Павел Лукницкий - Ниссо
По ущелью и в самом селении было найдено тридцать девять убитых в бою басмачей, - среди них был и риссалядар. Но сколько еще их погибло в реке, кто мог бы узнать? Швецов и Шо-Пир полагали, что из всей банды спаслись бегством не больше пятнадцати - двадцати человек. Брошенных басмаческих винтовок набралось сорок три. Сколько их было в банде всего, Шо-Пир и Швецов могли определить только после допроса.
Красноармейцев погибло двое, и двое были ранены, один из них - тяжело.
Почти все посевное зерно было уничтожено басмачами или сожжено купцом за полчаса до того, как его убил Кендыри. Большая часть товаров, доставленных караваном, уцелела - правда, многое оказалось переломанным, разбитым, испорченным.
Карашир возглавил добровольный отряд факирской милиции, разыскивал эти товары в долине и по всему ущелью и складывал найденное в пристройку.
Каменные жилища селения пострадали мало, но почти весь запасенный с осени клевер и вся солома были сожжены. Старый канал разрушен. Половина скота уничтожена... Сеять было нечего. Селению грозил голод.
На второй же день после ликвидации банды Швецов отправил в Волость Тарана и четырех красноармейцев с просьбой к партийной организации немедленно наладить доставку в Сиатанг посевного зерна, продовольствия, фуража.
В своем донесении начальнику гарнизона Швецов указывал на необходимость создать в Сиатанге постоянный красноармейский пост и просил вызвать с Восточных постов десятка полтора красноармейцев для сопровождения пленных басмачей туда, куда начальник гарнизона найдет нужным отправить их. Кроме того, Швецов написал записку секретарю волостного партбюро с просьбой выехать в Сиатанг.
Таран уехал.
Дни и ночи в Сиатанге слышался плач. Вопли, стоны, проклятья басмачам, горькие жалобы на обиду раздавались с утра до вечера в каждом доме, и прежние приверженцы Установленного твердили теперь только о мести заключенным в крепость басмачам. Ущельцы, не слушая никаких увещеваний, варили для красноармейцев пловы и жирные супы, несли им свои маленькие подарки - кто пестрые чулки, кто тюбетейку, кто просто полевой цветок или веточку зацветающего абрикоса... Но Швецов решительно запретил кому бы то ни было резать скот и велел ущельцам готовить для пахоты сельскохозяйственный инвентарь. Свободные от дежурств красноармейцы ходили по домам, помогая ущельцам ремонтировать плуги. Каждого красноармейца неизменно сопровождала ватага детей, и какой-нибудь быстроглазый мальчуган обязательно оказывался на плечах здоровенного русского парня.
Всем в селении деятельно руководил Худодод, по нескольку раз в день советовавшийся с Шо-Пиром.
На третий день после разгрома банды в селении состоялись похороны Бахтиора, Мариам, Дейкина, двух красноармейцев и всех убитых ущельцев.
Швецов, со свободными от нарядов красноармейцами, все население Сиатанга, Гюльриз, Ниссо участвовали в этих торжественных похоронах. Над вырытой посередине пустыря большой братской могилой был воздвигнут высокий курган. Красноармейцы увенчали его выкрашенной красной деревянной пирамидой. На одной ее плоскости надпись по-русски сделал Швецов, на другой такую же надпись по тексту, составленному Шо-Пиром, вывел Худодод... Ночью Гюльриз втихомолку пробралась к могиле и заложила под пирамиду кулек с сахаром, чтобы душе Бахтиора, если она не успела еще воплотиться в барса, было сладко жить.
Старое, но крепкое сердце Гюльриз выдержало страшное испытание. Женщины селения с утра до вечера стояли у порога ее дома. Зуайда переселилась к ней в дом и вместе с Ниссо ночевала на той же наре, на которой старуха стлала свою постель.
Гюльриз почти не спала по ночам, часто стонала, Ниссо припадала к ней, с нежностью гладила ее руки и плечи и не сводила с нее внимательных, широко раскрытых глаз. Слов участия Ниссо произносить не умела, но старуха неизменно чувствовала ласку девушки.
5
Русское ситцевое платье, простое, но хорошо сшитое, нравилось Ниссо. От парусиновых туфель она наотрез отказалась и предпочитала ходить босиком.
"Если бы не природная худощавость, - поглядывая на Ниссо, размышлял Максимов, - эта девушка... эта девушка..." - и не ходил нужных слов...
Впрочем, Максимов меньше всего наблюдал за внешностью Ниссо: он был озабочен ее душевным состоянием. Девушка была так подавлена пережитым, что в первые дни ко всему окружающему относилась с безразличием. Часами сидела она в лазарете или на террасе дома не двигаясь, смотря в одну точку, никого и ничего не слыша и не видя, ни в чем не участвуя. В эти часы, казалось, она вообще не жила, безвольно созерцая какой-то ей одной зримый призрак. Если б Максимов понимал сиатангский язык, он тревожился бы о Ниссо еще больше. Когда туман, обволакивающий ее сознание, на короткое время рассеивался, когда она как будто возвращалась к нормальному состоянию и разговаривала с Гюльриз, с Зуайдой или еще с кем-либо, - в речь ее врывались слова, никак не связанные с мыслью, которую она хотела высказать. Страшный образ подвергнутой истязаниям и повешенной Мариам преследовал ее днем и ночью. Закрывала ли она глаза, смотрела ли на солнечную, уже зазеленевшую листву сада, - ей виделось все то же, ей было страшно. Усилием воли она отрывалась от размышлений о Мариам, но перед ней тотчас же вставал Бахтиор, убитый и живой одновременно. Каждый жест его, каждое выражение всегда ждущих чего-то от Ниссо глаз, слова, сказанные им в темные вечера, вспоминались Ниссо, и горькая, острая жалость пронизывала душу девушки. Ей было стыдно, что она не любила его, ей казалось: в чем-то она перед ним виновата. Ниссо думала, что, если бы Бахтиор не любил ее, он не кинулся бы с ломом на Азиз-хона и, может быть, остался бы жив... Тут в мыслях Ниссо возникала такая сумятица, что, охватив голову, девушка с тихим стоном покачивалась из стороны в сторону, пока кто-нибудь не окликал ее... Старая Гюльриз подсаживалась к ней, и, обнявшись, недвижные, молчаливые, они продолжали сидеть вместе.
Максимов бессилен был изменить душевное состояние Ниссо и решил, что только время излечит ее. Но все же он старался вовлечь девушку в любую работу, давал ей различные поручения. Ниссо не отказывалась: ухаживала за больными и ранеными, таскала из ручья воду, стирала белье, мыла посуду, готовила пищу, доила корову, ходила в селение за молоком.
Только в присутствии Шо-Пира Ниссо оживлялась и разговаривала легко и свободно. Шо-Пир расспрашивал Ниссо обо всех сиатангских делах, и ей поневоле пришлось заинтересоваться ими. Сидя на табуретке у кровати Шо-Пира, Ниссо подробно рассказывала обо всем, что ей удавалось узнать. Однажды она вернулась из селения вместе с Кендыри, вошла к Шо-Пиру, сказала:
- Он добрый человек. Он хочет посмотреть на тебя.
Всегдашнее недоброжелательство к Кендыри укреплялось в Шо-Пире смутными, почти безотчетными подозрениями. Шо-Пиру странным казалось, что басмачи перед нападением так хорошо были осведомлены о расположении селения, о том, где жила Ниссо, и о дне появления каравана, - не случайно же нападение произошло именно на тропе? Как мог Азиз-хон точно знать обо всем? Конечно, многое здесь следовало приписать купцу Мирзо-Хуру, но и купец не мог знать всего. Последним, кто пришел в Сиатанг из Яхбара, был Кендыри... Странным казалось Шо-Пиру и тесное общение Кендыри с бандой, когда басмачи находились в крепости...
- Хорошо, Ниссо. Только сама уйди. Без тебя говорить хочу.
Ниссо ушла. Кендыри, вступив в комнату, низко поклонился Шо-Пиру, подумал: "Достаточно бодр. Жаль. Пожалуй, выживет!" Выпрямился, сказал:
- Благословение покровителю! Вижу: тебе лучше, Шо-Пир... В темной буре даже свет молнии освещает путь смелым. Ты храбро защищался, Шо-Пир, - один девятнадцать волков предал аду! Слышал я. Счастье великое нам: ты жив.
- Да, еще поживу теперь! - не в силах оторвать голову от подушки, произнес Шо-Пир.
- Как бледен ты. Крови много ушло, наверное?
- Скажи, Кендыри... Сядь сюда вот на табуретку... Так... Скажи... Почему Азиз-хон не боялся, что ты зарежешь его?
Холодные глаза Кендыри чуть прищурились. "Допрашивать хочет? Пусть!"
- Я сказал Азиз-хону: прокляты неверные, счастье принес ты, хан; кончилась, слава покровителю, советская власть... Хитрый я... Если собаке положить в рот кусок мяса, - она не укусит дающего...
- Хорошо... А если бы басмачи остались, ты и дальше кормил бы их таким "мясом"?
- Я, Шо-Пир, - твердо сказал Кендыри, - знал: ты придешь, красные солдаты придут. Человека послал к тебе. Разве могло быть иначе? ("Вот тебе ход конем!")
- А если бы человек не добежал до Волости?.. ("Да, Ниссо говорила, что именно он послал перебежчика. Это факт...")
- Когда на краю Яхбара, в селении Чорку, Шир-Мамат мне встретился, я разговаривал с ним... Я, Шо-Пир, много видел людей, в глаза смотрю - сердце вижу. Шир-Мамат человек надежный... ("Арестован ли он?") Проводником сюда отряду мог быть. Ведь правда?
