Александр Радищев - Путешествие из Петербурга в Москву (сборник)
Наш рассказ вернулся к своему началу. Июль 1858 г.; по книжным каналам Европы, потаенными путями по России «начинает распространяться книга „Щербатов – Радищев“. В ней 341 страница; тираж, по всей видимости, 1500 экземпляров.
Идея объединить смелого консерватора Щербатова и героического революционера Радищева в одной книге принадлежит, по всей видимости, самому Герцену, „курировавшему“ практически все исторические издания Вольной типографии.
Сопоставление и парадоксальное соединение двух внешне противоположных течений русской мысли – характерная черта герценовского исторического мышления: „Князь Щербатов и А. Радищев представляют собой два крайних воззрения на Россию времен Екатерины. Печальные часовые у двух разных дверей, они, как Янус, глядят в противоположные стороны. Щербатов, отворачиваясь от распутного дворца сего времени, смотрит в ту дверь, в которую взошел Петр I, и за нею видит чинную, чванную Русь Московскую, скучный и полудикий быт наших предков кажется недовольному старику каким-то утраченным идеалом.
А. Радищев смотрит вперед, на него пахнуло сильным веянием последних лет XVIII века… Радищев гораздо ближе к нам, чем князь Шербатов; разумеется, его идеалы были так же высоко на небе, как идеалы Щербатова – глубоко в могиле; но это наши мечты, мечты декабристов“.
Несколько нарушая рамки историзма, но стремясь приблизить к современности прежние идейные споры, Герцен видит в Радищеве своего прямого предтечу, а в Щербатове как бы „предславянофила“.
Пушкин и Герцен – каждый представлял XIX веку своего Радищева!
* * *Теперь положим рядом оба издания „Путешествия“ – радищевское и герценовское: 1790-й и 1858-й. Какое важнее?
Ну разумеется, радищевское, авторское: все миллионы экземпляров „Путешествия из Петербурга в Москву“ печатаются в наши дни с соблюдением авторской воли. Герцен же, как говорилось раньше, получил не типографский экземпляр книги, а один из списков. И все же их очень интересно сравнить.
Оказалось, что имеется несколько сот различий между двумя изданиями, а если считать мелкие разночтения типа „так – столь“, „герой – ирой“, „увидеть – узреть“, то их число перевалит за тысячу. Большинство – по воле переписчиков, и это очень любопытно: они отчасти рассматривали уже радищевский текст как собственный, кое-что меняли, прибавляли, убавляли по своему разумению. Поверхностный взгляд сочтет подобное самоуправство слишком дерзким; но, если вдуматься, здесь особый признак внимания, близкого соучастия, стремления придать рукописи дополнительный, современный импульс. Радищев пишет: „г(осподин) комиссар“; переписчика мало занимает почтительность, и он убирает „господина“. В другой раз Радищев, снисходя к щепетильным нравам своего века, сокращает сравнительно грубые выражения и пишет: „кан… бес…“ В XIX в. подобная стеснительность не в ходу, и мы читаем у Герцена полностью: „каналья, бестия“.
Больше же всего разночтений относится к обновлению языка. Всего 68 лет, разделяющие два издания „Путешествия“, были эпохой Карамзина, Пушкина, Лермонтова, Гоголя, когда литературный язык сильно переменился и многие обороты, привычные для эпохи Радищева, уж кажутся тяжелыми, устаревшими. Подавляющее большинство поправок упрощают старинные фразы, заменяют некоторые слова и выражения. Словосочетание „новый сей“ заменяется на „сей новый“, „обыкшему“ – на „обыкновенный“; вместо „смех сердечной“ – „сердечный смех“; вместо оборота „загрубевшие хотя от зноя и холода, но прелестные“ теперь стало – „хотя от зноя и холода загрубевшие, но прелестные“.
И вот последние страницы обоих изданий: "…правила позорищного стихотворения», – пишет Радищев; современник Герцена переводит: "…правила драматического стихотворения».
Радищев: «Беги, толпа завистливая, се потомство о нем судит, оно нелицемерно».
У Герцена: «Скройся, толпа завистливая! Вот нелицемерный суд о нем потомства».
Дух старинного языка, колорит XVIII в. при переписке блекнет, зато «Путешествие» оказывается как будто вчера написанным…
Герцен же, с первых страниц своего предисловия, вступает в тот самый горячий, актуальный, сегодняшний спор, который начал Пушкин.
И грянул спор…
Отдельные критические замечания Пушкина о Радищеве отчасти принимаются, но в основном оспариваются Искандером. Сопоставим следующие тексты:
Пушкин: «Путешествие в Москву… очень посредственное произведение».
Герцен: «Превосходная книга».
О слоге Радищева:
Пушкин: «Порывы чувствительности, жеманной и надутой, иногда чрезвычайно смешны. Мы бы могли подтвердить суждение наше множеством выписок. Но читателю стоит открыть его книгу наудачу, чтоб удостовериться в истине нами сказанного. В Радищеве отразилась вся французская философия его века: скептицизм Вольтера, филантропия Руссо, политический цинизм Дидерота и Реналя; но все в нескладном, искаженном виде, как все предметы криво отражаются в кривом зеркале».
Герцен: «Тогдашняя риторическая форма, филантропическая философия, которая преобладала в французской литературе до реставрации Бурбонов и поддельного романтизма – устарела для нас. Но юмор его совершенно свеж, совершенно истинен и необычайно жив».
Пушкин: «Какую цель имел Радищев? чего именно желал он? На сии вопросы вряд ли мог он сам отвечать удовлетворительно. Влияние его было ничтожно».
Герцен: «И что бы он ни писал, так и слышишь знакомую струну, которую мы привыкли слышать и в первых стихотворениях Пушкина, и в „Думах“ Рылеева, и в собственном нашем сердце».
Как всегда, Герцен подчеркивает злободневность, современность публикуемых материалов.
Строки о весне 90-х годов, когда «все ждали с бьющимся сердцем чего-то необычайного», когда «святое нетерпение тревожило умы и заставляло самых строгих мыслителей быть мечтателями», – все это было явной параллелью мечтаниям, иллюзиям 1860-х годов.
«Разговор с Пушкиным» продолжается и во втором «Введении Искандера», непосредственно перед текстом радищевского «Путешествия». Большую часть герценовского предисловия занимают отрывки из пушкинской статьи, а также прибавления (из записок Храповицкого), которыми Пушкин сопроводил «Александра Радищева».
Как и в первом введении, здесь подчеркивается радищевский «громкий протест против крепостного состояния»; последний проект Радищева, возвращенного из ссылки, это, по убеждению Герцена, «план освобождения крестьян». (На самом деле Радищев в последние месяцы своей жизни служил в Комиссии составления законов.)
В период собственных максимальных иллюзий насчет возможных мирных преобразований в стране Герцен обходит, как бы не замечает народного бунта, возмущения, о котором ясно говорится в «Путешествии». Заметим, как в этой связи он цитирует пушкинскую статью о Радищеве.
Пушкин: «Он написал свое „Путешествие из Петербурга в Москву“, сатирическое воззвание к возмущению, напечатал в домашней типографии и спокойно пустил его в продажу».
Герцен: «Радищев спокойно пустил в продажу свое „Путешествие из Петербурга в Москву“, напечатав его тайно в своей типографии, – говорит Пушкин».
Искандер полагает, что пушкинский «Александр Радищев» – это «статья, не делающая особенной чести поэту». И тут мы попадаем в самую гущу спора.
Критический отзыв Герцена печатался одновременно с другими откликами на пушкинское сочинение (оно, повторим, как бы заменяло пока еще запрещенное в России «Путешествие»).
П. В. Анненков, опубликовавший статью «Александр Радищев», был одним из немногих, кто находил, что эта работа поэта принадлежит «к тому зрелому, здравому и проницательному критическому такту, который отличал суждения Пушкина о людях и предметах незадолго до его кончины».
С Анненковым, однако, не согласился даже довольно умеренный критик Александр Станкевич: «Из биографической статьи „О Радищеве“, являющейся впервые на свет, мы можем ознакомиться с мнениями Пушкина о человеке, в котором с точки зрения исторических и общественных условий он усматривал только пример для поучения. Поучительная сторона явления закрыла от него другую сторону, трагическую. Нельзя сказать, чтоб это послужило в пользу живости и ясности биографического очерка».
Если уж люди, далекие от революционности, заступались за Радищева, что говорить о левых!
Е. И. Якушкин находил, что «убеждения автора были очень нетверды… Иначе как объяснить себе, что Пушкин, говоря об одной картине из крепостного быта, мастерски начертанной Радищевым, увлекается ею до того, что соглашается с ним, не замечая даже, что впадает через это в противоречие со своими собственными словами, высказанными за несколько страниц».
Историк, собиратель русских сказок А. Н. Афанасьев намеревался составить свод материалов, опровергающих позицию Пушкина, и писал другу 12 ноября 1858 г.: «О Радищеве я уже думал, но дело очень щекотливое в цензурном отношении. На первый раз пущу выписки из известной его книги по поводу статьи Пушкина о Радищеве. К прозе Пушкина приготовлены очень любопытные дополнения и исправления по его собственноручным рукописям. Тут надо бы коснуться и статьи о Радищеве и его книге. Разумеется, отзыв Пушкина не выдерживает критики».
