Глеб Успенский - Письма из Сербии
Мороз меня подирал по коже от того необыкновенно страстного тона, которым полна речь старика.
- Не то ты, Дунай великий, что малые реки... Те запрудят! Начнут кидать камни да песок, да навоз, да сваи вколачивать - и стала реченька... А великая река... Глянько, эво место!
Старик показал на то место, где Дунай, сливаясь с Савой, разлился просторно и широко.
- Удержишь ли этакую-то силу господнюю в неволе-то?..
Какая-то необычайная сила охватила меня, расслабленного, расслабленной сербской возней. В течение трех месяпев я в первый раз увидел, что есть смысл в деле, за которым я приехал сюда, в первый раз дело это показалось мне свято и велико. Каждое слово старика, который под малыми и великими реками разумел нечто другое, точно волшебством каким укрепляло и оживляло меня. Широко и здорово как-то чувствовалось от этих простых речей.
- И народ-то - то же самое... Малый народ христианский в неволе, что речка малая. Запруди ее - и не вырваться ей из неволи-то... силушки-то нету у ей... Не хитро малые-то народы в неволе держать... А великие реки, хоть Дунай, хоть Волга великая река, как поналягут они на запруды, да на кольи вбитые...
Старик долго, хотя и несколько тяжеловесно, но умно и убедительно вел свою параллель между великими и малыми реками и народами, но я не буду приводить ее здесь, так как и после трех-четырех строк стариковских речей, приведенных выше, мне уже читатель не верит. - "Таких стариков нет, твердо произносит он и добавляет: - то есть, пожалуй, такие старики и есть, но уж чтобы разговаривать так о таких высоких предметах - уже это присочинено". Русский человек не верит, то есть отвык ценить свою собственную мысль, не верит, что она что-нибудь вообще значит, хотя для него самого; не верит даже, чтобы кто-нибудь, а тем паче простой мужик, мог рассуждать и поступать; русский человек знает, что рассуждай не рассуждай, а всегда выйдет по-другому, и вот эти-то другие (не свои) мысли он и считает настоящими... и, я убежден, "даже любит", когда всем его собственным мыслям и планам настоящие, "другие", мысли вдруг дадут, как говорится, "по шапке"... Я уверен, что он уж полюбил эти удары.
Солнце садилось; Дунай весь блистал золотом, слегка начинавшим затуманиваться поднимавшимися от воды, вечерними испарениями.
- Вот под вечер дыхать-то уж и несвободно! - прошептал старик, задыхаясь от мокроты: - не пущает в груди-то!
Я проводил старика до казармы и, простившись, подошел к другим добровольцам, чтобы спросить - кто такой этот старик?
- Раскольник!
Все отозвались о нем с полнейшим уважением.
- Больше начальника почитаем! - сказал один.
- Вот грудь-то расшиб, - жалели другие: - расшибсято весь - грех какой... Теперь уж, знамо, никуда не годится..."
Этим симпатичным типом добровольца-крестьянина и я закончу мои беглые и невеселые заметки.
"Письма из Сербии". Впервые печатались в газете "С.-Петербургские ведомости" в октябре - декабре 1876 года (No 285, 291, 313, 320, 343).
Настоящий текст печатается по изданию: Г. И. Успенский.
Полное собрание сочинений в 14-ги т. Т. IV. М., АН СССР, 1949.
