Аркадий Аверченко - Том 4. Сорные травы
— Э, нас! — самодовольно улыбнулся депутат. — Нас, брат, на десять дней распустили.
— Счастливые! А на Рождество как?
— На Рождество тоже месяц гуляли…
— А мы две недели.
— На Пасху нас дней на сорок распустят…
Даже в темноте было видно, как Андрюшины глазенки засверкали завистью.
— Господи! Вот лафа! А летом вас когда распускают?
— В июне.
— Одинаково, значит. А когда обратно, в училище?
— В Думу, а не в училище! В октябре.
— Да ну?! Значит, почти ни черта не делаете?! А мы-то, несчастные… Чуть не с августа… А как у вас с экзаменами-то?
— Никаких экзаменов! Ни-ни. Просто так.
— А мы-то! простонал в темноте Андрюша. — Прямо печально! И отметок тоже не получаете?
— Отметок?.. Каких это? Нет, теперь нет. В третьей Думе, кажется, Годнев получил отметку… от городового… А так, вообще нет.
— А задают вам много?
— Задают-то? Да иногда много. Вот это, говорят, рассмотри и пропусти, и это. А этого не пропускай.
— Зубрить-то значит, не надо?
— Нет, просто в двери проходим. А вы как? — осведомился шепотом депутат.
— Да приходится позубривать. У нас, брат, потрудней. Прижимисто…
Андрюша глубоко вздохнул.
— В поведении иногда тоже сбавляют.
— Чего сбавляют?
— Отметку. Если нашалишь.
— И у нас, — сказал депутат. — Раньше мы не отвечали, были безответственны — понимаешь? — А теперь нам сказали, что мы отвечаем за свои слова.
— И наказывают?
— Наказывают.
Товарищи по несчастью погрузились в молчание. Андрюша долго и тщетно размышлял: чем бы таким поразить отца, чего у того не было.
— А у нас обыски делали! У гимназистов. — И у нас, — подхватил отец.
— Ну, это ты выдумал, — с досадой возразил Андрюша. — Если я сказал, так тебе нужно тоже похвастать…
— Ей Богу, делали! — оживился отец. — У депутата Петровского. Мне хвастаться, брат, нечего. Это уж факт!
Чтоб было удобнее, отец сполз с корзины и улегся спиной вверх на мягкий половичок; сын нащупал отца и лег рядом с ним. Придвинув лицо к бороде отца, он тихо стал рассказывать:
— Сидят все, чай пьют — никто ничего не думает; вдруг — звонок! Что такое? И говорят оттуда, из-за дверей: «примите: телеграмма пришла!» Ну, когда поверили, открыли двери — они и вскочили… «У нас, говорят, какое-то там расписание есть для обыска»…
— Предписание.
— Ну, да, или там предписание. Все, конечно, испугались, а они стали обыскивать…
Потом раздался тихий шепот отца:
— И у нас тоже… Тоже пришли к депутату Петровскому… И телеграмма была, и предписание… Все, как у вас…
Долго еще раздавался на половичке в ванной комнате еле слышный шепот.
Оба, растроганные одинаковостью своей судьбы, долго поверяли друг другу свои маленькие горести и неудачи.
И когда Анна Леонтьевна открыла дверь и сказала сердито: «Ну, вы, шарлатаны, выходите, что ли!..» оба товарища по несчастью вышли, держа друг друга за руку и щурясь от яркого света.
Пили чай рядышком, а вечером, склонившись около лампы, долго перелистывали Андрюшины учебники и отцовы законопроекты.
Отец объяснял Андрюше задачи, а Андрюша рассмотрел несколько законопроектов и высказал по каждому из них свое мнение, внимательно выслушанное притихшим отцом.
Человек-зверь
В приемной нижегородского губернатора Хвостова сидел мещанин города Одессы М. Циммерман; сидел он долго, изредка вздыхал и время-от-времени поглядывал на часы.
Наконец, двери кабинета его пр-ва распахнулись, и полицмейстер Ушаков, выкатившись из кабинета, крикнул:
— Подтянись! Их превосходительство изволят идти!
Хвостов обвел взглядом приемную и, улыбнувшись благосклонно, подошел к Циммерману.
— А! Господин Циммерман! Очень рад вас видеть… Как поживаете?
— Ваше пр-во! — растроганно воскликнул Циммерман. — Поверьте… я… такое счастье!
— Ничего, ничего! Я, вообще, всегда… Ну, как идут дела вашей фирмы?
— Фир… мы? Да спасибо, хорошо.
— Я, милый мой, вызвал вас вот почему… Мне нужен, видите ли, этакий… рояль… Гм! Да. Так вот: не можете-ли вы прислать мне рояль? У вас, ведь, их много.
— У меня? Рояли? Ваше пр-во! Да у меня нет ни одного рояля.
— Ну, что вы говорите! Неужели, все распродали?
— Да я ими никогда и не торговал.
— Вы меня ошеломляете! Такая солидная фирма… — Какая, ваше пр-во?
— Да ваша же: Юлий Генрих Циммерман.
— Простите, ваше пр-во, но я не тот Циммерман. Другой.
— Ага! Родственник. Ну, может быть, вы бы похлопотали там: «Вот, мол, дорогой Юля, есть тут У меня приятель один… Хвостов, мол…».
— Да он даже не родственник мой. Я его совсем не знаю.
— Экая жалость! Ну, автомобиль-то… Автомобиль…
— Можете мне прислать?
— Откуда же мне взять автомобиль, ваше пр-во…
— Как откуда? С вашего завода.
— У меня нет завода, ваше пр-во.
— Вы разве не Бенц?
— Нет, я Циммерман.
— Ага! Значит, однофамилец. Так, так, так, так… Но, во всяком случае, чем же вы занимаетесь? Что вы можете мне предложить?
— Я антрепренер оперного театра, ваше пр-во.
— Так, так, так, так! И он, злодей, молчит а? Хе-хе-хе! У вас как же… тово, а? И женщины тоже поют, в опере? Или только мужчины?
— И женщины, ваше пр-во.
— А как они, тово?
Градоправитель пошевелил в воздухе пальцами.
— Чего, ваше пр-во?
— Ну, этого… знаете? Как его…
— Какие у них голоса?
— Ну, да и голоса, конечно… Это, конечно, тоже интересно… Ну, а как они, вообще… этого, как его?…
— Вы хотите знать их фамилии, ваше пр-во?
— Ну, да, конечно, и фамилии… это тоже любопытно… Да нет, не фамилии! Как они, одним словом… Ну как это называется?
Градоправитель сделал рукой около своего лица округлый жест.
— Вы хотите спросить, гримируются-ли? Да, конечно, перед спектаклем гримируются. Это уж такое правило — кто участвует в пьесе, тот гримируется.
— Да нет же! Хе-хе-хе! Вы скажите мне вот что…
— Что, ваше пр-во?
Градоправитель залился добродушным смехом и пощекотал посетителя пальцем под мышкой.
— Ах, вы греховодник! Вы скажете просто: хорошенькие они?
— Да, есть очень приятные дамы.
— Это хорошо, что приятные. Я люблю; это украшает город. Садитесь, пожалуйста!
— Не беспокойтесь!
— Скажите… гм!.. Они у вас, вообще… тово?…
— Чего, ваше пр-во?
— Этого самого… Вообще, ужинают?
— Помилуйте, ваше пр-во. И ужинают, и обедают, и завтракают! На этот счет у нас, как полагается.
— Значит, ужинают? Это хорошо, что ужинают. Ужины — хорошее дело. Вы мне на завтра пришлите парочку.
— Ужинов, ваше пр-во?
— Да нет, не ужинов, а этих самых… певичек…
— Певиц, ваше пр-во.
— Ну, да. Вам там виднее, кого. Так, вот, вы им и скажите, чтобы ехали.
— Передам, ваше пр-во. Если захотят — приедут.
— Да они, в том-то и дело, что не хотят. Мы их уже приглашали. Ушаков! Ты приглашал?
— Так точно, приглашал!
— Что ж они?
— Говорят — не хотим. С незнакомыми, говорят не ужинаем.
— Как это вам понравится, — воскликнул изумленно губернатор, переплетя пальцы и поглядывая на Циммермана. — Губернатор — и вдруг — незнакомый! Что они у вас — бомбистки, или как?
— Я им передам ваше приглашение; может, они и приедут.
— Милый! Так ничего не выйдет. Вы им прикажите… Ведь вы начальство!
— Не могу, ваше пр-во. Это частная жизнь. Градоправитель поморщился.
— Ушаков!
— Есть!
— Убеди!
Полицмейстер приблизился к антрепренеру.
— Послушайте… Я вам по-дружески советую…
— Не могу.
— Слушайте! По-товарищески советую…
— Ей-Богу, не могу.
— Добра вам желаю!
— К сожалению…
— Ну!
— Поймите, господа, что…
— Ну?!!!
— Да, право-же, никак не воз…
— Стой! — крикнул полицмейстер. Вы кто такой? Как ваша фамилия?
— Циммерман.
— Антрепренер?
— Д… да.
— Ваше пр-во! — воскликнул полицмейстер. — Поздравляю вас! В наши руки
попался опасный преступник…
— Ну?! — испугался губернатор. — А что он… тово… что сделал?
— Он? Не внес полностью залога в обеспечение жалованья труппе.
— Какой ужас! — воскликнул губернатор, с отвращением глядя на Циммермана. — Душа холодеет от деяний этого человека-зверя!
— Да уж… — содрогнулся полицмейстер. — Вероятно, наследственность. Дегенеративный череп…
— Дикий зверь, тигр, пантера — и те не были бы способны на такую гнусность. Тигр бы бенгальский даже — внес залог в обеспечение труппы. Боже! До какой бездны может пасть человек! Земля содрогается от ужаса, что носит на себе это чудовище! Во Франции его бы гильотинировали, а у нас… в нашу эпоху слюнявого сентиментализма… Посади-ка его, Ушаков, на три месяца в порядке охраны!
