Константин Станюкович - Том 2. Два брата. Василий Иванович
Когда Леночка позвала Васю пить чай, Вася спросил:
— Будем после читать?
— Нет, Вася. Мне что-то нездоровится.
Вася украдкой посматривал на Леночку встревоженным взглядом, полным любви. Когда Леночка ловила его взгляд, Вася растерянно опускал глаза. Леночка и не догадывалась, что дыханье первой любви коснулось юноши. Он сам не понимал, почему его сердце так сильно бьется в присутствии Леночки и почему оно замирает в тоске, когда она встревожена.
После чаю, когда они прошли в комнату к Леночке, Вася вынул из кармана сложенный печатный лист и, подавая Леночке, сказал:
— Хочешь прочесть?
Леночка стала читать. Вася заходил по комнате. Когда она кончила, лицо молодой женщины было взволновано.
Она молча отдала Васе листок и через несколько минут заметила:
— Смотри, Вася, осторожней с этим!
— Не бойся!..
Через несколько времени он спросил:
— В деревню не едете? Решили?
— Нет… Коле нельзя, а одной ехать не хочется… А ты скоро?
— Через месяц. Тянет из города… В Витине теперь славно…
— Да… славно там! — вздохнула Леночка.
Вася скоро ушел. Прежде чем вернуться домой, он долго еще бродил по улицам в каком-то мечтательном настроении.
XXII— Вот и дождались гостей! Иван Андреевич, Вася приехал!
Такое радостное восклицание Марьи Степановны раздалось в витинском доме, в первых числах июня, перед самым закатом солнца.
Вслед за тем Марья Степановна уже была в передней и обнимала Васю.
— А это, мама, Чумаков! — произнес Вася, указывая на стоявшего поодаль приятеля.
— Очень приятно. Очень рада! — радушно приветствовала Марья Степановна молодого человека и опять обняла Васю.
— Как же это вы так неслышно подъехали? На почтовых?
— Нет, мама. Мы со станции по пути с одним залесским мужиком… Он подвез нас.
— Узнаю Васю, узнаю! — говорил Иван Андреевич, целуя сына. — Не мог уведомить. Трудно, что ли, было бы кучеру съездить! Добро пожаловать, господин Чумаков! — весело обратился старик к гостю. — Очень рад.
— Однако неказист ты на вид, Вася! — продолжал Иван Андреевич, когда все перешли в залу, и старик тревожно оглядывал сына. — Похудел, и цвет лица… Мало, видно, вы, господин Чумаков, его бранили! — полушутя, полугрустно обронил Иван Андреевич. — Кашляешь? Грудь болит?
— Нет, нет, папа. Я здоров, а в деревне совсем окрепну.
— Мы его поправим здесь. Еще бы цвету лица быть, когда они бог знает что едят там в кухмистерских. Они все в Петербурге какие-то чахлые! — сказала Марья Степановна, заглядывая в лицо Васи.
— Ну, это ты напрасно. Посмотри-ка на господина Чумакова.
И точно, румяный, плотный, он весь сиял здоровьем и, казалось, опровергал мнение Марьи Степановны насчет гибельного влияния петербургских кухмистерских.
— Так, может быть, господин Чумаков… как вас по имени и отчеству? Не люблю я по фамилии звать.
— Андрей Николаевич.
— Так, может быть, Андрей Николаевич у родных обедал.
Чумаков усмехнулся.
— Нет-с, я тоже в кухмистерских.
— А иногда и так, мама! — подсказал Вася.
— Как так? — удивилась Марья Степановна.
— Ситник и колбасы кусок.
— И, как видите, слава богу! — рассмеялся Чумаков.
— Ну, я вас откормлю, голубчиков. Сейчас покушаете. Сейчас будет готово. А Коля и Леночка здоровы?
— Здоровы.
— Обидно, что они не приедут. Что делать!
— Что, как его дела? — осведомился Иван Андреевич.
— Кажется, ничего себе! — уклончиво отвечал Вася, не желая огорчить отца.
— Адвокатура как?
— Кое-какие дела есть. Однако немного еще.
— Будут! Малый он талантливый. Из него может выработаться хороший адвокат. Писательство он, верно бросит. Таланта настоящего у Коли нет, ну, да и усидчиво работать мы не умеем! Он-то пока мечтает, — сам впрочем, убедится. Статьи его ничего себе, но и только, а адвокатом — это его дело! Одну речь его я читал. Ничего, недурна, очень недурна, только очень уж он противника своего допекал, Присухина. Ты был на суде? Слышал? Хорошо говорит Коля?
— Хорошо.
— И речь честная, славная. И дело-то чистое. Ну, да Коля не станет вести нечистых дел!
— Еще бы! Тогда… Разумеется, не станет!
— Однако я расспрашиваю, а вам с дороги, видно, есть-то хочется. Проведи-ка, Вася, Андрея Николаевича в твою комнату. Вы как, вместе хотите?
— Вместе! — ответил Вася.
— А то Колина комната свободна. Ну, как знаете!
Через час все сидели за столом. Марья Степановна то и дело подкладывала кушанья молодым людям.
— Кушайте, голубчики, кушайте!..
Вася уже успел сбегать в людскую, побывал в конюшне у кучера Ивана, заглянул к старой няне. Все было по-прежнему в Витине; все обрадовались приезду Васи и после говорили о нем:
— Такой же душевный… Из тела только поотощал!
После ужина, когда стали расходиться, Иван Андреевич увел Васю к себе в кабинет, обнял его и, усаживая подле себя, проговорил:
— Ну, теперь, милый мой, расскажи мне о себе.
— О чем, папа?
Старик понизил голос и тревожно спросил:
— Ты… в разных там кружках не участвуешь? Нынче ведь вы…
— Знаком…
— Знаком? И принимаешь участие? — со страхом проронил старик.
— Нет, папа, — ответил Вася. — Ведь я обещал тебе сперва учиться. Я сдержу слово!
— То-то… Спасибо, голубчик. Ты еще так молод. Не торопись… Прежде проверь себя, проверь свои мнения. Я знаю, сердце-то твое горячее… кипит, но подожди, подожди, мой хороший! — почти умолял старик, с любовью глядя на Васю.
Вася несколько времени молчал, потом тихо заметил:
— Ты прав… я еще мало знаю… И не ты один прав… Прокофьев — жаль, ты его не знаешь, — то же говорит… Надо сперва подготовить себя.
Отец никак не ожидал такого вывода.
— Подготовить себя? К чему?
— Ко всему! — тихо проронил Вася.
В свою очередь, и отец замолчал. Он слишком хорошо знал сына, чтобы сомневаться в истинном значении этих слов.
— И что ж ты думаешь делать… потом?
— Не знаю… Разве можно сказать?.. Знаю одно, — и голос его дрогнул, — знаю, что все мои силы, все мои мысли, жизнь моя… будет посвящена тому, что я считаю правдой… Ты знаешь… Я писал тебе… Мы говорили…
— А если твоя правда — заблуждение?
— Для меня она — правда.
— И ты все веришь?
— Верю… Иначе не может быть… Тогда где же правда? Где она? Не та ли, о которой говорят?.. Кругом, что ли?.. Не в том ли, что ты за правдивое слово наказан? Не в том ли, что вокруг нас люди живут, как скоты? Где, где ж она?
— И ты думаешь, что, сделавшись, — помнишь, ты писал? — сельским писарем или рабочим, ты принесешь больше пользы, чем на других поприщах?..
— Я не знаю, принесу ли я пользу, я могу только желать этого… но я знаю, что не буду жить на счет других. И без того довольно!
Старик слушал сына и чувствовал, что не переубедить его. Он с грустью смотрел на Васю и вспомнил свою молодость.
Когда Вася ушел, старик еще долго не ложился. Мрачные предчувствия закрадывались в голову. Он боялся, что Васе не придется долго ждать, и он невольно не сдержит слова.
И он не ошибся.
XXIII— Славные твои старики, Вася! — говорил на другой день Чумаков, потягиваясь на постели.
— О, ты их еще не знаешь. Это такие… такие…
И он стал рассказывать своему приятелю, какие у него превосходные люди отец и мать.
— У меня… Вася, не такие!.. — сказал Чумаков.
— Это жаль… — протянул Вася.
— И ты не сердись, я тебе скажу… брат твой Николай не похож на вас.
— Ты, Чумаков, мало знаешь брата.
— Мало или много, а все судить могу… По-моему, он ненадежный человек!
— Зачем ты мне это говоришь, Чумаков? Зачем?.. Ты ведь знаешь, что мне это больно слышать! — проговорил Вася с упреком в голосе.
— А надо говорить только то, что приятно? Я этого не знал за тобой, Вася!
Вася не отвечал.
Он сам думал о брате так же, как и его приятель, и вот почему ему было еще больнее слышать осуждение Николая от других…
В тот же день Вася был в деревне и обошел все избы. Мужики радушно встречали его и рассказывали ему одну и ту же вечную историю. Вдобавок очень жаловались на нового исправника Никодима Егоровича.
— Старик Иван Алексеевич на покой ушел! Тот еще ничего, а этот лютый.
— Страсть!..
— Строгость ноне пуще пошла!
— Раззор!..
Вася слушал все эти восклицания молча. Слова утешения не шли на уста.
Под вечер он собрался навестить Лаврентьева.
— Ты не слышал разве, Вася, — заметил Иван Андреевич, — ведь Григорий Николаевич чуть не умер…
— Что ты?
— Ездил он в Петербург зимой, помнишь?.. Вернулся и слег в постель в горячке. Доктор отчаивался, думал — не выдержит… Выдержал, однако… Поправился!.. После болезни он, брат, еще нелюдимее стал и, кажется… пьет очень…
