб другой тысяче, что ты обещала ему. Беспременно, пишет, выкуплю, а не выкуплю, так выкраду, и ежели только он в живых, к лету вывезу его на русскую землю.
— Слава богу, — сказала Дуня. — Как только вспомню я, что у меня дядя родной в полону, сердце кровью так и обольется… Поскорее бы уж вынес его господь… Дарья Сергевна как у вас поживает?
— Ничего, здорова. С самого приезда в Осиповку не выходит почти из моленной. С канонницей чередуется — службу правит. Только скучает, очень даже скучает, — проговорил Чапурин.
— Жаль мне ее, — молвила Дуня. — Вот я и молода еще, а куда тяжело менять жизнь, а ей-то на старости лет каково?..
— Тебе-то, Дунюшка, от перемены в жизни тяготы не будет, — сказал, улыбаясь, Патап Максимыч. — Да что ж ты все молчишь, что не поделишься со мной своей радостью? Можно, что ли, поздравить тебя с женихом?..
Вспыхнула вся Дуня и с укором взглянула на Аграфену Петровну. «Это она рассказала», — подумала она.
— Чего еще таиться? — молвила Аграфена Петровна. — Еще не долго — и все будут знать, как же тятеньке-то наперед не сказать? Дуня молчала.
— Так можно, что ли, поздравить-то? — ласково улыбаясь, спросил Чапурин.
— Можно, — чуть слышно промолвила Дуня.
Обнял ее Патап Максимыч и трижды поцеловал в горевшие ланиты.
— Вместо отца поздравляю, вместо родителя целую тебя, дочка, — сказал он. — Дай вам бог совет, любовь да счастье. Жених твой, видится, парень по всему хороший, и тебе будет хорошо жить за ним. Слава богу!.. Так я рад, так рад, что даже и рассказать не сумею.
— Благословите меня за тятеньку покойника на новую жизнь, — со слезами на глазах сказала Дуня Патапу Максимычу.
— Изволь, милая, изволь. Благословлю с великим моим удовольствием, — отвечал он. — Побудь здесь с Дуней, — прибавил он, обращаясь к Аграфене Петровне, — а я в твою образную схожу да икону там выберу. Своей не привез, не знал. — Не бойсь, Груня, твои благословенные иконы знаю — ни одной не возьму. И вышел вон из горницы.
Вскоре воротился Чапурин с иконою в позолоченной ризе. Следом за ним вошел Петр Степаныч.
— Надо будет нам благословить и невесту и жениха, для того я сюда и привел Петра Степаныча, — сказал Патап Максимыч. — Отдельно каждого станем перед венцом благословлять, а теперь это за рукобитье пойдет. Ты, Груня, будешь за мать; неси же хлеба каравай, да соли, да чистое полотенце.
Аграфена Петровна вышла, а Чапурин сказал Петру Степанычу:
— С нареченной невестой!.. Поцелуемся. Смотри же, парень, люби ее да береги… Да что это вы, посмотрю я на вас, упырями друг на дружку глядите?.. Словечка меж собой не перемолвите. Так ведь не водится.
Вошла Аграфена Петровна с папушником[160], покрыла стоявший в красном углу стол скатертью, поставила на нем принесенную Патапом Максимычем икону, затеплила свечку, положила возле иконы хлеб и покрыла его полотенцем.
Положили семипоклонный начал, потом Патап Максимыч с Груней обычным порядком благословили жениха с невестой.
— Ну, юнец-молодец и ты, раскрасавица-девица, — сказал Патап Максимыч. — Теперь, по дедовскому и прадедовскому завету, следует вам поцеловаться на любовь, на совет, на долгую и согласную жизнь. Извольте целованьем завершить божие благословенье.
Самоквасов подошел к Дуне. Ни жива ни мертва стояла она и свету не взвидела, когда Петр Степаныч поцеловал ее. Не видала она лица его, только чувствовала, как горячие, трепещущие уста крепко ее целовали. Нет, это не серафимовские лобзанья, что еще так недавно раздавала она каждому на раденьях людей божиих.
— Теперь бы следовало про здоровье нареченных князя с княгиней винца испить, — молвил Патап Максимыч. — Тащи-ка, Груня, что есть у тебя про запас. Эка досада, не знал, на что еду. Тебе бы, Груня, отписать, я бы холодненького прихватил с собой. А у тебя, поди ведь, сантуринское либо церковное. Да уж делать нечего, за недостачей хорошего хлебнем и сантуринского. Тащи его сюда!
— Позвольте, Патап Максимыч, — вступился Петр Степаныч. — Со мной есть маленький запасец. Рассчитывал, что пригодится к седми спящим отрокам[161], к именинам, значит, Ивана Григорьича. А теперь вот, на мое счастье, бутылки на другое понадобились.
И, спешно выйдя из горницы, воротился бегом с парой бутылок шампанского. Разлили вино, выпили, и Дуня маленько пригубила.
— Горько! — вскричал на всю горницу Чапурин.
— Горько! — сказала и Аграфена Петровна.
— Надо жениху с невестой поцеловаться, тогда и вино сладко будет, — сказал Патап Максимыч.
Делать нечего. Должна была Дуня еще раз целоваться с женихом. Теперь горячий поцелуй Петра Степаныча показался ей таким сладким, таким приятным, что рада бы она была, ежели б еще и еще он целовал ее да все бы чаще да чаще.
— Надо теперь говорить про дело, — сказал Чапурин, когда бутылка была опростана. — В людях водится, чтобы тотчас после рукобитья и первого благословенья судили-рядили, когда свадьбе быть, а также насчет приданого и другого прочего, как на первое время житье устроить молодым. Рукобитья у нас не было, да некому и по рукам-то бить — невеста сирота, да и жених все одно что сирота. Зато было у нас божие благословение, на веки веков нерушимое. А это первое дело, много важней оно рукобитья. Станемте ж теперь, жених с невестой, толком говорить, как привести ваше дело к доброму совершению. Все молчали.
— На счет приданого я не судья, — продолжал Патап Максимыч. — В этом на Груню надо положиться. Что сама сумеет, все сделает, чего не сумеет — у Марфы Михайловны попросит совета. Ладно ль придумано? Скажи, родная, — прибавил он, обращаясь к Дуне.
— Кому ж лучше Груни?.. — сказала невеста, потупив свои голубые глаза.
— А ты что, Груня, скажешь? — спросил Патап Максимыч.
— По мне, тятенька, не только в этаком случае, а всегда, во всю жизнь мою, рада я для Дуни всякие хлопоты на себя принять, — ответила Аграфена Петровна. Молча обняла ее Дуня.
— Марфу Михайловну и я стану просить, не оставила бы нас в этом деле; оно ведь ей за обычай, — сказал Самоквасов. — У меня в городу дом есть на примете, хороший, поместительный; надо его купить да убрать как следует… А хотелось бы убрать, как у Сергея Андреича, потому и его стану просить. Одному этого мне не сделать, не знаю, как и приступиться, а ему обычно. А ежель в городе чего нельзя достать, в Москву спосылаем: у меня там довольно знакомства.
— Покланяйся в самом деле Колышкиным, попроси — не откажут, — сказал Патап Максимыч. — Только, чур, делать все, как они посоветуют, а не по-своему. Сергей Андреич лучше знает, что и как надо: смолоду по-господски живет, а мы перед ним деревенщина. Твое дело взять: жил ты у дяди, ровно в мурье, только и свету у тебя было, что по скитам с подаяньями разъезжать да там загащиваться. Вот разве как в Москве да в Питере побывал, так, может, нагляделся, как хорошие люди живут. Одними деньгами тут ничего не возьмешь, тут нужны уменье да сноровка. Возьми, к примеру, Алешку Лохматого — сколько денег он на дом потратил, а все-таки вышло шут его знает что: обои золотые, ковры персидские, а на окошках, заместо хороших занавесок, пестрядинные повешены. Не нами, а дедами и прадедами сказано: «Всяко дело мастера боится».
