Федор Сологуб - Том 5. Литургия мне
Раиса засмеялась и сказала:
– Слышите, бедный Уэллер, у вас холодное сердце.
А Шпрудель, как поставленный на рельсы, катил дальше, и самый голос его приобретал все более машинный оттенок. Он говорил:
– Потому что они расчленяют впечатления, которые способны тронуть душу только в целом. Но вы на меня не сердитесь. Вы – славный малый и отличный товарищ.
Уэллер саркастически усмехнулся, поклонился и сказал:
– Благодарю. Прикажете ответить вам тем же?
В тоне его голоса было что-то неуловимо дерзкое, так что Шпрудель досадливо поморщился. Людмиле показалось, что молодые люди готовы поссориться. Она торопливо сказала:
– Юноши, не ссорьтесь! Шпрудель, не нападайте на Уэллера.
Шпрудель вспомнил соответствующую, как ему казалось, случаю цитату из Шиллера:
– «Даже из рук недостойных истина действует сильно».
Цветы позднего лета благоухали так нежно и тонко, и так безоблачна была безбрежная лазурь, только что омытая недавно прошедшим дождем, и так свежо и молодо зеленел весь сад, что Раисе и самые высокие слова казались грузными и неуклюжими, когда они падали из уст Шпруделя. Она вздохнула и подумала: «Бедная Людмила!»
Уэллер пожал плечами и холодно спросил:
– Уверены ли вы, Гейнрих, что устами вашими говорит истина?
Шпрудель продолжал цитировать:
– «Истины оба мы ищем, – сказал Шиллер, – ее ты ищешь в природе, я ищу в сердце, и верь, что мы оба ее найдем».
Сергей подошел и слушал с улыбкою.
– Опять из Шиллера? – тихо спросил он Раису.
Раиса молча кивнула головою. Сергей весело сказал Шпруделю:
– Он – ужасный колбасник, ваш Шиллер.
Шпрудель очень обиделся за Шиллера, но вспомнил из него же убийственную цитату:
– «Есть люди, которые потому бранят граций, что никогда не были ими обласканы».
Сергей засмеялся.
– Ну, это антимония на постном масле. Сестры, мама вас зовет зачем-то.
VIШпрудель и Уэллер остались вдвоем. Шпрудель чувствовал себя уязвленным. Ему хотелось сказать Уэллеру что-нибудь неприятное. Он сказал:
– Друг мой, мне жаль вас.
– Тронут, – отвечал Уэллер.
– Вы любите Раису, – говорил Шпрудель. – Но она ответит вам, как возлюбленная рыцаря Тогенбурга: «Сладко мне твоей сестрою, милый рыцарь, быть, но любовию иною не могу любить».
Уэллер сделал ледяно-холодное лицо и сказал:
– Друг мой, позвольте мне сказать вам пару дружеских слов.
– Пожалуйста, – сказал Шпрудель, зло усмехаясь.
– Я – очень спокойный человек, – говорил Уэллер. – Но есть вещи, которых я не люблю.
Шпрудель насмешливо засмеялся.
– Как и всякий. Вы не открыли мне ничего нового.
– И не собираюсь, – отвечал Уэллер. – Но видите ли, есть случаи, когда бокс вразумительнее слов.
– Ого! – воскликнул Шпрудель в недоумении.
Неизвестно, чем бы кончился разговор молодых людей, но, к счастью, в это время возвратились сестры.
Александра сказала:
– Ну что же, молодые люди, гулять? Идем или едем?
Раиса со счастливою улыбкою смотрела на небо. Бездонные просторы небес всегда манили к себе ее взоры. Все, что совершалось на небе, она замечала раньше других сестер. Даже ночью занавески в ее спальне не задергивались, чтобы она могла, и лежа в постели, видеть звезды, вечные, чистые, всегда утешающие.
И теперь она воскликнула:
– Смотрите, радуга!
Шпрудель решил, что ссориться не стоит и несвоевременно. Интереснее отправиться на прогулку. Он сказал:
– Дождя сегодня больше не будет. «Не человечьими руками жемчужный, разноцветный мост из вод построен над водами!»
Раиса взглянула на него и вздохнула. Жемчужный мост показался ей пошатнувшимся, когда говорил Шпрудель.
VIIСтоя над высоким берегом реки и мечтательно глядя в далекие поля, Шпрудель говорил Людмиле:
– Мне хочется пройти к старой мельнице, к Орлицам. Здесь везде такие просторы, так много земли. У иного русского помещика больше земли, чем у баварского короля. У Орлиц – цветущие луга, и я «пойду, волнуемый мечтами, в луга, где зеркальный поток, чтоб для тебя, между цветами, сорвать прелестнейший цветок».
– Но ведь там болото? – сказала Людмила.
– Ну что ж! – сказал Шпрудель. – Не найдем дороги, вернемся. А может быть, найдется мост, где «катятся волны внизу, повозки вверху, и любезно мастер возможность дал также и мне перейти».
– Не знаю, – отвечала Людмила. – Мы только раз туда ездили, уже давно, и я не помню дороги.
Шпрудель вздохнул, нежно пожал руку Людмиле и патетически воскликнул:
– Ах, Людмила, мой нежный друг! Если бы я не любил тебя, я любил бы одну природу! «Если б в мире вдруг людей не стало, то считал бы я живыми скалы». Но недолго мне гулять в этих прекрасных местах.
– Почему, Гейнрих? – тревожно спросила Людмила.
Неопределенные выражения сменялись на лице Шпруделя. Он отвернулся от Людмилы и говорил тихо и отрывочно:
– Я получил печальное известие. Мой отец болен. Зовет домой. Торопит. Боится, что умрет, не успевши увидеть меня. И я должен спешить.
Людмила слегка побледнела. Спросила:
– Но ты вернешься, Гейнрих?
Шпрудель нежно обнял ее за плечи, привлек к себе и говорил:
– Если бы я был послан в пучину морскую за кубком золотым, и тогда бы я к тебе вернулся, Людмила. А ты, Людмила? «Людмила моя все еще меня любит? У меня то же сердце, что вчера: а у тебя?»
Он в самом деле любил Людмилу и был взволнован необходимостью разлуки. Но его постоянные цитаты из Шиллера и постоянно приподнятый тон делали звук его речей неверным. Людмила, очарованная голубоглазым тевтоном, не замечала этого. Слезы были у нее на глазах, когда она говорила:
– Ты знаешь, как я тебя люблю.
– «Любовь есть лестница, по которой мы восходим к богоподобию», – опять процитировал Шпрудель.
– Я боюсь этой разлуки, – говорила Людмила.
Шпрудель сейчас же вспомнил утешающую цитату:
– «Кто может разорвать союз двух сердец? разъединить тоны одного аккорда?» Для моей любви нет Леты.
VIIIСовершенно неожиданно для многих развертывались грозные события. Австрия послала ультиматум Сербии, и стало известно, что Россия принимает живейшее участие в судьбе слабого славянского государства.
После обеда получены были газеты с очень тревожными известиями. Поднялись шумные, взволнованные разговоры. Генерал Старградский спокойно сказал:
– Мы заступимся за Сербию.
Молодой француз Дюбуа, брат той юной Мари, о которой утром говорил Буравов, восклицал с волнением:
– И будет великая война, и моя бедная Франция… Но мы исполним наш долг, чего бы нам это ни стоило!
Один только Шпрудель был совершенно спокоен. Он с насмешливою улыбкою спросил:
– Да разве Сербия – вассал России, чтобы вы за нее заступались? Германия этого не позволит.
Он сказал это таким высокомерным тоном, что все посмотрели на него с удивлением. Сергей засмеялся.
– Ну, – сказал он, – как же это вы не позволите?
Шпрудель очень высокомерно и красноречиво доказывал, что Германия имеет достаточно сил, чтобы заступиться за свою союзницу и вести победоносную войну на два фронта.
Ельцов тихо сказал Александре:
– Замечательный тон у этого господина!
Александра отвечала ему так же тихо:
– Я никогда еще не видела его таким запальчивым. Из-под оболочки скромного инженера выглядывает мундир прусского лейтенанта.
– Хорошо, если только лейтенанта, – сердито проворчал Ельцов.
Старградский спокойно отвечал Шпруделю:
– Нет, господин Шпрудель, мы не дадим Сербию в обиду. Мы не одни, и пришел час расплаты по старым счетам. На этот раз мы не уступим.
Екатерина Сергеевна тревожно спросила:
– Но если будет война, тебя пошлют?
Старградский улыбнулся.
– Надеюсь, Катя, что не оставят дома.
– Боже мой! Боже мой! – воскликнула Екатерина Сергеевна и заплакала.
IXЛюдмила, очень взволнованная, тронула Шпруделя за плечо и тихо шепнула ему:
– Гейнрих, пойдем в сад, мне надо сказать тебе кое-что.
Она быстро вышла на балкон. Шпрудель пошел за нею. Людмила быстро шла в дальний угол сада, к пруду. Когда уже за деревьями не слышно было голосов и шума в доме, она остановилась на берегу пруда, положила обе руки на плечо Шпруделя и, глядя прямо в его глаза, спросила:
– Гейнрих, ты поступишь в армию, ты будешь воевать против России?
Шпрудель глянул в сторону и уклончиво отвечал:
– Будем надеяться, что до войны дело не дойдет.
Людмила заплакала.
– Гейнрих, – говорила она, – если ты меня любишь, останься. Подумай, – сердце мое, сердце мое!..
Шпрудель пожал плечами. Лицо его приняло высокомерное выражение. Он сказал холодно:
– Я – германец. Я должен.
