Зинаида Гиппиус - Том 5. Чертова кукла

О теплый, о розово-белый,
О горький миндальный цветок!
Зачем ты мой дух онемелый
Проклятой надеждой ожег?

Надежда клятая – упорна,
Свиваются нити в клубок…
О белые, хрупкие зерна,
О жадный миндальный цветок!

Изъеденный дымом и гарью,
Задавленный тем, что люблю, –
Ползу я дрожащею тварью,
Тянусь я к нему – к миндалю.

Качаясь, огни побежали,
Качаясь, свиваясь в клубок…
О кали, цианистый кали,
О белый, проклятый цветок!

Ее, красивую, бледную,
  Ее, ласковую, гибкую,
Неясную, зыбкую,
Ее улыбку победную,
  Ее платье странное,
  Серое, туманное,
    Любовницу мою –
      Я ненавижу.
    И ненависть таю.

Когда в саду смеркается,
Желтее листья осенние,
  И светы изменнее –
Она на качелях качается…
  Кольца стонут, ржавые,
  Складки вьются лукавые…
    Она чуть видна.
      Я ее ненавижу:
    Знаю, кто – она.

Уйду ли из паутины я?
От сказок ее о жалости,
  От соблазнов усталости…
Ноги у нее гусиные,
  Волосы тягучие,
  Прозрачные, линючие,
    Как северная ночь.
      Я ее ненавижу:
    Это – Дьявола дочь.

Засну я – бежит украдкою
К Отцу – старику, властителю,
  К своему Учителю…
Отец ее любит, сладкую,
  Любит ее, покорную,
  Ласкает лапой черною
    И шлет назад, грозя.
      Я ее ненавижу,
    А без нее – нельзя.
    От нее не уйдешь…
      Я ее ненавижу:
    Ей имя – Ложь.

Звени,
  звени, кольцо кандальное,
  завейтесь в цепи, злые дни…

Тянись,
  мой путь, в изгнанье дальное,
  где вихри бледные сплелись.

В полночь,
  когда уснут вожатые,
  бесшумно отползу я прочь.

Собью,
  собью кольцо проклятое,
  переломлю судьбу мою.

Прими,
  прими, тайга жестокая,
  меня, гонимого людьми.

Сокрой,
  укрой ледяноокая,
  морозной ризой, колкой мглой.

Бегут
  пути, никем не сложены,
  куда бегут? куда ведут?

Иди,
  иди тайгой оснеженной,
  и будь что будет впереди.

Звезда,
  звезда горит – та самая,
  которую любил всегда.

Гори,
  гори, меж туч, звезда моя,
  о вольной воле говори.

Поет
  мне ветер песню смелую,
  вперед свободного зовет.

Метель,
  метель свивает белую,
  свивает вечную постель –

Любви,
  любви тоску незримую,
  о Смерть, о Мать, благослови.

Прильну,
  склонюсь на грудь любимую
  и, вольный, – вольно я усну.

В дыму зеленом ивы…
Камелии – бледны.
Нежданно торопливы
Шаги чужой весны.

Томленье, воскресанье
Фиалковых полей.
И бедное дыханье
Зацветших миндалей.

По зорям – всё краснее
Долинная река,
Воздушней Пиренеи,
Червонней облака.

И, средь небес горящих,
Как золото, желты –
Людей, в зарю летящих,
Певучие кресты.

  О сны моей последней ночи,
  О дым, о дым моих надежд!
Они слетелись ко мне с полночи,
  Мерцая тлением одежд.

  Один другим, скользя, сменялся,
  И каждый был как тень, как тень…
А кто-то мудрый во мне смеялся,
  Твердя: проснись! довольно! День.

Остов разложившейся собаки
Ходит вкруг летящего ядра.
Долго ли терпеть мне эти знаки?
Кончится ли подлая игра?

Всё противно в них: соединенье,
И согласный, соразмерный ход,
И собаки тлеющей крученье,
И ядра бессмысленный полет.

Если б мог собачий труп остаться,
Яркопламенным столбом сгореть!
Если б одному ядру умчаться,
Одному свободно умереть!

Но в мирах надзвездных нет событий,
Всё летит, летит безвольный ком.
И крепки вневременные нити:
Песий труп вертится за ядром.

Душе, единостью чудесной,
  Любовь единая дана.
Так в послегрозности небесной
  Цветная полоса – одна.

Но семь цветов семью огнями
  Горят в одной. Любовь одна,
Одна до века, и не нами
  Ей семицветность суждена.

В ней фиолетовость, и алость,
  В ней кровь и золото вина,
То изумрудность, то опалость…
  И семь сияний – и одна.

Не всё ль равно, кого отметит,
  Кого пронижет луч до дна,
Чье сердце меч прозрачный встретит,
  Чья отзовется глубина?

Неразделимая нетленна,
  Неуловимая ясна,
Непобедимо-неизменна
  Живет любовь, – всегда одна.

Переливается, мерцает,
  Она всецветна – и одна.
Ее хранит, ее венчает
  Святым единством – белизна.

О тайнах подземных и звездных
Поешь ты в пустынной тиши.
О вечных стихиях и безднах
Своей одинокой души.

Но своды небесные низки,
Полны голубой простоты,
А люди так жалобно близки
И так же одни, как и ты.

Уйдешь? Но не пить мы не смеем
Святого земного вина.
Уйдешь – но смеющимся змеем
Ползет за тобою вина.

Не ты ль виноват, что голодный
Погиб у забора щенок?
Что где-то, зарею холодной,
Под петлей хрустит позвонок?

Не ты ли зажег крепостную
Над белой рекою иглу?
Не ты ли сгущаешь земную,
Седую, полынную мглу?

Твоей человеческой воле
Одной – не ответит Господь.
Ты ждешь и поешь – но Его ли,
Приявшего бедную плоть?

Не в звездных пространствах –  Он ближе,
Он в прахе, в пыли и в крови.
Склонись, чтобы встретил  Он, ниже,
Склонись до земли – до любви.

Любовь, любовь… О, даже не ее –
Слова любви любил я неуклонно.
Иное в них я чуял бытие,
Оно неуловимо и бездонно.

Слова любви горят на всех путях,
На всех путях – и горных и долинных.
Нежданные в накрашенных устах,
Неловкие в устах еще невинных,

Разнообразные, одни всегда
И верные нездешней лжи неложной,
Сливающие наши «нет» и «да»
В один союз, безумно-невозможный, –

О, всё равно пред кем, и для чего,
И кто, горящие, вас произносит!
Алмаз всегда алмаз, хотя его
Порою самый недостойный носит.

Живут слова, пока душа жива.
Они смешны – они необычайны.
И я любил, люблю любви слова.
Пророческой овеянные тайной.