Константин Седых - Отчий край
- Вот, брат Елисей, пила, так пила, - обратился он за сочувствием к Каргину. - Ей слово - она тебе десять, ее ложкой - она тебя поленом. Баба она баба и есть... В самом деле, что ли, домой махнуть?
Каргин до этого смеялся, а тут насупился:
- В таком деле я тебе не советчик. Ломай над этим голову сам. Лучше сейчас подумать, чем потом раскаиваться... Хочешь знать, я бы на твоем месте по-другому сделал - взял бы да уехал с Санькиных глаз долой. Мало разве здесь мест, где можно пожить и подождать, как оно в конце концов обернется. Поживи, подожди, как дома дела пойдут. Если "буфер" дело серьезное, тогда можно и домой возвращаться. А сейчас еще ничего не понятно, хоть и появились на красных знаменах синие лоскутья. Может, эти флаги совсем посинеют, а может, уберут с них синее...
Ленка ездила на санях за сеном. Привезла она воз, какого не накладет и иной казак. Каргин и Гурьян вышли из землянки, помогли ей свалить сено, распрячь коня. Потом Гурьян, покусывая сухой стебелек пырея, сообщил ей:
- А у нас, Елена, беда. Санька-купец собирается прийти за тебя свататься. Ума не приложу что делать будем. Откажи ему - житья не будет. Злопамятный он человек.
У Ленки дрогнули губы, слегка заблестели слезы в голубых за минуту до этого безотчетно счастливых глазах.
- Если не жалко меня, батюшка, - пропивайте, жалко - сегодня же домой собирайтесь: Аргунь переехать недолго - дело на две минуты.
- Переезд - дело нетрудное, да вот как на него решиться? Сунусь туда, а меня в шипишку поведут. Был Гурьян - и нету, записывай в поминальники... Может, нам лучше в Трехречье махнуть, на Дербул? Там много наших живет.
- Ни на какой Дербул я не поеду, отец, - ответила Ленка, круто повернулась и убежала в землянку.
Гурьян посмотрел ей вслед, покачал сокрушенно головой и достал из внутреннего кармана своего полушубка красную тряпицу. В тряпице оказался серебряный китайский даян.
- Давай закатимся куда-нибудь и завьем горе веревочкой, - предложил он Каргину, подкидывая даян на широкой, в затвердевших мозолях ладони.
Домой он вернулся за полночь.
- Зажигай, старуха, свет, ни бельмеса не вижу, - переступая порог, потребовал заплетающимся голосом.
Босая заплаканная Гурьяниха зажгла лампу, присела на нары, поеживаясь от прохлады. Гурьян оглядел нары и не увидел на них дочери.
- А где Елена? Куда она у тебя по ночам шляется? Ты мне ее не распускай, а то принесет тебе в подоле черномазого китайчонка.
- Она не ушла, а уехала.
- Куда уехала? Как она без меня посмела?
- А вот и посмела. Заказала сестре лодку, та пригнала, помогла ей собраться и увезла к себе. Есть там у нее жених почище твоего Саньки.
- Значит, за ней приезжала Манька?
- Манька.
- Обеих выпорю. Вот сейчас же поеду, найду их там и выпорю. Я не посмотрю, что Манька партизанская жена. Выскочила замуж против моей воли за голодранца и Ленку хочет за такого же выдать. Я ей покажу.
- И вовсе не за голодранца. Ленкин жених у партизан полком командует.
- Полком? У красных? Кто же это такой?
- Роман Улыбин из Мунгаловского. Он Ленке не раз заказывал с попутчиками, чтобы ехали мы домой и ничего не боялись.
- Гляди ты, какое дело! Ну, дай бог, дай бог, чтобы дождалась она его. Тогда меня голой рукой не схватишь. Буду я кум царю, тесть красному полковнику.
Назавтра встретил Гурьян Епифана Козулина.
- Верно, что ли, что Елена твоя домой удрала? - осведомился Епифан.
- Верно, куда денешься.
- Молодец, девка! Люблю таких, - похвалил Епифан. - На черта ей сдался этот тварюга Санька. Она там и почище жениха отхватит. Да у нее уже кто-нибудь и есть на примете.
- Есть, паря, есть. По одному мунгаловскому парню она сохнет. Правда, он самый отъявленный красный, а молодец, ничего не скажешь против. Это сын покойного Северьяна Улыбина.
Епифан вспыхнул словно от удара. Судорожно глотнув воздух, закричал:
- Нашел кого хвалить! Да это гад из гадов. О нем давно петля тоскует. Чем с таким твоей девке связываться, лучше уж за Саньку выйти. Этот, по крайней мере, не голодранец, а у того ни кола, ни двора.
- Ну, уж это ты через край хватил, - возразил Гурьян. - Ромка, брат, из хорошей семьи, да и сам молодец из молодцов. Недаром полком у партизан командует. Умница и храбрец. А ежели нет теперь у него ни кола, ни двора, так в этом не он виноват. Это ваши же на него карателей науськали. По вашей милости и Северьян погиб, и хозяйство его порушено.
- Что заслужил, то и получил. Терпеть я его не могу.
- Да тебе-то он какую межу переехал? За что ты несешь на него?
На минуту появилось у Епифана желание взять и рассказать Гурьяну все, что было у Романа с его Дашуткой, которая по его милости испортила всю свою жизнь и погибла во цвете лет. Но тут же он подумал: "Расскажу ему, а он смеяться надо мной будет. Уж он позлорадствует. Начнет звонить направо и налево, все по-своему истолкует. Лучше уж промолчать, черт с ним и с его дочерью".
- Что же молчишь, не отвечаешь? - снова пристал к нему Гурьян.
- Что думал, то сказал, а дальше - дело твое. Катись ты от меня к такой матери с твоим Ромкой! - он сердито сплюнул, повернулся и ушел.
О том, что Гурьян мечтает породниться с Романом Улыбиным, скоро узнали все беженцы. Одни со зла, другие от зависти - все стали смеяться над Гурьяном и в глаза и за глаза. Подстрекаемые Епифаном, не давали они ему покою.
Оказавшись в дураках, Санька решил отомстить Гурьяну. По совету Епифана, он подпоил байкинских беженцев Михея Воросова и Ваньку Окатова, готовых за деньги на любую подлость, и нанял их "мало-мало таскай за бороду" ничего не подозревающего Гурьяна. Получив от Саньки хороший задаток, байкинцы устроили гулянку и пригласили на нее Гурьяна. Пришел к ним и Епифан. Ему очень хотелось поглядеть, что сделают с Гурьяном, которою он возненавидел всей душой.
В разгаре выпивки Воросов сказал Гурьяну:
- Ты уж за нас замолви словечко перед красными, когда Ромкиным тестем сделаешься.
- Да ведь это будет или нет - бабушка надвое гадала, - ответил разговорчивый после выпивки Гурьян.
Епифан не хотел ни во что вмешиваться, но тут не вытерпел, вмешался:
- Не такой этот поганый Ромка дурак, чтобы жениться на Ленке. Поводит он ее в кусты, ежели еще не водил, и останется Гурьян с приплодом, а без зятя. Будет тогда рад свою дочь и за Саньку выдать, да тот тоже потом побрезгует.
- Эх, Епиха, Епиха! И сволочь же ты после этого, - возмутился Гурьян и поднялся, чтобы уйти.
- Это я-то сволочь? - спросил Епифан, хватая Гурьяна за горло. - Да я тебе всю морду сейчас разукрашу за такие слова.
- Правильно! Дай ему раз! - подзуживал, посмеиваясь, Воросов, довольный тем, что бить Гурьяна ему не придется. Теперь, если что и случится, они с Ванькой будут в стороне.
Епифан словно только этого и дожидался. Он ударил Гурьяна и сбил его с ног. Воросов и Окатов схватили Епифана за руки и дали возможность Гурьяну вскочить и выбежать из землянки.
- Вот теперь догоняй и бей его, сколько тебе угодно будет, - выпуская Епифана из рук, сказали оба враз. Епифан понесся в догонку за Гурьяном, настиг его и начал избивать. За Гурьяна восстали проходившие мимо чалбутинцы. Епифану пришлось туго. Он вырвался от насевших на него людей, выломил из изгороди кол и стал отбиваться колом. Довольные Воросов и Ванька стояли у своей землянки и весело посмеивались.
На шум прибежали пограничники, вместе с которыми был и Санька. Епифана сбили с ног и начали палками учить уму-разуму. Потом их обоих с Гурьяном связали, волоком дотащили до ямы, служившей тюрьмой, и сбросили на голову уже страдавшего там Агейки Бочкарева. Назавтра их собирались отвезти в городок Шивейсян, где наверняка грозила им смертная казнь. Каргин и Большак решили их спасти. Ночью они подкрались к яме с лестницей, и всех троих извлекли на белый свет. Гурьян и Агейка немедленно уплыли на русскую сторону, а Епифан сел на коня и подался в Трехречье, где жили богатые беженцы. Утром чуть свет уехала домой и Гурьянова жена с подростком-сыном, отдав свое имущество на сохранение надежным людям.
Через три дня стало известно, что Гурьяна и Агейку милиционеры увезли в Завод. Все беженцы с нетерпением дожидались, что сделают красные с ними. Но с ними ничего не сделали. Гурьяна отпустили домой, а Агейку мобилизовали в Народно-революционную армию и отправили в Сретенск.
Узнав об этом, многие беженцы стали подумывать о возвращении домой.
А Санька Ты Сун-хин скоро утешился. У жившего в бакалейках есаула Рысакова была прислуга, разбитная, видавшая виды деваха из Онохоя. Санька обратил на нее свое благосклонное внимание. Веселая и краснощекая девка переехала к нему полновластной хозяйкой и стала командовать Каргиным. Каргин жестоко страдал, но делать было нечего, приходилось терпеть все капризы Санькиной Маруськи. Встречаясь с ним, Санька хвастался:
- Эта Маруська шибко сладкая баба. Теперь моя спокойно сипи нету. Маруська говорит: дабай, Санька, дабай. Скоро у нас будет дитька, будет кричать: уа-уа. Атамана с ней будет водиться, петь ей руськую песенку: баю-баюски-баю, колотусек надаю. Холосо, а?..
