Григорий Федосеев - Смерть меня подождет
Я помогаю ему приподняться, усаживаю на валежину, а сам думаю: как много ты, друг мой, пережил за эти пятнадцать дней нашей разлуки, и как ты еще ходишь по тайге? Не пора ли тебе бросить испытывать счастье, повернуть след к родному очагу!
Вдруг подозрительный хруст, глухой топот, стремительный бег. Улукиткан поворачивает голову в сторону звука, напрягает узкие глаза. Из леса вырывается олень, пугливо бежит в сторону луны.
-- Майка своих не узнала! -- ласково бросает старик и начинает подниматься. Я помогаю ему выпрямить спину.
Месяц подбирается к звездам. Припорошенной лыжней стелется по небу Млечный путь. Безмолвен таежный простор. Идем лесом. Он весь просветлен, но сквозь этот дымчатый свет мы с трудом различаем пни, валежник, промоины...
-- Скоро табор, -- говорит старик.
-- А почему костра не видно?
-- Я же говорил -- огонь уже три дня как покинул нас. До этого порохом добывали, и теперь только два заряда осталось, без костра и без чая ночуем. Шибко худо.
Вот и табор, под стеною темного леса. Нас встречает Николай. Он удивлен. Не верит, кого привел к нему Улукиткан.
-- Э-э, как попал ты на нашу тропу? -- старик ощупывает всего меня костлявыми пальцами -- не дух ли явился?
Я достаю спички. Рыжим колонком запрыгало в костре пламя. Улукиткан насадил кусок свежей телятины, принесенной нами, на деревянный шомпур. Приткнул ее к огню. Бросил под себя оленью шкуру. Потоптался по ней, как глухарь на сучке. Опустился с тяжелым вздохом, точно только теперь почувствовал усталость.
Николай калит камни в костре, бросает в чуман с водою -- готовит чай. Я присаживаюсь к Улукиткану. От дыма у него веки красные. Лицо, при свете костра, кажется еще более морщинистым.
-- Как так получилось, что мы не встретились за стрелкой? -- начинает он трудный разговор.
-- Нас набросило на корягу. Надо было хоть бы выстрелом предупредить вас, что мы задерживаемся, да не догадались. Долго снимались с коряги. Василий простыл, у него совсем отнялись ноги. А когда вечером выплыли за носок, там никого не оказалось. Мы долго искали вас, кричали, потом нашли след и решили, что вы ушли совсем. Так было, Улукиткан.
Тепло от костра выхватывает ветер. Старик вздрагивает от озноба, сжимает плечи. Лицо становится строгим. Куда-то далеко откочевывают его невеселые думы.
-- Вспоминать Маю -- все равно что сдирать с раны свежую коросту. Пусть заживет, но не забудется. Сломанная нога оленя срастается, да все равно он хромает.
-- Почему же вы все-таки ушли с реки? Старик весь поворачивается ко мне.
-- На стрелке Баюткан ногу поломал, долго искали сухой пень, клали на ногу щепу, много времени прошло -- не бросишь же больного оленя в тайге без помощи. Потом спустились к реке -- ни следа, ни заломок ваших не нашли. Ты думаешь, мы не ждали вас? Всяко разно думали и решили, что по такой большой воде вас на плоту пронесло ниже за скалы. Вот и пошли искать. И там никого не оказалось. Еще половину дня глаза от реки не отнимали, караулили вас, да напрасно...
Старик передохнул. Растер рукавом правой руки взмокшие от огня скулы. Отсек ножом поджаренный ломоть телятины, проглотил нежеваное. Облизал жирные пальцы.
-- Всяко думали с Николаем. Как так получилось, что мы не встретились, остались без палаток, без лепешек, без щепотки соли, и спичек совсем мало? А место шибко глухое, далеко от стойбища человека, ни зверя. Мы знали, что вы не бросили нас, так в тайге не бывает, человек человеку не должен плохо делать. Значит, что-то случилось. Злой дух и на вас мог послать беду. Надо идти по Мае, сказал я Николаю, будем смотреть, нет ли близко вас, может, тут где найдем пастухов, скажем, что люди не вышли с Маи, пусть ищут. Вот и пошли...
На костер падает упругий ветер, проносится дальше. Тайга отвечает ему ворчливым прибоем. Улукиткан засовывает под себя босые ступни ног, поднимает к небу глаза, ищет приметы ночного времени.
-- Может, довольно, пора спать, -- говорит он, стряхнув с дошки горящий уголек.
-- Успеем, выспимся, рассказывай до конца, -- прошу я.
Он глотнул из кружки горячего чая, бросил в огонь сушнику.
-- Шли каждый день, допоздна мяли ноги, -- устало продолжал старик, -путь держали по-над Маей, без тропы, как звери. Тяжелым был наш ход: в брюхе пусто, в груди боль -- сыромятным ремнем сердце стянуло. Через несколько дней оглянулись -- почти ничего не прошли, а намаялись шибко. Так, думаю, и к зиме не дойдем до устья. Говорю Николаю: давай переправляться на левый берег, будем тайгою пробиваться. Мая для каравана совсем худой речка -- ты теперь сам знаешь... Сделали салик, плавились через реку. Пошли тайгою. Места худые: бурелом, болото, куда ни свернем -- горы поперек. -- И вдруг его голос зазвучал печально: -- Обезноженных оленей бросали. Торопились. Думали, не дойдем и чужая тайга станет могилой. А теперь... -- он облегченно вздохнул, -- теперь в груди не осталось боли. Скажи, куда идти нам, и мы пойдем с тобою дальше.
Старик придвинулся к костру, смолк, а брови так и остались сомкнутыми от каких-то невысказанных дум.
-- Спасибо, Улукиткан, я верю тебе и рад, что все это закончилось благополучно.
-- Однако, не плохо, что ветер дул нам в лицо, это хороший ветер, -заключил старик. -- А как же с Василием? -- вдруг спохватился он.
-- Василий в хабаровской больнице, но я ничем не могу порадовать тебя.
-- Его вылечат, обязательно вылечат, доктор хороший люди, -- убеждает он меня.
-- Будем надеяться.
Ложимся спать. Кто-то живой грустно вздыхает в лесу. Падает лист на влажную почву. Гаснут последние угольки костра. Мне сейчас все кажется обновленным, легким... Видно, чем труднее путь, тем сильнее ощущение жизни.
Собаки не пришли, и я в сон уношу тревогу за них. С медведем шутки плохи.
...Близко на озерке внезапно прогорланила гагара -- скоро утро. Под полог врывается холодная струя воздуха. Вижу, Бойка просовывает ко мне свою морду, затем поочередно обе лапы.
-- Набегалась, заползай, -- предлагаю я, отодвигаясь, к противоположной стене.
-- Зову Кучума. Он не пришел! -- кричит Улукиткан. -- Однако, задержался у зверя.
Я выбираюсь из полога. От костра веет теплом. Над лагерем, над еще дремлющей тайгою трепещет бледный свет раннего утра. Горы, точно пробудившиеся чудовища, поднимаются из мрака. Ближние еще в зеленой щетине леса, с каймою яркого пурпура, у границы курума; у дальних же видны только черные ребристые скосы вершин на фоне чистого неба.
По пади бесшумно крадется туман, захватывая мари и перелески. Какие-то легкие тени скользят в тающем сумраке старого леса. Тайга колышется, шумит темно-зеленым живым морем.
День начался...
Улукиткан горбит спину над дырявыми олочами, пришивает латки.
-- Где Бойка? -- спрашиваю я старика.
Он поднимает голову, смотрит по сторонам, переводит на меня недоуменный взгляд.
-- Однако, ушла. Послушай, не лает ли где Кучум? -- говорит Улукиткан, погружаясь в работу.
Я выхожу к краю леса. Нет, Бойка никуда не убежала. Она стоит недалеко от стоянки, напряженно смотрит вперед, куда вчера угнали медведя. Собака вся насторожена. Иногда она вздрагивает от каких-то неуловимых для меня звуков. Понять не могу, что ее привлекает в этой утренней тишине?
Вся падь лежит передо мною открытая, доступная глазу. Я тщательно осматриваю редкие перелески, длинные языки кочковатых марей, -- ни единого живого существа, точно утро все еще не в силах разбудить землю.
-- Бойка, пошли!
Собака поворачивает ко мне озабоченную морду, но не сдвигается с места. Ее внимание по-прежнему привлекает падь.
Я возвращаюсь к костру. При моем появлении старик поднимает свое плоское скуластое лицо, обожженное костром.
-- Убежала?
-- Нет, тут кого-то караулит.
-- А Кучум где?
-- Не знаю, что-то долго нет.
-- Скажи Николаю, куда вести караван, он один управится, а мы пойдем с тобою искать Кучума. Он у зверя, иначе пришел бы, -- говорит уверенно старик.
II. Загадочное поведение Бойки. Нас постигает тяжелая утрата. Месть. Яблоки апорт.
Сборы недолги. В рюкзак кладу полог, плащ, топор, чуман, кусок мяса.
Как только Бойка попала на привязь, точно сдурела: рвется вперед, гребет в потуге острыми когтями землю, хрипит, торопится. Теперь ясно: собака прибежала за на-, ми. Куда же она ведет нас? Зачем?
Где-то далеко, не то впереди, не то влево в хребтах грохнул одинокий выстрел. Мы все разом остановились. Улукиткан смотрит на меня, не может отгадать, что это значит.
-- Вероятно, кто-то из астрономов охотится, и с ними Кучум, больше ему некуда деться, -- говорю я, готовый повернуть назад, в лагерь.
-- Надо ходить, может, Кучум не там, -- и старик зашлепал латаными олочами по болоту.
Бойка выводит нас на пригорок, где встретились вечером с Улукитканом. Дальше ушла к хребтам волнистая тайга, плотная, густая, захламленная. На твердом "полу" никаких примет. Но как уверенно и ходко вышагивает собака, можно подумать, что у нее под ногами хорошо знакомая торная тропа.
