Константин Станюкович - Избранные произведения
— Очень рад… Весьма рад, что исполнили мое приглашение… Помещик Поспелов!.. Какую пьете, очищенную или перцовку?..
— Никакой… Очень приятно познакомиться… Чеярковский учитель.
— Знаю-с… Наслышан!.. Еще онамедни о вас говорил мировой посредник. Изволили слышать, Фома Петрович Басков? Удивлялся, что вы без горячих припарок изволите образовывать сельское молодое поколение. Не понимаем-с этого… Да садитесь, пожалуйста… Прошу быть, как дома.
Мы сели.
— Он и говорит (ведь дурак-с, а жена у него, я вам скажу, и вовсе дура), что́ это за выдумки пошли? Приехал — это про вас-то — сюда из Петербурга учить, и без припарок учит… ха… ха… ха!.. Я ему и говорю: «Послушайте, Фома Петрович, понимаете ли вы прогресс?..» Говорит: понимаю. «Ну и вникните (а уж куда ему вникнуть, когда он дворовых за чубы таскал!), ежели просвещенный человек, то разве он может, мол, как вы, производить секуции?..» Так-таки мы с ним с полчаса и проспорили о прогрессе… Однако что же я-то, в самом деле… Какой прикажете? У меня домашняя перцовка чудо!..
— Не пью… Очень благодарен.
— Что вы?.. Рюмочку одну только до обеда… Филя!.. Эй!!.
Явился лакей Филя с заспанным хмурым лицом и продранными локтями на сером нанковом сюртуке.
— Подайте нам водки, перцовки, и закусить чего-нибудь… Барыне скажите.
Филя удивленно взглянул сперва на барина, потом на меня после слов «подайте» и «скажите», умышленно подчеркнутых господином Поспеловым и назначенных, повидимому, специально для меня, и отправился исполнять господское приказание…
— Непостижимо, — продолжал хозяин, — что у нас в провинции делается! Вовсе не понимают, что не такие нынче времена, чтобы можно треснуть в зубы лакашу. Ведь если ты его треснешь, — шёпотом добавил нарядкинский помещик, — то и он тебя может треснуть… та́к ведь?..
И господин Поспелов прямо уставился на меня.
Представьте себе коренастого, толстого, коротенького человека лет сорока, коротко выстриженного, с кавалерийскими усами, румяного и с парой черных больших глаз, глядевших на меня чрезвычайно добродушно. Казалось, всё, начиная от полных румяных щек до неуклюжего сапога нарядкинского барина, говорило, что ему до прогресса собственно никакого дела нет, а что он мелет вздор гостю скуки ради.
— Ведь если он был прежде раб, то в настоящее время он совершенно свободный гражданин… Верно-с?.. Равенство!! Не понимают у нас этого великого слова… Я вам ужо расскажу много интересного, а теперь милости прошу в диванную. Это я ногу на охоте повредил, — на ходу продолжал словоохотливый барин. — На дерево наскакал; от этого и не мог к вам первый приехать. А то бы непременно. Я человек простой и — прямо скажу — человек гуманный. У меня этого нет, как у других. Крестьяне меня любят, и я надеюсь, вам меня описывать нечего будет. Я еще и в «военной» бывши, не любил розог. Ну, конечно, иной раз по обязанности, и то неприятно. А сознайтесь-ка, батюшка, вы сюда для описания приехали? а-а?.. Так, что ли?
— Вовсе нет. Просто приехал на место учителя.
— Ха, ха, ха! шалите! Мы понимаем… Для статистики?
— Нет.
— Голубчик Константин Михайлович, откройтесь… Никому не скажу. Ведь для статистики? Что же, это я понимаю.
— Да нет же… Для учительства.
— Хм, секрет! Экий вы какой!.. А я бы никому ни полслова.
Мы вошли в диванную, где сидели дама и маленький сопляк, выглядывавший в минуту моего приезда в переднюю. Господин Поспелов поспешил меня представить:
— Рекомендую: жена, сын. Ваня, кто лучше, — обратился хозяин к сыну, мальчику лет двенадцати, — чиновник или помещик?
— Помещик.
— Почему?
— Потому, что у помещика есть земля, а у циновника нет.
— Молодец! Он у меня, батенька, реалист настоящий!
Я едва успел проговорить обычное «очень приятно» госпоже Поспеловой — белокурой, высокой, полной женщине, лет тридцати, с самым обыкновенным лицом русской помещицы, умеющей зорко присмотреть за хозяйством и шибко надрать вихры подростку-лакею, — как она накинулась на меня, словно коршун на воробья:
— Вам, должно быть, грустно после Петербурга?
— Нет, не грустно.
— Вообразите! Я сама была в Петербурге, у тетеньки гостила, и понимаю, что́ значит после столицы жить здесь… Вы занимаетесь литературой?
— Нет-с, не имею этой чести.
— Полноте! Про вас все здесь говорят, что вы приехали для романа.
— Ошиблись.
— Однако что же заставило вас ехать сюда? Ведь вы сын генерала?.. и вдруг — сельский учитель! Согласитесь, довольно странно… Конечно, просвещение…
— Ну-ка, батенька, по рюмочке, — перебил муж.
Мы выпили и закусили.
— Нет, не верю, Константин Михайлович, — продолжала дама. — Верно, описывать приехали… О, здесь много интересного! Вообразите, что́ на днях сделала Анна Петровна Климова. Вы ее не знаете? Это наша соседка. Она не живет с мужем, и вдруг на прошлой неделе надела мужской костюм и в нем в город… Вообразите!..
— Это еще что, а ты расскажи-ка, Липочка, как Бизюкин дворян напоил.
— Нет, Аркадий, это ты знаешь; я этого не знаю в подробностях. Вот лучше им рассказать, как посредница телят берет. Это интересно. Сидим мы у нее как-то раз после обеда; вдруг приходит лакей и говорит: «Барыня, чеярковский мужик вам теленка принес». Посредница так и вспыхнула, и думала поправиться, да и спрашивает: «Для продажи?» — «Нет, барыня, вам в подарок», — объясняет лакей. Она так вся и сгорела… Вот-с нравы! ха, ха, ха!.. А то еще знаете Лобкову? Так та с мужиком в связи! Эмансипация, нечего сказать!
— Предостойная история! Надо вам сказать, что Бизюкину страх хотелось в председатели управы попасть, — говорит г. Поспелов. — Что делать? Как попасть? Так вот, видите ли, задумал он банкет устроить. Собрались. Обед, сервировка и всё такое… чудо; деликатес! После холодного шампанское, шампанское… «Так и так, — говорит Бизюкин, — нынче самоуправление self-government,[30] мы, господа дворяне, покажем, что достойны…» — «Покажем! — заревели все, — покажем!..» А за соусом опять Клико… Нечего сказать, упились, да тут же и порешили всем клиром Бизюкина выбрать в председатели. Вот она какова сторонка-то!.. — завопил Аркадий Васильич.
— А историю Рахначевой слышали? — снова закудахтала г-жа Поспелова.
— Нет-с.
— Когда вы будете писать, то так и напишите, что это грубая дама… Можете ли себе представить, я у нее с визитом была, а она приняла меня, вы думаете, как?.. Извините за выражение, в юбке… в одной юбке… каково это?
Долго еще продолжалась наша беседа в том же тоне. То г. Поспелов рассказывал о том, как господа дворяне подрались в клубе, то г-жа Поспелова напевала о том, как та или другая помещица кладет леденцы для испытания лакейской нравственности. Ребенок сидел с нами и слушал эти веселые историйки. Наконец пришел лакей и доложил, что обед подан.
За обедом шел подобный же разговор, и хотя г. Поспелов и продолжал говорить прислуге «вы», но раз взглянул на Филю таким взором, что — побьюсь об заклад — если б не мое присутствие, то Филя был бы выруган.
— Ну, прощайте, Константин Михайлович, да нас не забывайте… Приезжайте опять, мы вам опять много чего расскажем; а сегодня времени мало… Прощайте! — провожали оба супруга, когда я садился в тарантас, чтобы ехать назад в Чеярково.
— Жаль, что мало побыли. Вы бы увидали, что я человек истинно гуманный. Опишите же наших хорошенько. Прощайте!
Кучер хлестнул лошадей, и тарантас покатился из гостеприимной усадьбы нарядкинского барина. Мне тогда живо вспомнился рассказ Андроныча о порубке леса, и я искренно расхохотался, вспомнив, как г. Поспелов говорил Филе «подайте» и «скажите».
После мне пришлось узнать, что достойные супруги распускали про меня самые невероятные слухи господам дворянам. Эти слухи разрослись до того, что спустя две недели после посещения моего сельца Нарядкина ко мне зашел Андроныч и сказал:
— А что про тебя говорят, Костентин Михалыч!
— А что?
— Бизюкинский мужик сказывал, что к Бизюкину к самому приезжал нарядкинский барин и, слышь, сказывал, бытто ты возмущать сюда хрестьян приехал. Сказывают, что Бизюкин-то сам хрестьянам сказывал, что вы, мол, хрестьяне, не слухайте чеярковского вучителя! Он, мол, чужой веры и противу господ ратует.
Я успокоил Андроныча, однако поспешил узнать, насколько справедливы эти слухи. Оказалось, что это постарались господа Поспеловы… Нечего сказать, удружили было мне… Особенно чеярковский пономарь старался поддерживать подобные слухи и раз даже пришел ко мне с такою речью:
— Вам бы отсюда ехать, господин учитель…
— К чему?
— Потому слухи о вас предосудительны… будто вы мутить приехали. Конечно, никто этому не поверит, только «мужик глуп».
Я поблагодарил за совет и, сказав, что не уеду отсюда, очень рассердил советчика, который и подводил всю эту музыку только для того, чтобы самому стать чеярковским учителем.
