Олег Ермаков - Река (Свирель вселенной - 3)
Красные глины паучьих Обрывов гасли. Солнце садилось далеко за рекой. Пора было позаботиться о ночлеге.
Меньшиков проплыл вдоль Обрывов, огибая песчаный лоб и мыс с развесистой ивой, - за мысом на складном стульчике сидел старый человек с седым чубом. На Меньшикова он едва обратил внимание. Наверное, давно увидел. И не мог понять, что он так долго торчит под Обрывами, чего-то рассматривает...
Здесь, напротив Обрывов, Меньшиков и хотел остановиться.
Седочубый шлепнул по шее, зашиб комара или слепня.
У него было широкое лицо кирпичного цвета. На кирпичный лоб свешивался седой чуб.
Кажется, только что Меньшиков беседовал с одним человеком, и вот уже надо снова что-то говорить. Но с этим-то ясно, о чем. Рыбак. На рогульках две телескопические удочки.
Возле рыбака стоял единственный сапог. Голую ступню он зарыл в песок, чтобы не донимали комары.
На чем он сюда забрался.
Меньшиков несколько минут назад ощущал себя вообще единственным человеком на земле перед лицом геологической тайны. А оказывается, совсем рядом сидел седочуб с пластиковыми удочками. Небось, посмеивался.
- Как рыбалка, отец? - спросил Меньшиков, задерживая весло.
Рыбак даже не взглянул на него.
Потом посмотрел. Промолчал. Меньшиков откашлялся. Еще раз спросить... Но тоже промолчал. Проплыл дальше. Мало ли. Может, папаша медитирует. Ему самому хочется на реке больше помалкивать. Тут могут встречаться всякие люди.
Седочубый рыбак остался позади. Меньшикову все же было немного не по себе. Но вскоре все объяснилось. Поблизости оказалось заросшее кустами устье небольшой речушки; там стояла моторная лодка с брезентовым верхом: сейчас он был собран. В лодке сидела загорелая старая женщина, вязала. Поглядывала на подплывающего лодочника. Меньшиков обратил внимание на янтарные крупные бусы на толстой загорелой шее. Он осторожно поздоровался. Но ответ последовал немедленно.
- А он не слышит, - сказала она затем.
Меньшиков взглянул на старика. Тот сидел, вперившись в поплавки.
Женщину комары не трогали. Наверное, намазалась реопирином. Она была в старой вязаной кофте, брезентовых брюках.
- Вы-то куда плывете? к дубравам? - спросила она.
- Да, - согласился Меньшиков. - Далеко еще?
Женщина вздохнула, повела толстыми плечами. Бусы на ее шее пышели жаром. И ее толстое лицо казалось горячим.
- Раньше надо было их глядеть, - сказала она. - Лет двадцать назад.
- Меня тогда на свете еще не было.
Она кивнула.
- А сейчас порубили дубравы. Народ бойкий, с бензопилами, техникой.
- Охранять надо было.
- К каждому дубу лесника не приставишь, - ответила она.
- Я тоже лесник, - сказал Меньшиков.
Почему-то ему на этот раз не хотелось прерывать разговор. Женщина недоверчиво взглянула на него.
- Здешний?
- Нет. И я лесник в прошлом.
Женщина улыбнулась.
- Какое у тебя прошлое.
Меньшиков слегка обиделся и сказал, что работал лесником в заповеднике, на Байкале.
- Но ты же еще не служил, - возразила она.
Меньшиков смутился.
В это время слева от них что-то произошло. Оба обернулись. Рыбак неловко скакал на одной ноге. На песке, как на раскаленной сковородке, билась рыба. Меньшиков быстро взглянул на женщину.
- Помочь?
- Шшшшш!.. - прошипела она, округлив глаза, как будто старик мог услышать.
Старик наконец смог придавить рыбу костылем, опустился на колено и, зажав рыбью голову, вытащил крючок и отбросил ее в траву. Свирепо посмотрел в их сторону.
- Пойду, - сказала женщина, продолжая вязать.
- До свидания, - сказал Меньшиков с некоторым сожалением.
- Река одна, - согласилась женщина. - Да. А если ты хочешь настоящую дубраву увидеть, то тебе надо в Шершни идти, вот куда. За болотом. Не так далеко.
Женщине, видимо, тоже хотелось поговорить, и она еще продолжала сидеть и вязать. Но вдруг раздался короткий требовательный свист. Меньшиков вздрогнул, посмотрел на рыбака. Тот уже сидел на складном брезентовом стульчике, глядя на поплавки. Как будто и не он свистел. Женщина заторопилась. Меньшиков поплыл.
Но с удовольствием остался бы. Узнать получше этих людей. Наверное, не первый раз здесь. Может, местные. Но говор у нее городской. В верховьях есть один районный старинный городок, может, они оттуда. А здесь чья-нибудь родина. Ее. Или его. Или он воевал в этих местах. Теперь ловит рыбу, не веря тишине. Хотя он уже давно в тишине. Может, где-нибудь здесь эта тишина его и накрыла. Впрочем, возможно, все и по-другому. Ногу отморозил. Слух из-за болезни потерял.
Теперь не узнаешь.
И жаль.
На своем пути он узнавал чужие судьбы. Что может лучше всего рассказать о том или ином месте? Любое место через человека выявляется, раскрывает себя. У всякого места есть тайна. И всякое тайное место ждет своего картографа.
За красными Обрывами начинался хвойный лес. Меньшиков причалил и поднялся на крутой берег, вступил в космато-коричневый и зеленый лес, пахнущий смолой и хвоей. В это время вспыхнули паутинки, и солнце закатилось в тростники правого низкого берега. Но макушки елей еще были освещены.
Ель- праздничное и сумрачное дерево. Похожа на ракету. Или на вытянутую пирамиду. Да! и в каком-нибудь гнезде есть мумия елового фараона. Клест-еловик всю жизнь только и питается семенами шишек. Потрошит шишки ловко - у него крестообразный клюв. Как щипцы для колки сахара. И под конец жизни он насквозь пропитан смолой. Труп клеста хранится долго нетленным, утверждают, до тридцати лет. Крестьяне к нему особые чувства испытывают еще и из-за того, что порой потомство он приносит в самую стужу, в январе. Зимоборец.
В еловом лесу удобно было устроиться на ночлег. Огонь здесь развести проще простого, почти как газ в квартире. Но Меньшиков здесь почему-то не остался. Он спустился к реке, сел в байдарку. И вместо того, чтобы плыть дальше вверх, - повернул назад.
Уже в сумерках достиг он того места, где остановились старые люди, одноногий рыбак и его жена с янтарными бусами. Но здесь их уже не было. Только остывшее кострище, рыбья чешуя на песке, рогульки для удочек, следы: небольшие женские и крупные от мужской ноги. Запах антикомариной мази. Углей. Наверное, ушли вниз. Да, куда ж еще.
Меньшиков обогнул мыс с темной ивой, песчаный лоб и вплыл в глиняный амфитеатр, над которым грузно нависала толстая старая осина. С луной в ветвях.
Сначала ему показалось, что кто-то залез, не боясь высоты, на осину и зажег там солому.
Но нет. Это была желтоватая луна.
Два гребка, и он ее всю увидел, горбатую, крупную.
Ночная вода чернела под лодкой.
Лопасти серебрились. Словно рыбьи плавники.
Отражались. И луна, смятая с одной стороны. Как рыбья голова.
Меньшиков подумал о молчащей речи этой реки, этих мест.
И эту Рыбу речи он уловил в сплетения своих мыслей и чувств: на мгновение, сейчас она уйдет... уже ускользнула, шевеля плавниками, хвостом, и лишь светящийся след мелких пузырьков оставила...
Он плыл мимо рядов амфитеатра.
Может быть, ему просто хотелось увидеть это место ночью при луне.
Он остановился ниже красных Обрывов. В небольшой дубовой рощице,- да, он что-то слышал о реликтовых дубравах, значит, река приблизилась к ним, развел костер. Повесил котелки. При отблесках огня и свете луны начал чистить мичманскую картошку.
Тут к нему прилетела сова.
Он услышал мягкий шум, поднял голову. Она сидела поблизости на ветке и в упор глядела на него. Бесцеремонно, по-хозяйски. Наглядевшись вдоволь, сова принялась озирать лагерь, вещи, палатку; она медленно поворачивала круглую лохматую голову и вперяла взгляд в ту или иную вещь.
Вообще совы осторожные птицы, и поведение этой Меньшикова озадачило. Он даже не удержался и что-то сказал ей, когда она вновь воззрилась на него. Сова выслушала. Вдруг раздался шлепок. Что-то плюхнулось в прошлогоднюю дубовую листву на земле. Сова взлетела, Меньшиков следил за ней, пока она не исчезла. Вскоре он почувствовал неприятный запах и тихо рассмеялся.
Возвратилась сова глубокой ночью.
Уже Меньшиков отужинал и, забравшись в палатку, завернулся в верблюжье одеяло и пустился в путь по катакомбам сна. Но его принудила выйти сова. Кто же еще мог исполнять подобную песенку. Она летала где-то в вышине, хрюкала, чихала, звучно щелкала, взвывала и разражалась хохотом, похожим на взлаиванье. Иногда переходила на громкий шепот: шшшшшшш-шуршат-жирные-мыши-нежные-ящерицы, ввау, ввау! чух! чвы! крх-крх-тигиги! У нее есть любимое сторожевое дерево, с него она озирает свой участок: болото, перелески, берег. Разжимает лапы, летит. Жирные мыши, нежные ящерицы! Живот - большая пещера. Пустая! хыхыхы-хы! Чух! крых! ввау! ввау! Подцепить когтем. На дерево. Добро пожаловать в пещеру. Погадки срыгнуть под дерево: перья, кости, шерсть. Чух! чух! крых! ввау! ввау! Ночь! Радость! Можно погонять хоть цаплю! хоть старика луня! Напустить на них страху!
