Максим Горький - Том 6. Пьесы 1901-1906
Черкун. Послушай… скажи мне сразу, чего ты хочешь?
Анна. Не обижай меня! Я ведь не за милостыней пришла… Я люблю тебя, да… очень сильно люблю, Егор… но я знаю: если ты решил… это бесполезно, если ты решил…
Черкун (глухо). Зачем друг другу дергать нервы, Анна?
Анна. Моя любовь — маленькая, но она мучает меня… нет, не уходи!.. Мне стыдно, что моя любовь такая… Сначала мне было обидно, больно… я думала о смерти, когда уехала:
Черкун (угрюмо). Что я могу сказать тебе? Не понимаю я тебя…
Анна (со страхом и мольбой). Я так беспомощна… я такая ничтожная… и все так страшно… когда одна: Так нестерпимо жалко видеть больного, избитого ребенка, который даже плакать боится…
Черкун (твердо). Анна, мне нужно знать, чего ты хочешь?
Анна. О… я хочу побыть около тебя еще немного: еще немного! Я не помешаю тебе… живи, как хочешь! Но мне необходимо это:
Черкун (угрюмо). Тебе тяжело будет, — смотри!
(Катя идет.)
Анна (с бледной улыбкой). Тогда я уйду — я уйду! Видишь ли, я ничего не понимаю, я ни о чем не думала серьезно до этой поры… Ты должен научить меня…
Катя. О чем ты говоришь?
Анна. О жизни, девочка моя! (Мужу.) Ты должен что-то дать мне взамен того, что взял…
Черкун. Не знаю… как я сделаю это — не знаю, Анна! Мне так неловко:
Катя (ворчливо). Ага, неловко! То-то! (Топая ногой.) Ух… ненавижу мужчин! Когда-нибудь я этого Лукина… так отщелкаю!
Анна (с улыбкой). Мне ведь тоже неловко — и обидно, что я такая… Но куда же я пойду? Не знаю: В моей семье — всё по-старому, все чувствуют себя правыми и всё злятся, всё обижаются. Старая мебель и книги, старые вкусы холодно и мертво! Порой они вдруг испугаются, засуетятся и говорят со злобой и со страхом, что жизнь испорчена — и снова, как в чаду, живут в своих воспоминаниях о старине… (К столу подходят Цыганов и Надежда. Цыганов наливает себе вина.) Я отвыкла от них, они мне непонятны:
Цыганов. С вами, моя дорогая, приятно и страшно, как над пропастью:
Надежда. Как вы много пьете!
Катя. Вы помирились?
Черкун. Не говори ей, Анна. Пускай она умрет от любопытства:
Катя. Да ведь я вижу… Эх, кабы вы были моим мужем… я бы вас — вот как держала! (Крепко сжимает кулак.)
Черкун. Ну, не пугайте меня…
Анна. Милая ты моя…
(За деревьями является Монахов.)
Цыганов. Как злит меня, что вы неуязвимы для яда, который я хотел бы вам привить… Как это жаль!..
Анна (быстро). Пойдем отсюда, Катя… (Ведет ев за руку.)
Катя. Только не в комнаты! В беседку…
Черкун (усмехаясь, идет к дому). Ты слишком откровенно ведешь свои дела, Сергей…
Цыганов. Мир может восхищаться ими, если хочет…
Надежда (задумчиво). Жорж… милое имя! Маврикий, ты чего там?
Монахов (является, кивая головой на стол). А вот… сюда!
Надежда. Как нехорошо это — вертеться на глазах…
Монахов (кротко). Ты чего ворчишь? Опять живот болит? Или мозоль?
Надежда (Цыганову). Вы понимаете: это он нарочно грубости и гадости говорит, чтобы отвратить от меня мужчин…
Цыганов. Да? Прием… любопытный…
Надежда (искренно и просто). Ах, если бы вы знали, какой это противный человек! То он говорит, что у меня изо рта пахнет…
Монахов (тревожно). Ну что ты, Надя? Кому же я говорил?..
Надежда (идет к нему). Напомнить? Я напомню…
Монахов (отступает). Ну вот, Надя… что такое? Я пошутил…
(Они скрываются в деревьях. Цыганов устало садится в кресло, лицо у него тоскливое. К столу подходят Дробязгин и Гриша.)
Дробязгин. Сергей Николаевич! Позвольте вас спросить, что такое тайные пороки?
Цыганов. Я вам не скажу этого, мой друг… предпочитаю видеть вас явно порочным… Это значительнее и красивее…
Дробязгин. А добродетели тайные бывают?
Цыганов. Они, должно быть, всегда таковы… я не видал явных добродетелей…
Гриша. А как оно называется… это зеленое, густое… которое первый-то раз вы мне поднесли… помните?
Цыганов. Шартрез, юноша…
(Гриша повторяет вполголоса и улыбается. В саду Матвей зажигает фонарики.)
Дробязгин. А кто, Сергей Николаевич, мудрейший из мудрецов?
Цыганов. По этому поводу в истории философии рассказано следующее: было три мудреца; первый доказывал, что мир есть мысль, другой утверждал противное: я, право, не помню, что именно. Но я наверное знаю, что третий соблазнил жену первого, украл у второго рукопись, напечатал ее как свою и его увенчали лаврами…
Гриша (с восторгом). Ловко!
Дробязгин (неуверенно). Н-да… действительно… подкузьмил!
Цыганов. И объегорил, прибавьте… А теперь давайте выпьем, и да здравствует юность! Поздно понимает человек, как это прекрасно — быть юношей!
(Лидия стоит с цветком в руках и брезгливо смотрит, как мужчины пьют.)
Дробязгин (задумчиво). Я полагаю, Сергей Николаевич, так, что воровство — всегда будет?
Цыганов. Непременно, мой друг… По крайней мере до той поры, пока кто-нибудь не украдет всё… понимаете — всё! Тогда красть будет нечего, и поневоле все люди станут честными…
Гриша (хохочет). Голыми все будут… А вот Емелька Пугачев хотел всё-то украсть, так его живьем сварили… растопили котел серебра да башкой его туда… издох! (Хохочет.)
Лидия. Дядя Серж!
Цыганов. Что вы мне прикажете, дорогая моя?
(Дробязгин и Гриша почтительно сторонятся и уходят.)
Лидия. Зачем это вы их… так?
Цыганов. Приятно, знаете, немножко развратить этих двух поросят… может быть, порок сделает их более похожими на людей… а?
Лидия. Серж Цыганов, гурман и лев, еще недавно законодатель мод напивается… с кем?
Цыганов. И влюблен в жену акцизного надзирателя… Да, земля вертится скверно, что-то испортилось в гармонии вселенной…
Лидия. В самом деле — что с вами?
Цыганов (негромко). Какая это женщина… черт возьми!
Лидия. Вы дурите?
Цыганов. Нет…
Богаевская (кричит). Сергей Николаевич!
Цыганов. Иду. Знаете, моя дорогая… я, может быть, предложу ей вступить со мной в законный брак… Мне уже пора в брак, как острят приказчики… Идете?
Лидия. Нет… Тяжело смотреть на вас, господа… уехать хочется отсюда…
Цыганов. Потому что кто-то неожиданно приехал?
Лидия. Зачем же быть вульгарным и со мной?
(Цыганов пожал плечами и уходит. Лидия, тихо напевая, идет направо. Навстречу ей, быстро — Анна.)
Анна. Вы получили мою записку?
Лидия. Зачем вы написали это?
Анна. Я вас обидела?
Лидия. Вы унижаете себя… мне кажется…
Анна. Ах, разве это важно, если любишь!
Лидия. Вы хотите сказать мне что-то?
Анна (тревожно и тоскливо). Да. Да. Не презирайте меня… я сама себе противна в эту минуту… У меня нет другого места, вы понимаете, нет у меня другого места… Жизнь так огромна. Я могу жить только около него…
Лидия (холодно). Зачем мне это нужно знать?
Анна. Не говорите так. Сильные должны быть добрыми… Я хочу спросить вас и не могу… вы знаете, о чем я хочу спросить вас?..
Лидия. Да. Пожалуй, знаю… Люблю ли я вашего мужа, — это? Нет. Не люблю…
(Гриша осторожно подходит к столу, берет бутылку вина и исчезает.)
Анна. Правда? (Хватает ее за руку.) А — он? А он вас? Скажите!
Лидия. Не знаю. Не думаю…
Анна (тоскливо). Этого нельзя не знать!..
Лидия. Мы с ним друзья… о многом говорим…
Анна (гордо). А! Теперь я сама могу поговорить о многом!
Лидия (улыбаясь). Вот и прекрасно!
Анна. Я женщина, я люблю, я хочу быть с ним…
Лидия. Могу уйти?
Анна (искренно). Я вам противна, да? Поймите, — я не могу жить иначе…
