Илья Старинов - Записки диверсанта (Книга 1)
-- Вам оказывают большую честь... не говоря о том, что вы должны будете обеспечивать работу вашего направления с военной точки зрения... -- В голосе его неожиданно зазвучали торжественные ноты, послышался неподдельный пафос: -- Вам выпадает честь встречать и сопровождать высших военачальников!
Он даже грудь выпятил и теперь мерил меня победоносным взглядом.
Я понял, что лучшего назначения здесь не получить, и смирился. Единственным утешением оставалось то, что впереди был целый месяц отпуска.
Но в Бердянске, куда дали путевку на отдых, меня ждала телеграмма о смерти самого близкого из братьев -- тридцатилетнего Алеши.
Алеша отличался удивительными способностями. Окончив всего-навсего четырехлетнюю начальную школу, он уже в юности мастерил сложнейшие лам-. повые приемники, увлекался автоматикой, электроникой. Опытные инженеры пророчили ему блестящее будущее.,,:.
И вот Алеши не стало. У него были слабые легкие, и жестокая простуда оборвала жизнь веселого пытливого человека... Южное солнце померкло для меня.
Выбитый из колеи, я вскоре уехал из Бердянска.... В то лето там жили слишком весело...
На бойком месте
Новый мой начальник, Борис Иванович Филиппов, дело знал и любил. Он не имел высшего образования, но обладал большим опытом и пользовался уважением.
Впрочем, практические советы Бориса Ивановича порой и смущали.
Однажды почти одновременно обратились с просьбой о выдачи брони на билет в мягкий вагон до Москвы комбриг и капитан -- адъютант командующего войсками округа. Недолго раздумывая, я дал комбригу место в мягком вагоне, а капитану предложил в жестком.
Борис Иванович пришел в ужас.
-- Что же вы наделали, голуба моя? -- с отчаянием восклицал он, ероша волосы. -- Чему вас учили в академии?! Разве можно сравнивать комбрига с адъютантом командующего?! Комбриг он и есть комбриг, а адъютант... Ведь он, окаянный, командующего каждый день и час видит!.. Такого может про нас напеть!..
Комендант перестал бегать по кабинету, остановился, перевел дыхание и плюхнулся в кресло.
-- Вот что, голуба моя... Лирику бросьте. Я серьезно говорю: адъютантов впредь не обижайте... Неожиданно он опять разгорячился:
-- Да что -- адъютантов!.. Если к вам одновременно обратятся за билетом проводник из вагона командующего округом -- слышите? проводник! -- и какой-нибудь комбриг из линейных войск -- слышите? комбриг! -- то вы, голуба моя, все дела бросайте -- и кровь из носу, -- но чтобы у проводника билет был! Вот! А комбригом пусть Чернюгов займется, писарь!
-- Борис Иванович...
-- Я потому только и Борис Иванович, что это правило свято соблюдаю! Наивны вы еще, вот что! Ну что
может комбриг? Жалобу написать? Пусть пишет! А проводник, понимаете, затаит обиду да при случае командарму или маршалу, чай подавая, возьмет и подпустит шпильку, сукин сын! Вот, скажет, товарищ маршал, и с водой-то у нас нынче плохо, и прохладно, и углишка мало... А все ленинградский комендант --Филиппов. Уж я обращался к нему, а он никакого внимания. Только одни обещания...
Борис Иванович даже покраснел во время этого монолога, представив очевидно, как "сукин сын" проводник "подпускает" подобную шпильку и какие могут получиться последствия.
-- Если вы думаете, что проводники вагонов высоких начальников, а тем более их адъютанты -- обычные люди, то ошибаетесь. Много им доверяется, многое с них и спрашивается. А потому мы должны в меру возможностей облегчать их трудную работу! Надо поддерживать авторитет нашей комендатуры! А вы своим академическим подходом режете меня без но-жа...
Волнение Бориса Ивановича усугублялось тем, что осенью 1935 года началось присвоение новых воинских званий. Появились лейтенанты, капитаны, майо-ры, полковники, комбриги, комдивы, комкоры, командармы и маршалы. Каждый волновался, не зная, ка-кое звание получит при переаттестации. Еще бы! Некоторым приходилось снимать с петлиц ромбы и На-" девать три, а то и две шпалы, то есть, говоря по нынешнему, лишаться генеральских званий и возвращаться в полковники или майоры. Борису Ивановичу повезло -- он остался при своих двух шпалах и ликовал.
Ленинградская комендатура находилась на бойком месте. В Ленинград часто прибывали руководители партии и правительства, ведущие работники Нарко-мата обороны, Генерального штаба, командующие округами.
В наши обязанности входило встречать и сопро- вождать их от Ленинграда до Москвы, обеспечивая техническую безопасность поездок.
Это льстило самолюбию Бориса Ивановича. Он сиял во время церемоний, как большой ребенок. Сердиться на него или иронизировать было невозможно: искренность его просто обезоруживала.
Мне приходилось неоднократно сопровождать в Москву Блюхера, Тухачевского, Ворошилова, тогдашнего командующего Ленинградским военным округом Шапошникова. Нас нередко приглашали на чай или ужин к Шапошникову, Тухачевскому...
Глава 10. Партийная чистка.
Друзья познаются в беде
Осенью 1935 года на мою голову внезапно свалилась беда. Проводилась проверка партийных документов. Меня вызвали в политотдел спецвойск Ленинградского гарнизона.
Начальник политотдела, предложив сесть, долго изучал мой партийный билет.
Я знал начальника политотдела не один день. Но тогда его словно подменили.
-- Значит, вы Старинов? -- наконец прервал он молчание.
-- Да, Старинов. Надеюсь, мой партийный билет в порядке?
-- А вы погодите задавать вопросы... Лучше ответьте: за резолюцию оппозиции не голосовали?
-- Нет!
Он на минуту задумался и спросил:
-- Вы были в плену у белых?
-- Да, был. Об этом написано во всех моих анкетах, в автобиографии. В первую же ночь я бежал из плена и вернулся в свой двадцатый стрелковый полк!
-- Так вы сами говорите и пишете! А кто знает, как вы попали в плен и как оттуда освободились? Где доказательства того, что вы бежали?
-- Есть документы в архивах... Есть живые однополчане!
-- Документы, однополчане...
Начальник политотдела снова задумался и на короткое время показался таким внимательным, душевным, каким я его знал. Потом опять посмотрел в мой партбилет, который не выпускал из рук, и вдруг спросил:
-- А может, вы не Старинов, а Стариков?
-- У нас в деревне четверть дворов -- Стариновых и ни одного Старикова, -- с трудом сдерживаясь, ответил я.
Мой собеседник первый отвел глаза. Поджав губы, он помолчал, видимо принимая какое-то решение, и наконец заявил:
-- Все ваши слова надо проверить и доказать. Собирайте справки. А партбилет пока останется у нас.
Я, наверное, выглядел вконец растерянным, потому что начальник политотдела скороговоркой посоветовал:
-- Не теряйте голову. Собирайте нужные документы. Мы запросим архивы...
Во взгляде его не было враждебности. Мне даже показалось, что он сам чем-то смущен.
Не помню, как добрался до комендатуры.
У добрейшего Бориса Ивановича Филиппова, узнавшего о том, что случилось, вытянулось лицо.
-- Как же так, голуба моя?..
Я не мог рассказать подробности. С тоской подумалось, что Борис Иванович при всей своей доброте ничем не поможет. Разве я не знаю, какой он осторожный? А тут -- политотдел... Меня подозревают в умышленном изменении фамилии, в обмане партии, чуть ли не в измене...
-- Вот что, голуба моя... Пойдем-ка ко мне домой. Да. На рыбу. Вчера с рыбалки привез, -- услышал я взволнованный голос Бориса Ивановича. -Выхлопочем вам отпуск, отправитесь куда надо и привезете нужные бумажки... Не расстраивайтесь. Идем на рыбу!
Дорого было товарищеское сочувствие, но я отказался от приглашения. Пошел домой, бросился на кровать.
Что будет? Как жить, если тебя подозревают в таких преступлениях?
Зазвонил телефон. Борис Иванович, оказывается, уже успел побывать и в Управлении дороги и в штабе военного округа.
-- Все в порядке, голуба моя! Отпуск вам разрешили. Поезжайте за документами. И не тревожьтесь! Все образуется!
Мне стало стыдно. Как я мог усомниться в Борисе Ивановиче? Настоящим человеком в трудную минуту оказался именно он, а не я...
-- Ну, ну, голуба моя... -- прервал меня в комендатуре Филиппов, когда я принялся сбивчиво толковать о том, что стыжусь самого себя. -- Нашли о чем... Получайте билет и с богом. Желаю удачи!
В тот же вечер я выехал собирать справки о том, что я Старинов, а не Стариков и что действительно бежал из плена и честно воевал за Советскую власть.
Тревога и боль не проходили, но становилось легче при мысли, что Борис Иванович Филиппов -- не один хороший человек на свете, что живут на земле тысячи прекрасных людей и что товарищи меня не оставят...
Первым делом направился в свою академию.
-- Черт знает что! -- воскликнул, выслушав мою историю, начальник факультета Дмитриев. -- А ну подожди минутку... Он достал бумагу и тут же от руки написал нужную: справку.
-- Все уладится, Илья Григорьевич! -- уверенно говорил Дмитриев. -- Вы же сами слышали товарища Сталина, помните, как он призывал беречь и ценить кадры... Просто какое-то недоразумение, а может быть, и клевета.
