Николай Некрасов - Опытная женщина
– - Вы так торопитесь… Вас призывает что-нибудь важное. Я хотела бы сказать вам несколько слов…
– - Долгом почитаю выслушать их, -- отвечал Зеницын возвращаясь.
– - Как серьезно! Как будто вы готовитесь услышать от меня проповедь… Орест Николаевич, помиримтесь…
– - Я не понимаю вас, сударыня…
– - Вы вправе сердиться, но забудьте всё… Он сделал шаг к двери.
– - Послушайте же! Он воротился.
– - Как вы переменились! вас узнать нельзя; у вас на душе есть что-то гнетущее. По всему видно, что грусть точит ваше сердце. Боюсь, не я ли виновата. Вы помните тот неконченный разговор…
– - Не помню, -- отвечал Зеницын рассеянно,-- ничего не помню… Ах да! позвольте… Да, да!.. Нет, ничего не помню.
– - Я была так опрометчива… Вы мне тогда говорили… помните?
– - Нет, не помню.
– - Вы злопамятны. Но я решаюсь говорить с вами откровенно. Что я тогда слышала от вас, я давно уже прочла в вашем взоре, того давно ждала я с тайным волнением. Когда вы говорили, слова ваши так сладко звучали в ушах моих. Я готова была отозваться на них. Вдруг страшная мысль испугала меня; мне показалось, что вы разыгрываете со мной подготовленную сцену. Ваша глубокая печаль, ваше отчаянье убедило меня, что я ошиблась. Простите меня.
Александра Александровна ожидала, что Зеницын залетит на седьмое небо от таких слов, окаменеет от блаженства и потом разлетится прахом у ног ее от благодарности, но, к изумлению ее, он выслушал их с таким же равнодушием, как и предыдущие, сказав только:
– - Боже мой! Я готов сделать что вам угодно, готов упасть пред вами на колени, но решительно не понимаю вас!
"Отчаяние овладело им так сильно,-- подумала Александра Александровна,-- что он не верит своему слуху".
– - Но я вас понимаю,-- продолжала она. -- Да; я видела, как тронула вас моя выходка, как сильно вы были поражены ею. Я раскаиваюсь; простите меня. Простите и за то, что я отняла у вас так много приятных минут: когда другие беззаботно, дружно предавались веселости, вы одни избегали ее; не обращая внимания ни на просьбы хозяев, ни на обидные толки, которые прокричали вас безумным, вы оставались верны своему горю; среди общей радости вы предавались отчаянию. Но знаете ли, что я перенесла еще больше, хотя и казалась, по необходимости, веселою? Вы поймете меня: легче быть оскорбленным, чем оскорбить всякого; но если оскорбленный -- тот, которого любишь…
Последние слова Александра Александровна произнесла почти шепотом. Однако ж они не произвели над Зеницыным такого действия, как она ожидала. Лицо его было по-прежнему безнадежно и бесчувственно.
– - Так вы верите, что я не актер? -- спросил он.
– - О, верю, верю! Ваша безмолвная грусть еще больше сказала мне, чем слова ваши.
– - Вы верите? Вы, которая одним взглядом покоряете сердца мужчин, вы, для которой много даже одного взгляда, чтоб разгадывать их, вы просите у меня прощения?.. Нет, вы шутите! Таких быстрых переходов наяву не бывает. Если б это была существенность, я умер бы от счастия!
– - Я люблю вас,-- продолжала она с усилием,-- люблю давно. Удивляюсь, как могла я забыться и оскорбить вас, когда так давно знаю вас! Сперва мы были знакомы как дети; потом… я еще не забыла ваших несмелых намеков… потом… но вы помните, где было наше последнее свидание, я уже стояла пред алтарем, я готова была произнесть клятву моему покойному мужу…
– - Да, я помню эту минуту! -- сказал Зеницын с некоторым увлечением.-- Вы были так прекрасны! Рафаэль отказался бы для вас от своих идеалов. В вашей белой одежде, с венком на голове, с тихой, торжественной печалью во взоре вы мне казались тогда несчастною жертвой; вы были прекрасны… Красота ваша возвышалась еще более при бесчувственной фигуре вашего мужа. В темном платье, с свечой в руке, с серебристыми волосами на голове, в бакенбардах, он походил более на зажженный траурный канделябр, чем на жениха…
– - До той минуты, -- продолжала Александра Александровна, -- я с чувством какой-то радости шла замуж; но когда я увидела ваше бледное, расстроенное лицо -- я прочла в нем так много, я поняла всю тягость бремени, которое взяла на себя, соединив судьбу свою с человеком, которого не могла любить. Мне открылась вдруг вся страшная перспектива моего замужества. Я готова была броситься к вам и сказать: спаси меня, спаси! -- но уже было поздно: я произнесла роковое слово…
– - И вот как изменило вас время! как хорошо оно вас пересоздало! Тот, кому вы тогда готовы были ввериться беспредельно, теперь стал в глазах ваших человеком подозрительным… Я, я верю теперь, что опыт важная вещь в жизни.
– - Полноте, забудем старое. Для нас еще так много впереди прекрасного…
Она протянула руку к Зеницыну. Он медлил взять ее. Поведение Зеницына удивляло Александру Александровну более и более.
– - Вы ужасны, Зеницын! -- произнесла она голосом, дрожащим от внутреннего волнения. -- Неужели еще не успокоилась ваша гордость?.. Вот я перед вами, смиренная, униженная, я прошу вашего прощения, умоляю…
– - Как? вы молите о прощении?.. О, не обманывает ли меня слух? Вы говорите, что любили, что любите меня; вы говорите, что сердце ваше разрывалось при виде моих мучений… О, повторите, повторите!
– - Правда, правда… Но забудьте…
– - Я блаженствую, я счастливейший из смертных! -- громко, с напыщенным восторгом трагического героя вскричал Зеницын.-- Уф! я даже устал,-- продолжал он скороговоркою, делая несколько шагов назад.-- Однако ж не так легко играть трагические роли, как я думал! Но докончим. Вы поражены, изумлены, растроганы,-- значит, я <не> напрасно боролся с трудностями моей роли. Теперь мне остается только благодарить вас, предполагая, что вы аплодируете.
Он вышел на средину комнаты, крестообразно сложил на груди руки и отвесил Александре Александровне три низкие поклона, какие отвешивают почтеннейшей публике русские актеры, когда она вызовет их.
– - Он с ума сошел! -- невольно воскликнула Задумская.
– - Нет, не льстите себе такой мыслию, -- спокойно Зеницын.-- Она выгодна для вашего самолюбия, но, к несчастию, несправедлива. Вы слишком самонадеянны, если думаете, что ваш странный поступок мог довести меня до безумия. Правда, он поразил меня, но совсем не так, как вам казалось: он только родил во мне желание доказать вам, что вы напрасно так много надеетесь на свою опытность, что я действительно могу быть актером, когда захочу.
– - Актером?
– - И как мало трудов стоило мне это! Сначала я хотел прикинуться безумцем, но скоро увидел, что могу отделаться гораздо дешевле. И вот я надел маску страдальца и стал разыгрывать пошлую роль отверженного любовника, -- решился играть ее по всем правилам застарелой драмы: кричал как безумный, размахивал руками, брал себя за голову и т. д. При вас я был всегда мрачен и скучен; если говорил с кем-нибудь, то старался, чтоб несколько моих слов достигло до ушей ваших; заметив, что Хламиденко, по страсти к болтовству, аккуратно доносит вам обо мне, я нарочно при нем говорил и делал разные странности, которые, будучи пересказаны, могли бы показаться вам следствием отчаяния. Наконец, сцепа в саду… она была заранее обдумана. Я знал, что вы были в беседке… И вот какими средствами, в продолжение двух дней, успел я довести вас до положения, в котором вы теперь находитесь! Что же такое ваша неприступность, о которой прокричал весь город? Где ж ваша опытность, которою вы так много гордились? Я был в горячке любви. Вопреки своим правилам, вопреки своему характеру, я увлекся, как ребенок, и в припадке красноречия вылил пред нами из души моей чувства, которыми она тогда была переполнена… И что ж? Вы назвали меня актером! Теперь, когда жар мой давно простыл, рассудок принял свои права, с рассчитанным отчаянием, поддельным огнем начал я высказывать чувства, которых не было в душе моей, -- вы приняли их за излияние сердца! Где же, повторяю, ваша опытность, которая, как вы думали, давала вам право оскорблять всякого подозрением, смотреть на всякого как на врага вашего доброго имени, наконец, называть в глаза лицемером!
Можно себе представить, что чувствовала Александра Александровна!
За дверьми послышались шаги. Зеницын отскочил в противоположную сторону. Все гости Андрея Матвеевича, которые наслаждались прогулкою, сбежались в гостиную по случаю нечаянного дождя. Хламиденко был впереди.
Ровным, величественным шагом подошла Александра Александровна к Хламиденке, восхитительно улыбнулась на его комплименты и сказала нежным голосом довольно громко:
– - Я долго вас испытывала, но наконец уверилась в вашем постоянстве: вот вам рука моя!
Хламиденко чуть не помешался от восхищения. В минуту весть о событии, столь радостном для Петра Ивановича и завидном для многих, долетела до ушей всего общества. Пошли разные толки…
– - Слышал? слышал? -- воскликнул Черницкий, подбегая к Зеницыну.
