М. Забелло - Подсечное хозяйство, или Земство строит железную дорогу
Ирина Андреевна въ девятомъ часу вечера вышла изъ дома дивизионнаго, генерала и неторопливою походкой направилась къ городскому саду. Она почти ни о чемъ не думала, была спокойна, какъ тиха и спокойна была ночь, и, какъ блѣдный, отраженный, не самостоятельный свѣтъ луны ночи, были блѣдны и неопредѣленны отрывки мыслей въ ея головѣ. Какъ солнце, жгла и горѣла въ ея головѣ мысль о продажѣ самой себя, воспламеняла ея глаза, усиленно заставляла трепетать и болѣзненно сжиматься ея сердце, ломать нервно руки и то надѣяться на счастіе и блаженство впереди, то вздрагивать и чуть не падать въ обморокъ отъ могущихъ произойти послѣдствій продажной любви. Но какъ солнце, пройдя свой дневной путь, картинно, не жарко склоняется къ закату, поиграетъ у горизонта и спрячется наконецъ, а ночью только на лунѣ блеститъ и отражается его свѣтъ, — такъ и Ирина Андреевна, послѣ страшнаго напряженія мыслей и тревоги отъ нихъ, теперь шла спокойно и въ ея головкѣ шевелились только обрывки прежнихъ мыслей, — шевелились тихо, блѣдно, какъ лунный свѣтъ блѣдно отражаетъ солнце. И смотрѣли ея темные бархатные глаза спокойно и нѣжно, и были чуть-чуть зарумянившись ея щеки, и ровна, плавна была ея походка, и беззаботно поворачивалась ея головка направо и налѣво.
Она вошла въ Городской садъ. „Его еще нѣтъ, — думаетъ она, идя по условленной аллеѣ. — Это хорошо. Если онъ уважаетъ меня и себя, онъ не долженъ придти первымъ. Онъ долженъ знать, что я въ тревогѣ и должна успокоить себя… Это доказываетъ его умъ, умѣнье сдерживать свои чувства… „Какъ я его обрадую, какъ я его обрадую!“ — вспоминаетъ она слова полицеймейстера и улыбается.
„Стараго, уродливаго, трясущагося старца я бы никогда не полюбила, за милліоны не была бы его любовницей. Фи, гадость!“ подумала она и, вмѣсто старца, образъ губернатора мелькаетъ предъ ней, и въ ея головкѣ начали рисоваться игривыя, пикантныя, но не чуждыя поэзіи и любви, сцены. Она любитъ его, какъ героиня романа, она видитъ въ немъ героя, который обворожилъ ея душу, наполнилъ мыслію о себѣ ея головку, своею нѣжностью и горячею страстью заставилъ искренно биться горячо и скоро ея сердце, — и румянецъ, румянецъ волненія неиспытавшаго любви сердца, покрываетъ ея хорошенькія щечки, а ея бархатные глаза невольно потупляются стыдливо въ землю.
„Я слышу шаги! — вздрогнувъ и чуть не вскрикнувъ, подумала она, когда до ея слуха ясно донеслись разговоръ и шаги идущихъ вдали аллеи людей. Она хочетъ быть спокойной. — Теперь рѣшится моя судьба. Нужно быть какъ можно болѣе спокойной, — думаетъ она, но сердце продолжаетъ ускоренно биться. Она хочетъ припомнить программу, составленную ею заранѣе для сегоднешняго разговора съ нимъ, но въ головѣ шумъ, толчки, хаосъ. — Какая славная ночь! — думаетъ она, какъ бы желая перемѣной предмета успокоить голову. — Въ такую ночь, при моемъ умѣ, знаніи людей и красотѣ можно вскружить голову какому угодно мужчинѣ… Но можно потерять и свою!.. Но я не потеряю, — ободряетъ она себя, — продолжая идти на встрѣчу идущимъ по алеѣ. — Боже, помоги мнѣ!“ — тихо вздохнувъ, подумала она, когда поровнялась съ губернаторомъ и полицеймейстеромъ.
— Имѣю честь кланяться вашему превосходительству, — дѣлая рукою подъ козырекъ, сказалъ полицеймейстеръ и, повернувшись, ушелъ, а губернаторъ, прищурившись, всматривался въ идущую къ нему на встрѣчу Ирину Андреевну.
— Если не ошибаюсь, Ирина Андреевна? — спросилъ онъ, когда она поровнялась съ нимъ.
— Не ошибаетесь. Добрый вечеръ, генералъ! — отвѣтила она спокойно.
— Добрый, добрый вечеръ и вамъ. Вы извините, я было васъ не узналъ, — ночь очень свѣтлая, но мои глаза теряютъ уже быстроту…
— Говорятъ, это къ богатству, и вамъ не нужно извиняться, генералъ.
— Потеря быстроты взгляда — къ богатству?… Я этого не слыхалъ, — улыбаясь говорилъ онъ.
— Нѣтъ, нѣтъ, генералъ, не то! — весело и громко говоритъ она. — Не узнаютъ — къ богатству. Я такъ рада, когда хотя пустыя примѣты судятъ мнѣ богатство, — сказала она, желая объяснить свою бойкость, которая не входила въ ея программу. По программѣ, она должна быть серьезна, должна говорить чуть-чуть въ минорномъ тонѣ, быть спокойной, и только тогда, когда онъ согласится на ея условія, она мгновенно должна обнаружить и благодарность, и любовь, и шаловливость… И она была недовольна, и успокоившееся было сердечко опять начало биться ускоренно.
— Вы — такая поклонница богатства?… Не предполагалъ этого въ васъ!.. На что вамъ, при вашей красотѣ, богатство? Оно будетъ излишествомъ для васъ…
— Вы такъ думаете, генералъ? — спросила она задумчиво, желая слѣдовать программѣ.
— Мнѣ такъ кажется… Но я ошибаюсь. Вы правы: вамъ болѣе всѣхъ оно необходимо. Вы созданы на поклоненіе міру, а міръ привыкъ видѣть своихъ кумировъ окруженныхъ богатствомъ! Да и что міръ? — Даже мы, воспитаніемъ и наукой приготовленные къ пониманію красоты, къ восторгу отъ нея, — и мы не замѣчаемъ часто божества, если оно въ скромномъ нарядѣ и стоить не на виду.
— А мнѣ, бѣдной дѣвушкѣ, а не кумиру, — правда, генералъ? — простительно желать богатства и радоваться пустой примѣтѣ… Я немного устала и хочу отдохнуть.
Они сѣли на скамейку, такъ что луна была противъ нихъ и хорошо освѣщала ихъ. Ея глаза устремлены были вверхъ, его внизъ. Они молчали и только изрѣдка, невзначай, желая посмотрѣть по сторонамъ, мелькомъ посматривали другъ на друга.
— Какая славная ночь! — сказалъ онъ послѣ короткаго молчанія. — Вы любуетесь луной?
— Да, любуюсь, но продолжаю думать все о богатствѣ… Что особеннаго въ ней? — указывая на луну поднятою рукой, сказала она. — Правильный кругъ, почти безъ рисунковъ, а блескъ и движеніе превращаютъ его въ обворожительную луну, на которую невольно засматриваешься… Какой народъ считалъ ее кумиромъ и покланялся ей, какъ божеству, генералъ? — спросила она немного помолчавъ и тихо вздохнувъ.
— Но вамъ стоитъ захотѣть и вы будете богаты, — отвѣчая не на ея вопросъ, а на ея вздохъ, сказалъ онъ и пристально посмотрѣлъ на нее. — „Какъ она хороша!“ — подумалъ онъ и невольный вздохъ вырвался изъ его груди.
— Какимъ образомъ, генералъ? Мы, женщины, не распредѣляемъ богатства міра, это удѣлъ мущинъ, — сказала она и посмотрѣла на него робко, прикрывъ на половину глаза вѣками, но посмотрѣла пристально и продолжительно, а потомъ медленно наклонила голову, опустивъ глаза внизъ. — „Мнѣ нравится, что онъ не прямо набрасывается на предложеніе, — думала она. — У него есть тактъ, уваженіе ко мнѣ, а вѣдь это можетъ-быть и есть любовь… Но я должна помочь ему. Онъ пришелъ, быть-можетъ, съ искреннимъ чувствомъ, а я, — бѣднымъ женщинамъ и при искренней любви нужно не забывать разсчета, — а я пришла сюда съ разсчетомъ. Я помогу ему начать говорить о дѣлѣ“.
— Но мы въ плѣну у васъ… Только вы можете дѣлать насъ счастливыми… Богатство само по себѣ — нуль и его охотно промѣняешь на счастіе, на любовь, — сказалъ онъ съ чувствомъ и вздохнулъ опять. Онъ вспомнилъ жену, домашнюю скуку, буржуазность любви, которую устраивалъ для него полицеймейстеръ, а передъ глазами — такая чудная, тихая ночь и рядомъ съ нимъ такая красавица, такая умная дѣвушка, а не вѣтреная кукла, — онъ вздохнулъ и посмотрѣлъ опять на нее. Ему стало дасадно, что онъ ведетъ разговоръ какъ робкій юноша, а не какъ солидный человѣкъ, который сознаетъ свою силу, свое положеніе и, потому, не отклоняясь въ сторону, прямо повелъ разговоръ въ цѣли. — О чемъ вы задумались? — спросилъ онъ тихо, удивляясь, почему онъ это спросилъ, такъ какъ хотѣлъ спросить, говорилъ ли ей полицеймейстеръ о его любви къ ней.
— Я задумалась надъ вашими словами, генералъ. Вы сказали, что мы, женщины, дѣлаемъ счастливыми васъ и что за это счастіе вы готовы отдать намъ все. Правда ли это? — сказала она, не поднимая головы и продолжая смотрѣть внизъ.
— Правда! Глубокая правда!.. Что бы я не отдалъ, чтобы…
— Чтобы? — спросила она и потомъ, такъ какъ вопросъ показался ей немного навязчивымъ, быстро продолжала. — Развѣ вы, генералъ, лишены любви и счастія?… Вы несчастливы? — И въ голосѣ ея было слышно участіе, и она подняла голову и мягко смотрѣла ему въ лицо своими бархатными глазами, которые при лунѣ были еще бархатистѣе.
— Очень, очень несчастливъ! — съ грустью въ голосѣ говорилъ онъ. — Я богатъ, я первое лицо въ городѣ, но мнѣ не достаетъ… многаго… Я несчастливъ въ семейной жизни, но я не въ силахъ измѣнить ее… Жена моя стара, капризна. У меня нѣтъ дѣтей, на которыхъ бы я могъ излить хотя отчасти любовь моего сердца… Да, я несчастливъ! — окончилъ онъ и глубоко вздохнулъ.
Она молчала. Онъ посмотрѣлъ на нее. Глаза ихъ встрѣтились. Онъ прочелъ въ нихъ болѣе чѣмъ сожалѣніе къ нему, и его задумчивое лицо вдругъ прояснилось. Онъ смѣло придвинулся къ ней и, съ протянутою рукой, смотря на нее, сказалъ:
