Герай Фазли - Семизвездное небо
- А ты думаешь, я не люблю?.. Но... вьюнки, вьюнки мне не нравятся.
- Почему?
- Бабушка рассказывала, что вьюнок - несчастный цветок. Каждое утро в тоске по солнцу он взбирается по сваям, все выше и выше. А как только солнышко пригреет, он начинает съеживаться. И, в конце концов, совсем сморщившись, превращается в сжатый комочек. Поэтому мне по сердцу вьюнок не сармашыг, а нилуфер.
- Нилуфер? О таком никогда не слышала.
- Знаешь, это очень бессовестный цветок, но он мне нравится.
- Разве цветок может быть бессовестным?
- Может, потому что он очень красив, а красивые часто бывают очень бессовестными.
- Почему ты так считаешь?
- Вот смотри, у цветка нилуфер очень сладкий нектар, поэтому его так любят пчелы. Но эта любовь иногда обходится им очень дорого. Погружаясь в него, они так увлекаются, что забывают об опасности.
- Какой опасности?
- Смертельной. Как только пчела, упоенная нектаром, опускается в цветок, его нежные лепестки потихоньку начинают смыкаться. Вот так. - И я сжал ладонь. - А пчела, естественно, ничего не подозревая, убаюканная блаженством, погружается в вечный сон.
- Ой, почему же? Пусть поскорее улетает.
- А зачем? Старики утверждают, что пожертвовать жизнью в такое мгновение - нечто святое.
- Да ты сам, кажется, так думаешь... А сармашыг почему съеживается, увидев солнце? Тоже по этой же причине?
- О нет. Это он от стыда съеживается.
- А.чего он стыдится?
- Того, что он - такой маленький - влюбился в такое большое солнце.
- Ну и что, что влюбился? Разве это плохо?
- А ты хоть знаешь, что это означает?
- Конечно, знаю. Влюбиться - это значит любить.
- А что такое любить?
- Любить? Ну, это значит - влюбиться...
Я взглянул на нее. В этой полутемной комнате ее большие черные глаза сияли, устремленными в одну точку. В этот момент сама Шахназ была похожа, на маленький сармашыг, влюбленный в большое солнце.
... На следующее утро, как только девочки появились, "тюрьма" сразу же разделилась надвое. Я сказал Шахназ на ухо:
- Я стихотворение написал, хочешь послушать?
- Стихотворение? Чем? У тебя же нет ни бумаги, ни ручки?
- Вот здесь, в голове.
Я - сандаловое дерево, развесистое,
Я - скала...
- А что такое сандаловое дерево, Эльдар?
Я - сандаловое дерево, ветвистое, густое,
Я - скала с родниками на моей груди.
Если уйду из этого мира, не высказавшись,
Не уподобляй меня сладкой мечте.
Любовь довела меня до совершенства.
- Ну, есть такое дерево, как тебе объяснить, которое растет в жарких странах. О нем и легенду сложили. Будто когда это дерево горит, вокруг распространяется дивный аромат. Говорят, что, сгорая, оно дарит людям счастье.
- Значит, ты тоже похож на сандаловое дерево? Сгорая, даришь нам счастье? - Сказав это, Шахназ расхохоталась.
Я весь сжался.
- Этого я не сказал, - пытался оправдываться я. - Так говорит герой стихотворения.
- А не кажется ли тебе, что он у тебя получился немного хвастливым?
Шел четвертый день нашего заточения. В эту ночь мы решили бежать, воспользовавшись "звездной" дверью наших девочек. Но план этот осуществить мы не успели. Утром прибежала Гюльназ с вестью, что отец решил нас выпустить.
- Гагаш, мой дорогой, поздравляю! - Она бросилась мне на шею.
- Откуда ты знаешь, Гюльназ? - спросил Искендер. - Ведь отец обещал месяц продержать нас здесь.
- Он узнал, что вы собрались в Испанию. Говорил, что вы...
- Как? Откуда ему это стало известно?
- От дяди Сабира, а тот прочитал на камне Алмардана: "Испания, жди. Мы едем"...
Искендер подозрительно посмотрел на меня.
- Это ты написал?
- Кто же еще? - виновато проговорил я.
- Нет, никакого разведчика из тебя не получится: куда ни попадешь, всюду оставляешь следы.
Не успел я ему возразить, как отворилась дверь.
- Папа, ты пришел их выпустить? - Гюльназ бросилась, к отцу и обвила его шею руками. - Папочка, выпусти их, пожалуйста...
- Сначала я должен убедиться, на месте ли уши у этих храбрых испанцев, - произнес отец, и сквозь дым его самокрутки, зажатой в зубах, мы увидели, что он улыбается. - Разве не удивится сын пастуха Ильяса, увидев вместо человечьих ушей слоновьи?
- Ты о Рамзи говоришь? О том парне, который учится в Ленинграде? допрашивала отца Гюльназ.
- Конечно, о нем.
- Неужели ты и в Ленинград сообщил?..
- Нет, Рамзи сегодня сам возвращается в Чеменли, чтобы в этом убедиться.
Я знал Рамзи, знал, что он учится в Ленинграде. Но на что намекает отец?
- Ладно, вылезайте! - Отец пропустил нас вперед. - Я освобождаю вас ради пастуха Ильяса. Он умолял меня, чтобы в такой счастливый день вам была дарована амнистия.
Когда мы вышли во двор, я тихонько шепнул Шахназ:
- Этот Рамзи-гага не мог появиться дня через два-три?
Шахназ улыбнулась: она меня поняла,
3
- У кого мы научились преклоняться
перед первозданной красотой детского сердца?
- У самих детей.
Айхан, прихрамывая, возвращался той же тропинкой. Он не мог избавиться от "укоризненного взгляда" того молодого парня, стоявшего на мраморном пьедестале. Надо было уходить, но ноги, особенно правая, не слушались его. Он чувствовал во всем теле такую усталость, будто весь день таскал на плечах камни. И все же надо было уходить.
Он уже почти миновал тропинку, как услышал шорох пасущегося у арыка коня. И вдруг как бы утратил понимание сущности всех этих самых простых вещей. Воспоминания обступили его... Однажды в руки ему попал дневник Гюльназ. На одной из страниц он прочитал: "Любить - большое счастье, но быть любимой - еще большее блаженство". Почему именно это пришло ему сейчас на ум? Странно устроена человеческая память...
Он уже подошел к деревянной ограде, как вдруг услышал шаги по ту сторону арыка. Вишневое дерево скрыло его. Вскоре на тропинке появился мальчик лет десяти - двенадцати. Брюки у него были закатаны до колен. Он был босой. Новые парусиновые туфли он связал шнурками и перекинул через плечо, как хурджун. На другом плече была маленькая лопата с гладкой ручкой. Мальчишка шел по росистой тропинке, тихонько насвистывая, не глядя по сторонам. Он остановился у дерева, к которому прислонился Айхан, присел на корточки и принялся что-то искать в траве. В этот момент Айхан разглядел его лицо. Светлая детская улыбка, большие беспокойные глаза; короткие мягкие волосы, падающие ему на лоб, он откидывал тонкими длинными пальцами.
Вдруг как-то случилось, что и без того ясное лицо ребенка озарилось изнутри, и на Айхана пахнуло такой нежностью, таким трепетом, что его пробрала дрожь.
Затем, как человек, знающий свое дело, мальчик поднялся, снял с плеча свои туфли и швырнул их под стоящее довольно далеко абрикосовое дерево. Он проследил за их полетом, отметил взглядом место в траве, где они приземлились, и, взяв в руки лопатку с короткой ручкой, с силой вонзил в землю ее серебристое острие, уперся в рукоятку обеими руками, напрягся и извлек лопату из земли. Довольный собой, поигрывая ею, он направился к памятнику.
Айхан, будто зачарованный, следил за его движениями. Он чувствовал себя словно в зрительном зале, этот ребенок на театральных подмостках в лучах прожекторов пел для него песню без слов. Если бы он захотел облечь ее в слова, она утратила бы свою божественность.
Мальчик вертелся у клумбы, взрыхляя землю маленькой лопатой. А Айхан следил, как его босые ноги притаптывали росистую траву. И эти росинки тоже переливались, как хрусталь. Он не мог оторвать взгляда от закатанных до колен полосатых брюк, вонзавшегося во влажную землю сверкающего лезвия с гладкой ручкой, парусиновых туфель, взлетевших как пара птиц, кувыркнувшись в воздухе и опустившихся в траву под абрикосовым деревом. Все это снова возвратило его туда, в мир детства. Этим мальчишкой он был когда-то сам. Как все это печально и странно! И уже совсем для себя неожиданно он вдруг окликнул мальчишку:
- Сынок, ты слышишь? Подойди-ка сюда. - Он сам не узнал своего голоса. Увидев, что мальчишка обернулся, он радостно перевел дух. - Подойди ко мне, детка...
Увидев незнакомого человека, странно глядящего на него сквозь ветви дерева, мальчик на мгновение растерялся. Он огляделся по сторонам, удостоверился, что его зовет именно этот странный человек, и неуверенным шагом двинулся к вишневому дереву.
- Давай сядем здесь, сынок... Поговорим немного.
Айхан с трудом опустился на землю, вытянув искалеченную ногу. Его беспомощные движения, особенно последние слова подействовали на мальчика успокаивающе. Что-то в голосе этого старика вызывало доверие, в нем слышалась странная ласковость.
- Что вы здесь делаете, дядя? Что с вами? - В ответ на ласковый тон мальчишка старался быть участливым. - Откуда вы пришли сюда?
- И не спрашивай, сынок. Издалека. И очень устал...
- Если вы устали, пойдемте к нам. Мама вас покормит...
Лицо незнакомца озарилось теплой улыбкой. Эта улыбка развеяла колебание мальчика, теперь этот человек уже не казался таким уродливым и таким старым.
