Елизавета Михайличенко - И-е рус,олим
Бег зигзагами по пересеченной местности продолжался.
Белла
Стремительные и необременительные еврейские похороны. Стремительная смерть -- не успев ни с кем попрощаться, не успев даже просто завести новых знакомых на новом месте, не успев даже найти на новом месте старых. Ира была так рада, что нашла хоть меня, хоть кого-то из своих...
Высасываешь своих, голодный Город, как мозговые кости. Взрыв, кровь, мясо, мозг. Плач. Высокая печаль. Слова на панихиде. Кадиш -- неумело, в первый раз по близкому. В глазах мужа недоумение. Желание оправдаться в глазах -- вчера еще была жива... И только для меня она была жива еще и сегодня, после полуночи, в кафе.
-- Вышла из дома, обернулась...
А я вышла из туалета, увидела...
Каждая мелочь вдруг растягивается, перерастягивается смыслом, словно воздушный шарик, подставленный под кран на кухне...
-- Обернулась, тааак, по-особому посмотрела... сказала, что не задержится, что очень хотела повидаться с подругой...-- укоризненный взгляд в мою сторону.
Я виновата. Я пригласила ее в это кафе. Я не захотела приглашать ее в свой дом, потому что не желала рассказывать о Лине... А ведь Гриша, конечно, и так рассказал, все равно придется... пришлось бы... Гриша... Давид... Гриша! Впервые Давид прав. Я не виновата. Иру убил этот Гришин проект. Писала ее Викуля, Гриша узнал на портрете, дал мой телефон. Она обрадовалась. Я тоже. Пригласила в кафе... потому что не захотела приглашать ее в свой дом...
Пауза. Все тяжело вздыхают. Пауза уже как будто с налетом отрепетированности, а ведь все только началось. А что делать? Со вчерашней ночи, после взрыва, когда сообщили, этими же словами много раз...
-- Держись, Артур.
Кивок. Значит, его зовут Артур.
-- Мы с тобой.
-- Спасибо вам.
Он уже знает, как держаться. Он с утра научился. Он уже умеет. Он молодец. Он сильный. Он справится. Его выбрали за то, что он справится. А я слаба. Слабая. Со мной так нельзя. Вчера меня пощадили. А завтра? Да даже сегодня? Чур не меня, Господи! Прикажи своему льву отойти. Назад, в клетку. Да что же он разгуливает на свободе? Разве ему, огненному, место на свободе? Пожрет ведь! Иерусалимский лев слушается только Тебя. Верни его на место, Всевышний! Загони под землю, охлади его жар водами Гихона, залей его пылающую глотку елеем. Объясни ему, что все нормально, нормально. Не хорошо, но еще и не так уж плохо, чтобы давить лапами живых, чтобы слизывать остатки душ остывающих, чтобы сыто урчать над мертвыми. Не его это дело -- взрывать кафе, настигать автобусы. Разве это новогодние хлопушки, разве они для забавы? Разве те, что внутри, не хотели жить? И разве жизнь в Иерусалиме не лотерейный билет для искупления? Но не такой же откровенной ценой, Боже! Ведь они еще могли бы... успели бы... она же только начинала... а, да что там...
-- Она еще, знаете, как чувствовала что-то в последнее время... она так все время смотрела... словно сквозь меня, сквозь Машеньку...
Неужели дела так плохи, что Он уже забирает таких незаметных праведниц, как Ира. Смерть как бы отодвигает умершего, нужно помочь оставшемуся создать такое понятие, как гордость за партнера, типа шерстяной подушки, в которую нельзя полностью уткнуться голой кожей (колется), но можно обхватить -греет.
-- Дааа... лучшие уходят первыми... Ты должен... ради детей...
-- Надо... напалмом... всех этих ублюдков... с детьми, с семьями... всех!
Надо уважать горе. Надо ли напалмом -- всех? Не надо, конечно, но сейчас кажется, что надо.
-- Мы никогда не расставались... Вот -- сейчас в первый раз...
Ох... Тоже не впервые звучащая фраза. Но даже если в оный раз. Просто это усталая правда. Констатация. Вокруг ее похорон возникли несколько десятков фраз, и он теперь взмахивает ими, как сигнальными флажками. Так лучше.
Жарко. Молчание нависает, придавливает, как горячий утюг. Говори, сволочь, иначе зачем явилась? Выразить сочувствие, или вымолить освобождение от урока?
Почему, почему я должна любить Город, в который каждый раз выходишь, как в последний? И поэтому так тщательно подбираешь слова. Все. Всегда. Потому что если ты не вернешься, то они останутся. И будут кружить над помнящими, как вороны или как листья. А когда все уснут -- а ведь они же когда-то уснут, даже самые безутешные -- на мягких, тяжелых, но бесшумных лапах, под которыми лишь изредка хрустнет пустота, придет Иерусалимский лев и положит тебе на колени свою умную безжалостную трогательную башку. И ты должен сделать вид, что не боишься, и почесать его за ухом. Чтобы он замурчал. Тогда, считай, что ты о чем-то с ним договорился, что заключил с ним союз. Но это он тебя обманул. Ничего это на самом деле не значит.
11. ТРЕУГОЛЬНИКИ
Давид
-- Ладно, поздравляю, выиграл ты свое кошачье пари, сука! -- сообщил Кинолог из автоответчика.-- Начинаю писать программку. Хоть это и не чистая победа...
Наконец-то! Ведь Кота в Сети становилось все больше и больше. Теперь невозможно было даже представить, что Аллерген -- это, как многие меня убеждали, проделки (C) -- людей, часто ложившихся спать под утро из-за того, что за день не смогли написать свои "два экрана" и не отвечавших на письма неделями потому, что любое письмо они писали так же долго, как художественный текст. Если представить, что все эти посты, стихи, трактаты и статьи писал не Аллерген, то оставалось еще более невероятное предположение о большой группе людей, все свободное время посвящающих вождению по Сети Кота и как-то координирующих свои проявления. Причем, это должна была быть даже не случайная группа, а близкие мне люди, знающие про меня какие-то особые детали и нюансы. Это бесполезное знание про меня было неравномерно распределено среди разных друзей и знакомых, так что все, на что прозрачно намекал Кот, не копилось в одном человеке, а уж тем более в (C), знавших меня не так уж давно.
Мне так нужна была программа слежения за Котом! Сам я уже не справлялся и, наверное, что-то пропускал. Пари с Кинологом, как назло, зависло, словно сервер. А ведь Кинолог почти признал себя побежденным уже на следующий день после спора, когда он сам позвонил и подозрительно спросил, уже на сам ли я этот Аллерген. Тогда Кинолог обнаружил, что сразу же после нашего разговора Аллерген заявил, что желает получить код для открытия своего "живого журнала" на сайте livejournal.com. И тут же получил его от французского профессора математики ака Французик из Бордо.
Кинолог из любопытства полез изучать сайт, который ему очень понравился. Он даже обнаружил в миллионном море дневников, писаных на латинице, заливчик, в котором плескалось несколько тысяч распыленных по миру "русских" душ. Так как все это время мое предсказание, что следующая жертва Аллергена будет носить имя Вавилон, сидело в башке Кинолога занозой, он проверил есть ли дневник такого юзера. Дневник был. Кинолога поразило, что ник vavilon принадлежал человеку, не только пишущему по-русски (на что был один шанс из тысячи), но еще и живущему в Израиле.
-- Колись, сука, что ты -- Кот! -- кричал он в трубку.-- Иначе откуда ты знал?
-- Да успокойся, это случайность...-- бормотал я.-- Я этого не знал, я знал другое...
-- Ты, Давидка, все-таки с программером разговариваешь! Какая случайность? Я прикинул, это как три раза подряд в рулетку на цифру выиграть. Колись, сука, как узнал. А то я ж работать не смогу, весь день буду гадать.
Мне пришлось дать честное слово, что Кот -- это не я, чтобы он согласился начать писать программу. Мы даже успели проговорить "техническое задание". Он лишь все приставал, чтобы я признался, как вычислил Вавилона.
Но очень быстро все пошло не туда. Сначала Кинолог, считавший что за Аллергена пишут (C), обнаружил, что они приятельствуют с vavilon-ом.
-- Не-а, не поругаются,-- обрадовался Кинолог и перестал писать программу.
Потом Аллерген и vavilon вообще включили друг друга в свои френд-листы.
Кинологу тоже не терпелось отправить меня плавать в кильватере Ларчика, поэтому он начал сужать круги вокруг Аллергена и задавать ему всяческие наводящие вопросы -- не затупились ли у Кота когти, не испустил ли он боевой дух, не стал ли он терпимее к сукам, и так далее.
Что же произошло? Я тут же, не включив даже чайник, позвонил Кинологу. Трубку взяла Лариса:
-- Здравствуй, здравствуй Давид. Борька-то? Дома... Сейчас позову...Ты к Лее еще не вернулся? Ты знаешь, я даже звонить тебе хотела. Что ты дурака валяешь? Хорошая женщина, у меня с ней есть общая знакомая, я знаю что говорю. Тебя терпит, а ведь не каждая... Ты и мечтать не мог о такой женщине! Ты думаешь, через несколько лет ты вообще кому-то нужен будешь? Думаешь, Лея после родов тебя простит? А до родов -- простит! А ты знаешь, как вредно в ее положении... Привет, поджигатель! Расслабься, это уже я! -сообщил Кинолог довольно.-- Знаю, что ты мне в жизни не простишь, что я тебе не дал дослушать, гы.
-- Хрен редьки не слаще,-- сказал я.-- Лариса мне хоть аморалку клеит, а ты вообще -- уголовщину.
-- А че, я ж тебя сразу честно предупредил -- пока не сознаешься, что сжег Гришкину мастерскую, буду тебе живым укором. Я даже согласен не разглашать. Ну?!
