Василий Нарежный - Том 2. Романы и повести
– Скажи дураку-сотнику и бездельникам – членам и сотенной канцелярии, что они беззаконники и что я завтра же еду в Полтаву позываться с ними в полковой канцелярии!
С бледным лицом, с сильно биющимся сердцем вошел пан Харитон в палату пиршества и сильно огорчился, увидя, что все гости стояли со шляпами и палками в руках.
– Что такое, паны! – вскричал он, – неужели появление негодяя Анурия может погубить наш вечер! Пустое, друзья мои! Повеселимся сегодня; ибо, может статься, мы долго не увидимся. Завтра отправлюсь я в Полтаву, где и буду позываться с нашею сотенною канцеляриею.
Услыша такую отчаянную мысль, все ахнули и уставили на него любопытные взоры. Анфиза заплакала и сказала своим приятельницам:
– Лучше бы ему не оживать сегодня, чем наделать столько бед! Шутка ли? Канцелярскому писцу надавать позатыльщин и с дюжину ударов по спине орясиной? Можно ли позываться ему с целою сотенною канцеляриею, когда не сладил с двумя Иванами, простыми шляхтичами? Одна беда, да и только!
Гости стояли в недоумении, уйти ли им, или остаться, как новое зрелище решило их сомнение: четыре полные корчаги варенухи несены были с подобающим торжеством. Густой благовонный пар, клубом вившийся из их отверстий, коснулся нежного их обоняния; шляпы и трости уложены по скамьям, пиршество возобновилось и продолжалось гораздо за полночь.
Часть вторая
На другой день пан Харитон оделся по-дорожному и приказал домашним снаряжать его в дальний путь, где, по всему вероятию, пробудет он немало времени. Когда вздыхающая Анфиза с дочерьми и несколькими служанками начала увязывать узлы, пан Харитон с трубкою в зубах вышел на крыльцо и просвистал три раза: на сей обычный знак прибегает Лука и ждет приказаний.
– Что же не подвезена кибитка! – вскричал сердито пан, – разве я не говорил тебе вчера, что сегодня еду в Полтаву позываться?
– Во-первых, – отвечал слуга, – ты об этом ничего вчера не приказывал; а во-вторых, хотя бы и сто раз приказывал, то все было бы то же.
– А почему?
– Потому, что лекарь, третьего дня, по делам твоим уехавший куда-то в твоей кибитке и на твоих лошадях, до сих пор еще не возвращался!
Пан Харитон задрожал от гнева, и трубка выпала из рук его.
– Кто ж тебе, бездельник, говорил, что я поручал лекарю ехать куда-нибудь по делам моим?
– Он сам это сказывал!
– Вот тебе и на!
Пан Харитон поднял с земли трубку, сошел с крыльца и начал шагать по двору, заглядывая всякий раз в сарай, когда проходил мимо оного, и, не видя ни щеголеватой кибитки, ни двух надежных коней, приходил час от часу в большее бешенство. «Что начать в таких сомнительных обстоятельствах? Позываться? Нет возможности! Озлобленный писец Анурии из кожи вылезет, только бы обвинить меня! Попросить у кого-либо из приятелей напрокат?
Но дал ли бы я сам кому-либо кибитку в столь дальнюю дорогу! Опять просить? Стыдное дело! Покориться лекарю, заплатить за лекарство и возвратить похищенное имущество? Нет, нет! это будет знак, что я сознаюсь в своей несправедливости; а родить такую мысль в умах соседей, а особливо панов Иванов, мне пуще ножа острого! Однако ж что-нибудь делать надобно!»
Пан Харитон продолжал расхаживать по широкому двору, углубись в размышления; вдруг вспадает ему на ум счастливая мысль, и он останавливается. «Так! – вскричал он, – точно так и я сделаю, никому не кланяясь. Сколько я перечитал книг в моей молодости! «Бова Королевич», «Еруслан Лазаревич», «Петр – Золотые ключи» и многое множество других. Уж они ли – князья и царевичи – не могли иметь хороших кибиток для своих разъездов, а посмотришь на картинки, все они путешествуют верхами и большею частию на прескверных клячах. Пан Демьян давно зарится на двух моих жеребчиков; не поменяется ли он со мною, уступив за них своего иноходца и старую кобылу? Пожалуй, я придам еще козла или барана!»
Утвердясь в сих мыслях, он обыкновенным знаком, то есть свистом, подзывает Луку и велит возок свой, в коем вывозили со двора всякий сор, вымыть хорошенько и колеса смазать; потом входит в покои и объявляет жене и дочерям, что будет обедать дома и притом с гостем. Сделав домашний распорядок, он шествует к пану Демьяну и находит его в огороде, занятого сшиванием тютюна в папуши*. Начались торговые переговоры и продолжались немалое время; наконец дело приведено к концу: иноходец и кобыла уступлены пану Харитону за двух жеребчиков, с придачею старого козла, столько необходимого для конюшни, где стоят молодые лошади. Тогда же новое приобретение пана Харитона отведено в дом его, оттуда взято возмездие, и как скоро пан Демьян управился с тютюном, то и потекли к обеду нового путешественника, куда предварительно приглашен был и священник с причтом. Распространяться нечего. По окончании трапезы и по получении благословений пан Харитон простился с рыдающим семейством, взмостился на иноходца, перекрестился и, утирая кулаком слезы, вскричал на лошадь: «Ну!» – и огрел ее плетью по боку. Бедное животное вздрогнуло и затрепало ушами, не чувствуя на спине своей такой тяжести и не получая других знаков к усугублению хода, кроме движения уздою; получив новый удар и услыша новое: «Ну же, волк тебя съешь!», выступило вперед с такою кротостию, с таким непамятозлобием, что сам пан баритон умилился и дал слово сколько можно реже прибегать к посредству плети, а довольствоваться сим одним многозначащим: «Ну!» Лука, сидя на козлах возка, в коем находилась вся нужная поклажа, не столько был нежен, как господин его: он вооружился длинною дубиною, и, о каждым восклицанием «Ну!» бедная старуха чувствовала по крайней мере два ловких удара по репице. Она вертела хвостом, скалила зубы, хотела выступать посмелев и – спотыкалась. В таком-то торжестве пан Харитон выехал из села Горбылей и направил шествие по дороге к Полтаве. Хотя в городе сем не бывал он никогда, но, помня пословицу: «Язык и до Киева доводит», не унывал нимало.
Оставим его покуда в сем гигантском предприятии, которое Ивану старшему показалось крайне отважным, а младшему даже отчаянным, безумным, и обратимся к сим последним, коих мы давненько оставили, занявшись делами отважного пана Харитона.
Глава II Новые поводы к тяжбеОдержав столь знаменитую победу над злейшим врагом своим по делу о сожженной голубятне и истребленной пасеке, паны Иваны с торжеством ехали из города в свою обитель, как на середине дороги у стоявшей корчмы увидели они одноколку и тотчас узнали, кому принадлежит оная.
– Вот кстати, – сказал Иван старший, – возьмем у Анурия принадлежащий нам рубль и хорошенько его попотчуем.
Вошед в сборную комнату, они и подлинно увидели пана Анурия за столом, сидящего у сулеи, в самом пасмурном положении.
– Что такое, пан Анурии? – вскричал Иван старший; – сулея у самого рта и печальный вид – это что-то не клеится. Жид! подай-ка еще две сулеи с чем хочешь, только бы с самыми лучшими думами! Право, ты пан Анурии, великий делец и весьма проворен! Возможно ли только в такое короткое время управиться с такою буйною головою, какова у негодного Занозы!
– И подлинно управился! – сказал Анурии с горькою улыбкою и, налив кубок, пил из него с приметным неудовольствием. Паны Иваны диковину сию заметили с удивлением, приступили с расспросами, и Анурии рассказал все подробно. Выслушав с подобающим вниманием о сем приключении, от существования Малороссии неслыханном, паны Иваны сердечно возрадовались, и старший восплескал руками. Анурии показал весьма недовольный вид и спросил:
– Неужели вы, коих я считал моими друзьми, можете радоваться, что затылку моему достались оплеушины, а спине полновесные удары дубиною?
– Никак, – отвечал Иван старший, – мы радуемся и веселимся не тому, что именно тебе, нашему другу и ходатаю, достались славные побои, но тому, что они даны именитому писцу сотенной канцелярии дерзкою рукою злобного Занозы. Мы надеемся, что сие злодеяние скорее его доконает, чем застреленные кролики, перебитые гуси, утки, овцы и, наконец, – истребленная пасека! Шутка ли только! Пану Анурию, мужу, поседевшему и оплешивевшему среди бумаги, чернил и перьев, надавать позатыльщин и раз десять огреть орясиною!
– Ровно двенадцать раз огрел он, – отвечал надменно пан Анурии, – а в тринадцатый замахнулся и хотя сделал промах, но все его должно счесть за удар. Притом же – при бесчисленном множестве шляхтичей и шляхтянок он поносил самыми бесчестными ругательствами сотника и всю сотенную канцелярию; волок меня чрез всю комнату, что все равно как через весь дом, за ворот, который достает, как видите, до затылка, а потому все равно как бы волок за чуб. О паны Иваны! если вы тому радуетесь, что Харитону Занозе достанется за сие богопротивное дело с лихвою, то мне это любо! О! если бы у него было и вдвое имения более, нежели сколько он имеет, то и его было бы недостаточно заплатить мне за бесчестье и увечье. Нет! надобно будет ему познакомиться с городскою тюрьмою и отведать, какой вкус имеет черствый хлеб и пресная вода. Вот вам рука моя, что это сбудется, и притом скоро!
