Федор Кнорре - Весенняя путевка
- Кто это тебе сказал?
- Жена того волосатого, Люка. Помнишь?.. Она ее навещала, что ли. Или собиралась... Жалко девочку, правда?
- Да что с ней, она говорила?
- Ну, что бывает, самое плохое... Да ведь это на прошлой неделе. Сейчас, может быть... жалко ее.
В тот же вечер, точно скованный досидев до конца футбола, он поехал опять, и старик оказался дома, сразу узнал в впустил его, и вот они опять, как в тот первый раз, очутились на тех местах за круглым столом. Покосившись, Артур увидел, что и сумка с белым самолетиком и зелеными пальмами так же висит с расстегнутой молнией, зацепившись одним ухом за ручку шкафа.
- Ну?.. Что ж вы не говорите? - Артур услышал свой сдавленный, тусклый голос. Все то время, что он досиживал на футболе, потом ехал, потом ждал, пока откроют дверь, в нем нарастало напряжение, которое дошло теперь уже до горла.
Старик - а может, он и не очень старик? - смотрел равнодушно, неприятно зоркими глазами.
- Что же я должен говорить, по-вашему?
- Я ж спрашиваю... Ну... Как сейчас? Вообще?..
- Да?.. А что вы спрашиваете?.. - Он холодно подождал еще немного и нехотя согласился понять. - Вы о ее здоровье зашли узнать, может быть? Прошлый раз вас интересовал паспорт.
- К черту паспорт, к черту прошлый раз... Я вас спрашиваю, как?.. Как она?
- Она больна.
- Я понимаю, раз в больнице, а как?
- На исследовании. Неизвестно. Пока неизвестно.
У него разжало горло: больна, неизвестно, - значит, не случилось того, о чем боялся услышать минуту назад.
- Отчего же это у нее вдруг? Ведь не было ничего?
- Было. Вовсе не вдруг.
Он охнул про себя, вспомнив, и испуганно быстро прижал руку к правому боку:
- Вот тут, да?
- Значит, заметили?
Да, он заметил... не обратил внимания, то есть видел - позабыл, знал не хотел знать, а теперь захотел и вспомнил: как, быстро нагнувшись, она чуть морщилась от боли и, чтоб скрыть ее, делала забавную гримаску и смеялась; как осторожно ложилась на правый бок; как уклонялась, будто невзначай, шутя, когда он, обнимая, хотел положить руку ей на талию справа.
- А сейчас ей больно?
- Больно. К чему только все эти вопросы, не понимаю. По крайней мере, теперь все?
- Нет. Туда пойти можно? Где она. Чтоб поговорить, то есть навестить?
- Нет, не надо. Туда к ней только самых близких родственников пускают.
- Понятно... А вы говорили ей, что я заходил?.. Про паспорт говорили?
- Она все это забыла, как вы не поймете. Не до того ей сейчас. Совершенно не до того.
- Нет, все-таки говорили или нет? Вы мне правду скажите.
- Не говорил.
- Спасибо, - сказал с облегчением. - Не надо говорить, глупое недоразумение.
- Я все-таки сказал, если вам обязательно, - правду.
- Так. Ну, а она что?
- Конечно, она это все позабыла... Сказала, теперь это все равно.
- Понятно... А как все-таки к ней пойти?
- Это нежелательно.
- Это вам нежелательно?
- Мне. Лечащим врачам. Ей.
- Понятно... Ну я только приду... посмотрю и уйду. Куда идти, только скажите. Хотя я могу узнать через одних там, но это сложней.
- Настойчивый вы, - неприязненно поморщился дед. - Что другое, а настойчивый.
- Ну, пожалуйста... Вы мне только скажите... Если ей не хочется, я сразу и уйду... - Он косо усмехнулся, глядя вбок. - Почему вы так относитесь?.. А она как раз говорила, что вы такой... отзывчивый...
- Вундердед?
- Что?.. Это теперь неважно. Вы только у нее спросите, больше я ж ничего не прошу.
- Самоуверенный вы человек... Спрошу, ладно...
Во вторник он пришел к семи часам вечера за ответом, как назначил ему старик. Давно надо бы спросить имя-отчество, старики это любят, но все как-то не получалось. Но в этот раз он решил прямо с ходу вежливо и почтительно начать, чтоб старик ничего ему не напортил.
- Здравствуйте... добрый вечер... извините, все еще не знаю, как вас по батюшке...
- Входите... Зачем еще вам мой батюшка? Это лишнее... Ну, я ей сказал, что вы выразили желание ее навестить. Ведь вы это просили?
- Да-да, конечно. Передали? Как она сейчас?
- Там и не ждут никаких быстрых перемен.
- Так как же?..
- Она просила передать, что не надо вам приходить.
- Вот так и сказала?
- Вот точно этими словами.
- Ясно... значит, чтоб мне не ходить?
- Да.
- Все ясно. Ну, что ж... Я все равно пойду. Узнаю где. И пойду. До свиданья!
Он встал, стиснув зубы, решительно пошел из комнаты и здорово зацепился плечом за косяк двери.
Старик, не останавливая его, снова заговорил, равнодушно, безразлично:
- Она сказала, что если так... если уж так будете настаивать, что ж... Тогда в пятницу можно.
Странно было, поднявшись из глубины станции метро, пройдя всего десять минут по шумным, полным движения улицам, вдруг очутиться в лесу. Тут пахло недавним дождем, крапивой, лопухами, папоротниками, не разобрать, чем еще, чем-то мокрым и зеленым.
Парк, похожий на лес, тенистый, запущенный, с широкими сырыми дорожками, истоптанными множеством следов.
Он шел и шел, всматриваясь в дальний конец аллеи, обгоняя обыкновенных гуляющих, детские коляски, собачонок на поводках, хохочущих девчонок в пестрых коротких платьях; нерешительно свернув вправо, на перекрестке сразу увидел первый светло-коричневый, пожалуй, даже желтый больничный халат на женщине, идущей к нему навстречу.
С испугом он пристально вгляделся в ее бумажно-белое лицо, не узнавая и боясь узнать... Нет, к счастью, это не Лина. Ужасно, если бы у нее было такое лицо: без возраста, ни молодое, ни старое, и такое безразлично успокоенное, как у человека, который знает что-то, что лучше бы ему не знать.
С такой же торопливостью и страхом он всматривался в лица всех встречных в желтых халатах. Какой-то парень в халате смеялся, прогуливаясь под руку с девушкой в клетчатом пальто.
Значит, тут даже смеются, подумал Артур с удивлением, он все не мог забыть первое увиденное лицо. Он проводил парня глазами и сразу увидел Лину - она сидела на лавочке, подняв лицо к солнцу, которое проглянуло только минуту назад и тут же снова погасло, заслоненное бегущим облаком.
Она медленно открыла глаза, почувствовав тень.
Стараясь не смотреть на ее чистенький, вытертый, застиранный халатик, он, неуверенно улыбаясь, пошел к ней, удивляясь, что она его все не видит, не замечает, как вдруг понял, что она уже давно смотрит прямо на него и остается спокойна. Как та, первая, встреченная им при входе в аллею.
Может быть, он ждал, что она так и вспыхнет от радости, или расплачется, или будет упрекать, сердиться? Он и сам не знал, но, наверное, ждал чего-то, потому что вдруг почувствовал разочарование, почти обиду. Он, здоровый, свободный, мог бы пойти на стадион, в кино, в кафе, а вот добивался того, чтоб явиться в эту сырую аллею желтых халатов и бледных лиц, пришел, а ей хоть бы что!
- Зачем ты сюда пришел? - мягко спросила она после того, как они спокойно поздоровались и он присел на свободный краешек скамейки. - Тебе же... говорил, что не стоит ходить.
Сказала "сюда", а не "ко мне", не захотела даже слово "дедушка" произносить при нем! Это все он мгновенно уловил и понял.
Она терпеливо, опустив глаза, выслушала, переждала, когда кончатся его первые вопросы, как две капли воды повторявшие то, что десятки других посетителей на других скамейках аллеи задавали другим больным, выпущенным погулять из больничных корпусов.
- Скучно!.. Ну что они могут говорить, врачи? Разные ихние технические термины. Ты не поймешь, а я не стараюсь даже. Какое мне дело? Мое дело им не мешать, когда они изо всех сил стараются что-то найти. Найдут - скажут.
- Ты это несерьезно говоришь, я без шуточек у тебя спрашиваю.
- Ты не поймешь никак? Представь себе, что ты, мужественный путешественник, пересекаешь из края в край бесплодную пустыню или не бесплодную, но все равно там останавливаться нельзя - пропадешь. И у твоей машины вдруг испортился мотор. А ты ничего решительно в моторах не понимаешь. И вот механики копаются в моторе, стараются понять, что там случилось. Что делать? Надо им не мешать, ждать, а пока самому постараться заняться чем-нибудь другим: воспоминаниями детства или кроссворды решать... а куда лучше... читать "Одиссею".
- Ты мужественный путешественник. Да?
- Ну уж, не очень... Просто не желаю я день и ночь думать о какой-нибудь противной кишке или печенке, которую я и в глаза никогда не видела, думать и думать, пока не превратишься в психа... сам не сделаешься рабом собственной печенки - начнешь ей служить, нежить, лелеять, ублаготворять, к ней прислушиваться, обо всем на свете забудешь, кроме нее, на мир смотреть будешь ее глазами, хотя она дура безглазая. Тут у нас есть такие, видела...
- Что ж делать-то? Ведь все люди так устроены, приходится считаться с тем, что у тебя есть разные там печенки и надо за ними следить.
- Ах, до чего скучно... Да и разговор этот тебе ни к чему. А уж мне-то! Кому ты говоришь: считаться. Знаю, что человек - это такой кожаный мешок, куда уложены трубочки, проводочки, всякие потрошки, все это правда, и когда там что-нибудь портится, надо заглянуть внутрь... пуговок то нету и молний тоже, - значит, надо мешок надрезать и заглянуть, что там творится, - скорее всего, так со мною и будет, но это скучная правда, и ну ее к черту.
