Фридрих Горенштейн - Зима 53-го года
Ему захотелось вдруг пойти в Дом культуры и потанцевать с девушкой-татаркой, которую он встречал в рудничной столовой и на которую поглядывал издали. Небо было чистым и звездным, лишь кое-где смутно угадывались в темноте мелкие облака. Становилось весело, хотелось подурачиться. У него бывали такие припадки необъяснимого веселья, освежавшие, приносящие наслаждение. В мозгу появилось и начало расти смешное слово, он понял, что сейчас выкрикнет его.
- Порей! - громко крикнул Ким в темноту.- Порей! - И захохотал, однако одновременно с тревогой прислушиваясь к странным попискиваниям, предшествующим каждому звуку. Он положил ладонь на горло, и попискивания прекратились, тревога рассеялась, ничто больше не омрачало радости. Впереди был железнодорожный переезд, и возле него стояло двое парней: один в короткой меховой куртке и шерстяной лыжной шапке, второй в черной шинели и фуражке с инженерской кокардой.
- Ребята,- сказал Ким,- как пройти к Дому культуры?
- Мы сами туда,- сказал парень в меховой куртке,- двинули вместе...
Они пересекли железнодорожные пути и спустились с пригорка на темную улицу, освещенную лишь в конце отблеском фонарей.
- Слушай, друг,- сказал парень в меховой куртке,- займи червонец, выручи.
- Вот,- сказал Ким. вынимая пачку денег,- разменять надо.
- Слушай, друг, давай по-честному,- сказала меховая куртка,- половину тебе, половину мне...
- Давай, - обрадовался почему-то Ким. Меховая куртка взяла деньги и начала делить.
- А часов у тебя нет? - деловито спросил парень с инженерской кокардой.
- Есть,- весело сказал Ким,- вот на ноге. Он приподнял штанину, глянул на парней. Лица у них были серьезные. Парень с кокардой взял Кима за левую кисть, пощупал.
- Ладно,- сказала меховая куртка,- ты, друг, сейчас налево сверни, два шага - и Дом культуры. Пачка денег из рук его исчезла.
- Всего,- сказал Ким.
- Ты по тропинке иди,- крикнула вслед меховая куртка,- там сбоку проволока колючая, не напорись.
Ким пошел, испытывая некоторое недоумение, во рту горчило, однако, действительно очень быстро увидав Дом культуры, рассеялся, подумал про три свободных новогодних дня, совершенно еще не траченных, и подумал, что, когда они будут на исходе, он, наверно, с завистью будет вспоминать эту минуту. На ступенях по-прежнему стояли в пиджаках и курили. Ким хотел войти, дернул дверь, тяжелую, окованную медными скрещенными молотками, однако навстречу ему вывалился кто-то долговязый, обнял, дыхнул коньяком.
- Зон,- узнал Ким,- с Новым тебя, Зон...
Зон работал в техотделе рудоуправления. Познакомились они в рудничной библиотеке.
- Пойдем,- сказал Зон,- здесь скучно... Поехали ко мне. Меня такси дожидаются...
У обочины стояли две "Победы". Зон подошел к задней, снял с себя шляпу, положил на сиденье, захлопнул дверцу.
- А мы с тобой в переднюю,- сказал Зон,- так до самого города еду... От ресторана... Два такси... В переднем я, в заднем моя шляпа... Премию пропиваем... Последнюю... Смотри,- он повернулся в сторону копра,- горит,удивленно сказал он,- потушить забыли... Перед Новым годом на мель... Это называется технически безграмотное ведение работ... Жрали что под рукой лежало... Ставили рекорды...
Они ехали вдоль улицы, застроенной новыми одинаковыми домами. Шофер поглядывал на Зона, посмеивался. Большеносая, патлатая голова Зона моталась, глаза были подпухшими и усталыми.
- Тебе приходилось когда-нибудь унижаться,- тихо спросил Зон,чувствовать, как изгибается твой позвоночник...- Зон поднял руку, рукав его сдвинулся, обнажив тонкое запястье с золотыми часами на золотом браслете.Хотели уволить, хозяин не утвердил... Я ему нужен... Я оклад получаю... Я премии... - Зон вдруг сморщился, сжал виски так сильно, что переносица и пальцы его побелели.
- Зон,- сказал Ким, испытывая чувство вины перед этим человеком, которому плохо, в то время как ему, Киму, так сейчас хорошо, удобно ехать, опираясь на мягкое сиденье, весело от предстоящего трехдневного отдыха, новых знакомств.Зон, все уладится... Хочешь, я приглашу тебя к своим городским знакомым... Я останавливался у них, когда приехал сюда оформляться... Мне товарищ в университете адрес дал... Мать и дочь... Дочь красивая, сам увидишь...
- За что тебя выперли? - спросил Зон.
- За Ломоносова,- сказал Ким,- это нелепая история, смешно просто... Я делал доклад в студенческом научном обществе и сказал, что Ломоносов ошибся, считая источником подземного жара горение серы... Это написано в старом учебнике... Всякий ученый может ошибиться... А один преподаватель придрался... Он, собственно, не геофизик, он политэкономию преподает... Прицепился... Слово за слово... Я тоже психанул... Обвиняет меня в космополитизме... Какой же я космополит... Я сам разных космополитов ненавижу...
- Бедный мальчик,- сказал Зон,- у тебя даже нет возможности нанять два такси, чтоб в заднем специально ехала твоя шляпа... Почувствовать собственное "я"...
Машину мягко покачивало, Ким сидел, вытянув ноги, чувствуя блаженную тяжесть в суставах.
- Чего это у тебя лицо поцарапано? - спросил Зон.
- Я со смены,- ответил Ким,- работал.- Он сладко зевнул, притих.
Зон жил на улице, расположенной вдоль шоссе. Ким увидал шоссе очень ярко, до боли в глазах освещенным. Потом они вошли в подъезд. Лестницы были словно полыми, звук, высеченный из них подошвами, убаюкивал, возникали и исчезали за спиной на поворотах двери.
- Ты на участке работал? - спрашивал Зон.
- Да,- кивал Ким, стараясь не произносить длинных фраз, чтоб не выскочить из убаюкивающего ритма шагов. Он вошел в дверной проем, распахнувшийся плавно, и исчез, возник лишь ненадолго, чтоб потереться щекой о подушку. Затем он лежал под дощатым настилом, и давно забытый соученик стоял, упираясь в него коленями. Это был первый, короткий сон, приснившийся перед самым пробуждением. Вздрогнув, Ким открыл глаза. Он лежал в полумраке на широкой кровати, среди темного подмерзшего окна расплывалось красное пятнышко. "Копер,- понял Ким,вытянули план... Как вчера смешно было... Впрочем, о чем это я?.." Он повернулся к стене, теперь ему снилось много снов, легких и спокойных, которые сразу забывались.
Ким проснулся окончательно уже утром, и пятнышко на стекле поблекло, стало розовым. Помимо крытой никелем дорогой кровати с гнутой спинкой и шишечками, в комнате Зона стоял на табурете приемник "ВЭФ", в углу другой табурет, чертежная доска, вешалка с одеждой и вместо стола подоконник, до отказа забитый банками, промасленными свертками, немытыми стаканами. Одежда Кима была сложена на расстеленной по полу газете. Рядом с приемником лежала записка. Ким протянул руку, прочел: "Дверь захлопни. Будешь в городе, позвони", и указывался номер телефона. Ким включил приемник. Послышался треск, музыка, церковные молитвы, заговорил московский диктор. "Советские люди трудовыми успехами, энтузиазмом встретили 1953 год, еще один год сталинской эпохи",говорил диктор.
Ким лежал, морща лоб, соображая. Он вылез из шахты в ночь с тридцатого на тридцать первое, а сейчас, судя по всему, было утро первого января.
- Проспал встречу,- сказал он, потянулся, однако сразу же вздрогнул, сморщился: не подживший на пояснице рубец лопнул, кожа потеплела, и он торопливо поднялся, чтоб не вымазать Зону простыней кровью.
"В беседе с нашим корреспондентом,- неожиданно сказал диктор,- начальник шахты "Центральная" товарищ Маковеев сообщил: гордо горит на подъемном копре шахты яркая звезда, символ трудовой доблести, которой коллектив отвечает на отеческую заботу Иосифа Виссарионовича, на счастье жить и трудиться в великую сталинскую эпоху".
Ким встал во весь рост. Грудь его распирало, плечи раздвинулись. Его приподняло, понесло, он захлебывался от восторга. По приемнику передавали ритмичные, будоражащие кровь марши, Ким одевался, насвистывая их, время от времени он от полноты чувств начинал тереть ладонь о ладонь с такой силой, что кожа разогревалась, бесчисленные царапины зудели, кое-где даже проступили капли крови. Ким тряхнул головой, зажмурил глаза, посидел с колотящимся сердцем. Потом он оделся, выключил приемник, вышел, захлопнув дверь, спустился по лестнице.
"Сейчас в город,- подумал он,- постригусь, зайду к знакомым, там видно будет... Новый год проспал, фу, как глупо".
Город напоминал комету. Вдоль хвоста - сорокакилометрового шоссе тянулись рудничные поселки, которые в основном отличались друг от друга расположением шахты. Иногда шахтные копры, бункера, породные отвалы подступали к самому шоссе, а крыша Дома культуры виднелась за одинаковыми домами с лепными эмблемами, иногда, наоборот, в глубь поселка отступала шахта, а Дом культуры - близнец, трехэтажный, с колоннами и статуями, располагался у шоссе. Казалось бы, кто-то все время перемешивает один и тот же поселок, переставляет, словно шахматные фигуры, если б пейзаж не оживлялся то речушкой, то рощицей, то оврагом. Ким вылез из автобуса, обогнувшего заснеженную клумбу и хоровод заснеженных елочек вокруг нее. Центр города был застроен в основном старыми домами, лишь против клумбы высилось пятиэтажное розовое здание железорудного треста, увенчанное шпилем со звездой, да в глубине улицы виднелась лепная башенка нового гортеатра. Ким пошел, вглядываясь в вывески. На ступенях гостиницы "Руда" стоял пьяный в телогрейке и ругал в бога мать космополитов. Милиционер лениво сталкивал ругателя вниз, пьяный скрипел зубами и кричал:
