Александр Грин - Том 4. Алые паруса. Романы
Утомленный размышлением, Гент задремал, но его заставили очнуться шаги и голос вернувшегося охотника. Гент увидел, что этот странный человек развязывает большой сверток. В нем были: чай, сахар, кофе, белые сухари, сардины, гранаты, персики, жестянка сгущенного молока и несколько бутылок содовой воды.
– Гранаты разрежьте и опустите в воду; получится хорошее кисловатое питье. Хину принимайте три раза в день по десяти гран после еды.
Охотник помолчал, пыхнув трубкой, затем без малейшей натяжки, что придало его словам непоколебимую, внушительную простоту, сказал:
– Вот, я кладу на стол пятьдесят гиней; до выздоровления вы постарайтесь удовлетворяться этой суммой. Вы спите?
– Да, – сказал Гент, – а вы – мое сновидение…
– Хорошо. Теперь рассказывайте вашу историю.
– Однако, – помедлив, возразил Гент, – простите мое желание узнать, кому я буду иметь честь рассказать эту скучную историю?
– Я – Давид Ливингстон.
Гент с нескрываемым удивлением смотрел на знаменитого путешественника.
– Если это не простое совпадение имен, – сказал он наконец, – то я, следовательно, говорю с человеком, более тридцати лет проведшим в исследовании Центральной Африки?!
– Да, да, – нетерпеливо постучав пальцами, сказал Ливингстон, – мне это порядочно надоело, но я не успокоюсь, пока не достигну цели. Давайте поговорим о вас.
Гент разрезал гранат и набил рот красными семечками, наслаждаясь их прохладной душистой кислотой.
– Не меньше, чем в этом гранате семечек, – начал он, – было у меня когда-то, мистер Ливингстон, тысяч фунтов. Я жил один. Я одиноко стоял лицом к лицу со своим богатством; в конце концов оно надоело мне, смею уверить вас. Оно загромоздило меня поместьями, замками, фабриками и заводами. Я задыхался в роскошных джунглях вещей, мебели, редкостей, драгоценностей, золота и различных жизненных положений; увязал в тысячах развлечений, из которых, пожалуй, самым интересным было сбивание тростью придорожных репейников. Мое сознание постоянно засорялось чем-то ненужным.
Однако я иногда устраивал себе праздники, покупая билет и отправляясь в дорогу с пятью шиллингами в кармане. Таким образом время от времени я служил в железнодорожном буфете, пас овец, строил солдатскую казарму, был кочегаром на пароходе, водил по дворам обезьяну, колол дрова, торговал паяльными принадлежностями и проделывал еще многое в том же роде.
Да, как это ни покажется странным вам, я всю жизнь тяготел к дороге бродяг, к состоянию того рода, когда человек здоровый и сильный зависит лишь от себя и своих сил. Мне нравилось ставить известное расстояние между желанием и возможностью его удовлетворить. Проголодавшись, я ел хлеб с салом, запивая еду кислым вином. Изысканный обед на сытый желудок в сравнении с таким меню казался приемом лекарства. Продрав штаны, я покупал на рынке новые брюки после отчаянного торга, но мне казалось, что на мою обнову смотрит весь город. Я умывался без мрамора и парижского мыла, в жестяном тазу, – лишь тогда, только тогда, мистер Ливингстон, я получал высшее удовольствие видеть, как от локтей до кистей сбегает в виде чернил жирная угольная копоть, освобождая тугую белую кожу мускулов. Наконец я был свободен – и в мыслях, и в движениях, и в местах.
Поэтому, когда несколько промышленных кризисов обрадовали жителей Европы возможностью покупать перочинные ножи и стальные перья на несколько копеек дешевле, а смышленые люди позаботились скупить мои векселя, эти обстоятельства заставили моего управляющего явиться ко мне с похоронным лицом. Я выслушал все, что он мог сообщить, то есть что в десять часов пятьдесят пять минут утра 9 июля 1864 года я стал нищим, и отпустил его со странным светом в душе, напоминающим впечатление от блестящего концерта.
У меня, положим, оставалось тысячи полторы фунтов, но я приобрел на них небольшую шхуну и стал возить сельди. Три месяца прошло в этом занятии, пока крутой риф в союзе с туманом не распорол внутренности моего «Гладиатора». Это происшествие вернуло сельдей их отечеству, а меня после хорошего купания заставило приютиться матросом на корабле «Кист». Затем, переходя с корабля на корабль, я побывал везде, где мне хотелось побыть, и наконец, как видите, осел в Занзибаре благодаря вывиху ноги. Лихорадка – мое позднейшее приобретение. Здесь я отдыхал некоторое время в качестве африканского лаццарони, пока не проел последнее жалованье и не получил в придачу к своим тридцати шести градусам внутреннего тепла четыре градуса туземных. Вот все.
– Не много, но хорошо, – сказал Ливингстон. – Я приглашаю вас присоединиться к моей экспедиции.
– Я болен, мистер Ливингстон, – возразил Гент, приподнимаясь от радости, – но ваше предложение мне очень дорого.
– Наши караваны выступят через десять дней, к этому времени вы постарайтесь выздороветь. Мне хочется иметь вас. Вот мой адрес. – Он написал карандашом на визитной карточке несколько слов и подал Генту. – Я ухожу. Желаю вам скорого выздоровления.
Ливингстон надел шляпу и вышел. Гент был один.
Когда затихли его мерные, тяжелые шаги, Гент взял сухарь и стал нехотя грызть, потом съел ложку консервированного молока. Затем он прикрыл глаза рукой, и, когда снял с ресниц влажные концы пальцев, его мнение о Ливингстоне было законченным.
– Это – человек, – пробормотал он, снова ложась. – Будь я профессором медицины, я выпустил бы книгу под названием «Лечение приятными впечатлениями». Право, я чувствую себя несколько лучше.
IV. Охотники на слонов
У входа в гостиницу «Замбези» дремал ручной гепард. На его нос села муха. Он сморщился и кошачьим движением лапы прогнал насекомое. Затем, пренебрежительно щурясь, ленивый хищник оставил без внимания восемь пар ног, обутых в громадные сапоги, неуклюже перешагнувших через его пестрое туловище, и облизал лапу.
Восемь пар направились к окну с видом на взморье и разместились вокруг стола. Это были охотники за слоновой костью; окончив сборы, закупив все необходимое для охотничьей экспедиции, они пришли выпить за успех предприятия.
Главным лицом компании, ее вдохновителем и вождем был худощавый старик Ван Ланд, голландец. Сутулый, с длинными ушами, жилистый и проворный, как змея, человек этот, победивший свои шестьдесят пять лет непрерывным закалом все выносящего организма, обладал выцветшими глазами; их сухой блеск напоминал блеск жаркой воздушной дали. Его седые волосы беспорядочно веяли вокруг высохшего лица, в котором ясно намечались кости черепа, обтянутые морщинистой темной кожей. Его спутники были крепкими, внушительного вида людьми различных национальностей, отличавшимися великолепным равнодушием ко всему, что не касалось охоты, вина и денег, за исключением молодого Ван Буша, человека начитанного и живого.
Разговор носил профессиональный характер. Слуга принес несколько бутылок коньяку, закуской к которому служили бананы, посыпанные мелким сахаром и облитые холодными сливками. Ван Ланд завел беседу о ценах на слоновые клыки с торговцем, подсевшим к компании; часть охотников, стасовав колоду карт, вытащила золотые монеты; остальные ели, пили и пели.
В это время к столу подошел Гент. Его болезнь так затянулась и осложнилась, что надежда отправиться с Ливингстоном исчезла. Гент лежал в госпитале, где пробыл шесть месяцев.
Выздоровев, он провел более четырех лет в тех же или похожих на них занятиях, о которых рассказывал Ливингстону: последние полтора года служил матросом на «Неваде», большом океанском судне, плававшем от Суэца до мыса Доброй Надежды. Но Занзибару, видимо, суждено было снова играть роль в жизни Рента, так как пароход поместился здесь в доке для ремонта и команда была рассчитана.
– Господин охотник, – сказал Гент Ван Ланду, – я делаю вам и вашим товарищам предложение. Примите меня в компанию. Я охотник, как и вы.
Гент был в матросском платье, поэтому некоторые бесцеремонно расхохотались, остальные смотрели с недоверием.
– Вы били слонов? – иронически спросил Ван Ланд. – Чем вы поражали их? Кулаком? Палкой? Гандшпугом? Или, может быть, ловили их в сетку для перепелок?!
– Я убил одиннадцать индейских слонов, – спокойно возразил Гент, когда улегся взрыв хохота, вызванного вопросом Ван Ланда, – среди них были два «отшельника»[9]. Я охотился с сэром Реджинальдом Шерли, английским посланником, участвовал в нескольких охотах раджи Баганпура, но шесть слонов убиты мною один на один, без соучастников.
Смех умолк. Скептически поиграв бровями, Ван Ланд сказал:
– Линкастром?
– Тяжелая винтовка Рейля пригодна для слонов, – ответил Гент, – я ею пользовался и слышал, что она годится также для носорога.
– Верно, – сказал старый охотник. – Если вы не врете, то, значит, говорите правду. Скажу вам откровенно: одним хорошим охотником больше – больше и прибыли. Я согласен вас взять, однако нужно, чтобы согласились все.
