Лев Толстой - Том 28 Царство Божие внутри вас 1890-1893
Христианская истина, прежде познававшаяся только высоким подъемом пророческого чувства, теперь сделалась истиною, самою доступною каждому самому простому человеку, и требование исповедания ее предлагается теперь на каждом шагу каждому человеку.
Рост сознания происходит равномерно, не скачками, и никогда нельзя найти той черты, которая отделяет один период жизни человечества от другого, а между тем эта черта есть, как есть эта черта между ребячеством и юностью, зимою и весною и т. п. Если нет определенной черты, то есть переходное время. И такое переходное время переживает теперь европейское человечество. Всё готово для перехода от одного состояния в другое, нужен только тот толчок, который совершит изменение. И толчок может быть дан каждую секунду. Общественное сознание уже отрицает прежнюю форму жизни и давно готово на усвоение новой. Все одинаково и знают и чувствуют это. Но инерция прошедшего, робость перед будущим делают то, что то, что уже давно готово в сознании, иногда еще долго не переходит в действительность. В такие моменты достаточно иногда одного слова для того, чтобы сознание получило выражение, и та главная в совокупной жизни человечества сила — общественное мнение — мгновенно перевернула бы без борьбы и насилия весь существующий строй...
Положение нашего европейского человечества со своими чиновниками, податями, духовенством, тюрьмами, гильотинами, крепостями, пушками, динамитами действительно кажется ужасным. Но ведь это всё только кажется. Ведь всё это, все те ужасы, которые совершаются, и те, которые мы ожидаем, все ведь зиждутся на нашем представлении. Ведь всего этого не только не может быть, но и должно не быть соответственно состоянию сознания человечества. Ведь сила не в тюрьмах, кандалах, виселицах, пушках, порохе, а в сознании людей, запирающих в тюрьмы, вешающих, стоящих над пушками. А сознание этих людей находится в самом напряженном, растягиваемом в две противоположные стороны, вопиющем противоречии. Христос сказал, что он победил мир, и он действительно победил его. Зло мира, как ни ужасно оно, уже не существует, потому что оно не существует уже в сознании людей. И нужен только ничтожный толчок для того, чтобы оно уничтожилось и заменилось новой формой жизни...
Города на льду построены большие, тяжелые, но лед-то уж растаял и чуть держит, и чем грузнее эти города, тем скорее зальет их вода и ничего от них не останется. Когда в первые времена христианства воин Федор заявил властям, что он, как христианин, не может носить оружия, и когда он был казнен за это, то власти, казнившие его, совершенно искренно смотрели на него, как на сумасшедшего, и не только не старались скрывать таких проявлений, но, казня, выставляли их на всеобщий позор. Но теперь, когда в Австрии, в Пруссии, в Швеции, в Швейцарии, в России и во всей Европе, в какой-то чрезвычайной прогрессии всё чаще и чаще проявляются случаи отказа от повиновения для исполнения воинской службы, случаи эти представляются властям уже не только не сумасшествием, но самым опасным пробуждением от сумасшествия, и правительства не только не выставляют эти случаи на всеобщий позор, но старательно скрывают их, зная, что спасение людей от их унижения, порабощения и невежества произойдет не через революции, рабочие союзы, конгрессы мира и книги, а через самый простой путь, — тот, что каждый человек, которого будут привлекать к участию в насилии над своими братьями и над самим собою, с недоумением спросит: «Да зачем же я буду делать это?»
Не хитрые, мудрые устройства союзов, арбитрации и т. п. спасут человечество, а только такое рассуждение, когда оно сделается общим. А общим оно может и должно сделаться скоро. Положение всех людей нашего времени совершенно подобно положению человека, спящего и мучимого тяжелым кошмаром. Человек видит себя в ужасном положении, ожидает ужасного бедствия, в котором он сам принимает участие. Он знает, что этого не должно делать, но не может остановиться, и бедствие всё ближе и ближе надвигается на него. Человек приходит в отчаяние, чувствует, что так не может продолжаться, и задает себе вопрос: да правда ли всё это?
И стоит ему только усомниться в действительности того, что представляется, для того чтобы пробудиться, и мгновенно исчезло бы всё, что так томило и мучило.
То же и с тем положением насилия, рабства и жестокости и необходимого участия в них, того ужасного противоречия христианского сознания и варварской жизни, в котором находятся наши европейские люди. Стоит только очнуться от того сна, в котором они находятся и, пробудиться к тому открытому христианством уже 1800 лет иному, высшему, жизнепониманию, со всех сторон призывающему нас к себе, чтобы мгновенно исчезло всё то, что так ужасно, и чтобы, как это бывает при пробуждении от кошмара, стало бы радостно на душе оттого, что есть то, что есть, и было бы даже трудно представить себе, как могла пригрезиться такая бессмыслица.
Ведь стоит только на минуту очнуться от того постоянного одурения, в котором стараются поддерживать нас правительства, и с точки зрения тех самых требований нравственности, которые мы заявляем к детям, даже к животным, запрещая им драться, взглянуть на то, что мы делаем, чтобы ужаснуться перед всей очевидностью противоречия, в котором мы живем. Ведь стоит только человеку очнуться от гипнотизма подражательности, в котором он живет, и трезво взглянуть на то, что от него требует государство, чтобы не то что отказаться в повиновении, а прийти в страшное удивление и негодование, что к нему могут обращаться с такими требованиями.
И пробуждение это может совершиться каждую минуту.
* № 9 (рук. АЧ 30/290 об. л. 31).
И большинство людей — в особенности женщины — не видя прямой связи между их выгодами и насилиями, часто искренно верят, что связи этой нет и что пользование богатством среди нужды не обусловливается истязаниями и убийствами.
Но есть положение, в к[отором] такое незнание уже становится невозможным. Не может помещик, затеявший всё дело и вызвавший войска, не знать, что те 3000 [рублей], к[оторые] он получит за лес, получатся только вследствие истязании или убийств. И он знает это, потому что, будучи в своем именин в тот день, когда к нему ехали войска, он, вместо того чтобы принимать их, в то же утро от стыда и совести... уехал.
Как ни искусно скрывается связь убийств и истязаний с преимуществами богатых, в этом случае уже ни он, ни все окружающие не могли не видеть ее.
* № 10 (рук. АЧ 30/290, л. 16).
Как не может тот помещик, который получит свои 3000 рублей после того, как для приобретения этих 3000 [рублей] убьют или высекут несколько человек, не видеть того, что эти деньги приобретутся убийством или истязаниями крестьян, так не может не видеть этого заводчик после того, как оружием будет разогнана сходка стачечников, остановивших у него работу, и как не может не видеть этого всякий торговец, банкир, государственный чиновник, если только он подумает о том, каким образом приобретены и поддерживаются те преимущества, к[оторыми] он пользуется.
Тем более не могут не видеть этого те люди, к[оторые| теперь едут в этом поезде с тем, чтобы истязать или убивать крестьян, не могут они не видеть того, что если они откажутся от участия в этом деле, то лишатся почестей и жалованья, а согласятся участвовать в нем, то получат еще больше жалованья и почестей.
И как они ни стараются скрыть от себя эту дилемму, они видят ее и знают в глубине души, что они сознательно избирают второе и делают тот самый поступок, к[оторый] они называют подлостью. И в глубине души им стыдно.
* № 11 (рук. АЧ 30/290, лл. 48—49).
Все они находятся как бы в некотором гипнотическом состоянии людей, в состоянии людей, не видящих и не желающих видеть значение совершаемых ими поступков. Но главный мотив, поставивший людей в это положение и поддерживающий их в нем, есть личная выгода этих людей: только оттого поступили все эти люди на службу, что они нашли это для себя выгодным, приятным, лестным; только затем они продолжают служить и стараются скрыть от себя значение своих поступков, что им это выгодно, приятно, лестно. Но что же привело и поддерживает всех подчиненных лиц — солдат в такое же положение?
Что заставляет этих кротких, добрых ребят, вчера взятых от сохи в наряженных в эти странные одежды, ехать с ружьями на убийство своих голодных отцов и братьев? У этих уже нет никаких выгод, положение их хуже того, из к[оторого] они взяты, и нет — почти нет опьянения властью, п[отому] ч[то] власти у них нет другой, как только та, чтобы исполнять по приказанию высших самые страшные, противные им обязанности палачей. И над кем же? Над своими братьями.
Отстаивая выгоды своих угнетателей, что побуждает этих людей становиться в такое положение и оставаться в нем? И это тем более удивительно, что распоряжаются стрепянием, сажанием в тюрьмы, содержанием на каторгах, казня[ми] разные: цари, министры, прокуроры, губернаторы, смотрители, но...[72]
