Борис Пильняк - Третья столица
Фита. -
В черном зале польской миссии, на Домберге, - темно. Там, внизу, в городе - проходит метель. В полях, в лесах над Балтикой, у взморий - еще воет снег, еще кружит снег, еще стонут сосны, - не разберешь: сиреналь кричит на маяке или ветер гудит, - или подлинные сирены встали со дна морского. Муть. Мгла. И из мути так показалось - над полями, над взморьем, как у Чехова черный монах, - лицо мистера Роберта Смита, как череп, - не разберешь: двадцать восемь или пятьдесят, или тысячелетие: на ресницы, на веки, на щеки - иней садится, как на мертвое: лицу ледянить коньяком - в морозе черепов, и коньяк - пить из черепа, как когда-то Олеги.
- В черном зале польской миссии темно. Полякам не простить - Россию: в смутные годы, смутью и мутью, - сходятся два народа делить неделимое. В Смутное время воевода Шеин бил поляков под Смоленском, и в новую Смуту в Россию приходили поляки к Смоленску. Не поделить неделимое и - не найти той веревочки, которой связал Россию и Польшу - в смутах - чорт. В черной миссии - в черном зале в вышгороде - в креслах у камина сидят черные тени. О чем разговор?
В публичном доме, которому, как мистика культуры, пятьсот лет - танцует голая девушка, так же, как - в нахт-локалах - в Берлине, Париже, Вене, Лондоне, Риме, - тоже так же танцовали голые девушки под музыку голых скрипок, в электрических светах, в комфортабельности, в тесном круге крахмалов и сукон мужчин, под мотивы американских дикарей, ту-стэп, уан-стэп, джимми, фокс-троте. Как собирательство марок с конвертов, промозглую дрожь одиночества таили в себе эти танцы, в крахмалах и сукнах мужчин, - недаром безмолвными танцами на асфальте улиц началась и кончилась германская революция, - чтоб к пяти часам во всей Европе бухнуть кафэ, где Джимми и где женщины томили, топились в узких рюмках с зеленым ликером, в плоти, в промозглости ощущений, чтоб вновь разбухнуть кафэ и диле к девяти, - а в час за полночью, в ночных локалах, где женщины совсем обнажены, как Евы, в шампанском и ликерах, - чтоб мужчинам жечь сердца, как дикари с Кавказа жарят мясо на шашлычных прутьях, пачками, и сердца так же серы, как баранье шашлычное мясо, политое лимонным соком. Ночные диле были убраны под дуб, днем мог бы заседать в них парламент, но по стенам были стойльца и были диваны, как в будуарах, ярко горело электричество, - были шампанское, ликеры, коньяки, - в вазах на столах отмирали хризантемы, оркестранты, лакеи и гости-мужчины были во фраках, - и было так: голая женщина с подкрашенным лицом, с волосами, упавшими из-под диадемы на плечи, - матовы были соски, черной впадиной лобок и чуть розовели колени и щиколотки, - женщина выходила на середину, кланялась, - было лицо неподвижно, - и женщина начинала склоняться в фокс-троте - голая - в голом ритме скрипок: голая женщина была, в сущности, в сукнах фраков мужчин. -
- И еще можно видеть голых людей - так же - даже - ночами. В Риме Лондоне - Вене - Париже - Берлине - в полицей-президиумах - в моргах лежали на цинковых столах мертвые голые люди, мужчины и женщины, дети и старики, - в особых комнатах на стенах были развешаны их фотографии. Все неопознанные, бездомные, нищие, без роду и племени, - убитые на проселках, за городскими рвами, на перекрестках у ферм, умершие на бульварах, в ночлежках, в развалинах замков, выкинутые морем и реками, - были здесь. Их было много, еженощно они менялись. - Это задворки европейской цивилизации и европейских государств, - задворки в тупик, в смерть, где не шутят, но где последнего даже нет успокоения, где одиноко, промозгло, страшно, - нехорошо, - но, быть может, в этом тоже свой фокс-трот и ужимки Джимми? неизвестно. Здесь социальная смерть. В морг итти слишком страшно, там пахнет человеческим трупом, запахом, непереносимым человеком, так же, как собаками - запах собачьего трупа - там во мраке бродят отсветы рожков с улиц, - в моргах рядами стоят столы и мороз, чтобы не тухнуло - медленно тухнуло - мясо. - Вот с фотографии смотрит на тебя человек, фотография выполнена прекрасно, глаза в ужасе вылезли из орбит и он ими смотрит - в ужасе - на тебя: - глаза кажутся белыми с черной дырой зрачка, - так выполз белок из орбит. Вот - молодая женщина, у ней отрезана левая грудь, кусок груди - мяса - лежит рядом на цинке. Вот лежит юноша, и у юноши нет подбородка: там, где должен быть подбородок, каша костей и мяса - и первого пушка усов и бороды. - Но фотографии воспроизводят не только морг, фотографии запечатлевают и место, и то, как и где нашли умерших. - Вот - в замочном, кирошном и ратушном городке - за стеной во рву лежит человек, головою в ров, ногами на шоссе; человек смотрит в небо, и на нем изодранный - пиджачишка, человек - vogabon - бродяга. Почему у убиваемых всегда открыты глаза? - и не столкнешь уже взора мертвых с той точки, куда он устремлен. - Здесь социальные задворки государств, они пахнут тухлым мясом. - Ночь. Мороз. Нету метели. Пахнет запахом человеческого трупа, непереносимым человеком также, как собаками - собачий трупный запах. Их много, этих голых мертвецов в Европе, их собирают, убирают, меняют ночами. Они тоже пляшут в этой своей череде уборок, про них никто не помнит, их никто не знает. -- Ах, какое промозглое, продроглое одиночество - человечески-собачье одиночество - испытывать, когда женщина, девушка, самое святое, самое необыкновенное, что есть в мире, несет бесстыдно напоказ сукнам мужчин с жареным шашлыком сердец, - когда она, женщина, девушка, должна - должна была бы притти к одному, избранному, - не ночью, а днем в голубоватом свете весенних полдней, в лесу, около сосен на траве. - Помните
- - ...В черном зале польской миссии - бродят тени, мрак. Ночь. Мороз. Нету метели. За окнами - газовый фонарь, и газовые рожки бросают отсветы на колонны и на лепной потолок. В колонном зале - ночное совещание - враги: мистер Смит, министр Сарва, посол российский Старк и - хозяин - польский консул Пиотровский. Враги. И разговор их вне политики, выше, - над - - Иль это только бред? - Колонный зал безлюден, - кресла спорят? - докладчик: Питирим Сорокин.
- Милостивые государи, - не забудьте, что в Европе восемь лет под-ряд была война. Шар земной велик: не сразу вспомнишь, где Сиам и Перу. В мире, кроме белой, есть желтая и черная человеческие расы. Последние две тысячи лет мир на хребте несла Европа, человеческая белая раса, одноженная мужская культура. Людей белой расы не так уж много. - Милостивые государи! война унесла тридцать три миллиона людей белой расы, - желтая и черная расы почти невредимы. Тридцать три миллиона - это больше, чем половина Франции, это половина Германии, это Сербия, Румыния и Бельгия вместе. Но это не главное: не главное что вся Европа в могилах, что нету семьи, где не было бы крэпа, не главное, что мир пожелтел от войны, как европейцы пожелтели в преждевременной дряхлости, от страданий и недоедания. - Милостивые государи! - Равенство полов нарушилось, ибо война мужской аггрегат, и гибли мужчины, носители мужской европейской культуры - за счет одиночества, онанизма, проституции и иных половых извращений. Но война унесла в смерть самых здоровых, самых работных - и физически и духовно, - оставив жить человеческую слякоть, идиотов, преступников и шарлатанов, скрывавшихся от войны. Но война унесла, кроме самых лучших физически и духовно, и мозг народов; - это касается не только России Россия - страна катастрофическая; - Англия - богатая страна, - на тысячу населения в Англии два университетских человека, - едва ли после войны осталось на тысячу полчеловека: студенты Кембриджа - все пошли на войну офицерами - и к маю 1915 года живыми из них осталось лишь 20%. Европа обескровлена. Мозг ее высушен. Остались жить и плодиться: больные и калеки, старики, преступники, шарлатаны, трусы безвольные. Но это не все. "По векселям войны платят после нее", - это говорил Франклин, и он был прав. Есть в мире закон, который гласит: каковы семена, таковы и плоды, такова и жатва. Война уничтожает не только лучших, но и их потомство. Война унесла не только лучших, но вообще мужчин. Новые семена будут сеяться в дни развала семьи, половых извращений. Те мужчины, что вернулись с фронтов, навсегда понесут в себе разложение смерти. Где-то Наполеон сказал об убитых в сражении: "Одна ночь Парижа возместит все это". - Нет Sir был не прав: тысяча ночей Парижа, и Лондона, и Рима не возместят эту гибель лучших производителей, - количественное возмещение - это не значит еще качественное, а новый посев будет посевом "слякоти". - Милостивые государи! Вы все знаете старую истину, - что совершенство государственной организации, исторические ее судьбы. - находятся в исключительной, в единственной зависимости от культуры, быта и особенностей народности этого государства: каков поп, таков и приход, - русский император Николай II в Англии должен был бы быть парламентским королем, а английский Георг VII стал бы в России деспотическим императором, - - восстановятся разрушенные фабрики, заводы, села и города, задымят трубы, - но человеческий состав будет окрашен человеческой слякотностью. - Милостивые государи! Мало нового под луной. В Европе много могил, если помнить историю Европы, - под Лондоном, Римом, Парижем гораздо больше человеческих костяков, чем живых людей, - но за две тысячи лет гегемонии Европы над миром, - впервые теперь центр мировой культуры ушел из Европы - в Америку и к желтым японцам. В Европе много кладбищ. В Европе не хватает моргов. Вы знаете об этом жутком помешательстве Европы на танцах дикарей. И еще надо сказать о России. Эстия, Латвия, Литва - отпали от России. Вместе с Россией они несли все тяготы, но у них нет советов, разрухи и голода, как в России, потому что у них нет русской национальной души, русско-сектантского гипноза. Я констатирую факт. - В черном зале польской миссии бродят тени, мрак. Ночь. Мороз. Нету метели. - И вот идет рассвет. Вот по лестнице снизу идет истопник, несет дрова. В белом зале - серые тени, в белом зале пусто. За истопником идет уборщик. В печи горит огонь. Уборщик курит трубку, закуривая угольком, и истопник закуривает сигаретку. Курят. Тихо говорят. - За окнами, под крепостной стеной внизу - ганзейский древний город, серый день, синий свет, - где-то там вдали, с востока, из России мутное восстает, невеселое солнце.
