Константин Станюкович - Том 3. Повести и рассказы
Хозяйка сидела на диване у стола задумчивая, по-видимому, чем-то расстроенная, и не заметила моего прихода. Ее добродушное, румяное лицо, значительно расплывшееся с тех пор, как мы не видались, смотрело грустно, и большие ласковые глаза были влажны.
Я назвал ее по имени. Она встрепенулась, тотчас же узнала меня и засыпала вопросами. Скоро уж мы, по сибирскому обычаю, сидели в столовой за большим самоваром. Она оживилась, расспрашивала про Петербург, про веяния, про общих знакомых, рассказывала про свою кочевую жизнь с мужем, жаловалась на отсутствие людей, на грабежи и убийства, словом, повторяла все то, что обыкновенно рассказывают про сибирские города.
По ее словам, они заехали сюда только потому, что муж соблазнился большим жалованьем.
— Скопим что-нибудь и уедем отсюда! — заключила Варвара Николаевна.
— Так вы, значит, недовольны Сибирью? То-то я застал вас совсем расстроенной.
— Ну, это совсем по другой причине… Я только что выслушала одну печальную исповедь…
— Уж не того ли старого господина, которого я встретил сейчас в зале?
— Да. Вы знаете ли, кто это такой?
— Не имею чести… Сдается мне, что я его где-то встречал, но где — не припомню… У него совсем не провинциальный вид.
— Наверное встречали в Петербурге. Ведь это Рудницкий!
— Рудницкий!?
И в моей памяти воскрес когда-то известный всему Петербургу знаменитый делец и потом главный герой скандального процесса о расхищении одного солидного банка.
— Вот уж никак не ожидал встретить у вас эту печальную знаменитость… Постарел однако этот барин, но облик прежнего величия все-таки еще сохранился… Не скажите вы его фамилии, я никак бы не узнал знаменитого расхитителя… Но рассказывайте, чем однако растрогал вас этот старый грешник!
— Напрасно вы говорите о нем в таком тоне. Он его не заслуживает! — с упреком остановила меня Варвара Николаевна.
— Почему это?
— А потому, что Рудницкий невинная жертва, пострадавшая за других! — горячо проговорила Петровская.
Я посмотрел во все глаза на молодую барыню.
— Рудницкий — невинная жертва!? — рассмеялся я. — Тогда каждый крупный вор — ангел по вашей терминологии. Да вы читали ли его процесс?
— Не читала.
— Прочтите… Любопытно.
— И не буду читать… Я и так знаю теперь правду. Прежде и я, как вы, была предубеждена против него. Все говорили: расхитил банк, пустил по миру людей… ну, и я повторяла…
— А теперь?
— А теперь я убеждена, что Рудницкий невинен, и жалею, что прежде не знала этого…
— Да вы с ним когда ж познакомились? — удивлялся я.
— Года два… Я изредка встречала его у одних здешних знакомых и, признаюсь, с удовольствием слушала, как он говорит… Он умный и образованный человек и держит себя здесь с большим тактом, всегда скромно, всегда в тени… Мне только не нравился в нем насмешливый скептицизм, удивляла какая-то странная его злоба к людям, но теперь мне все это понятно… Сперва мы не принимали его у себя — муж не хотел… Но эту Пасху он явился с визитом и после был раза три…
— И очаровал вас?
— Не иронизируйте, пожалуйста! Повторяю, что до сегодняшнего дня я относилась к Рудницкому с предубеждением… Я не знала его, верила молве и была с ним суха… Муж, тоже не зная его, не особенно благоволил к нему… Вы понимаете, что бедный старик, чувствуя наше недоверие, бывал всегда сдержан и о своем прошлом не говорил…
— А сегодня, оставшись наедине с такой доверчивой барыней, как вы, соблаговолил удостоить вас описанием своих добродетелей? И вы попались на эту удочку?..
— Остановитесь, Фома неверный*, и устыдитесь ваших слов!.. Если б вы слышали его задушевную исповедь, если б видели слезы на глазах у этого одинокого, всеми забытого старика, вы пожалели бы его так же, как и я, и убедились бы, что перед вами честный человек…
— Пожалеть, быть может, и пожалел бы, но поверить, что он невинная жертва, не поверил бы… Будьте спокойны!
— Послушайте… Так говорить, как говорил он, с такой дрожью в голосе, не могут люди виноватые…
— Еще как говорят…
— И к чему ему было лгать, подумайте! — горячилась Варвара Николаевна. — Ведь я все равно не помогу ему оправдаться перед всеми! Имя его обесславлено, жизнь разбита, впереди мрак… Что ему за счастие в том, что я убеждена в его правоте, когда все уверены в противном?.. Бедный, несчастный человек! Если б вы знали, сколько он перенес!
Как все женщины, проникнутые чувством сострадания, Варвара Николаевна готова была теперь произвести чуть ли не в мученики этого уголовного героя.
Я знал раньше Варвару Николаевну, знал ее страсть отыскивать страдальцев (преимущественно, впрочем, среди людей, более или менее прилично одетых) и носиться с ними до первого разочарования, и слушал, не прерывая, длинный список добродетелей господина Рудницкого, понимая очень хорошо, что гораздо легче войти в царствие небесное, чем разубедить женщину, поверившую чему-нибудь всем своим сердцем.
Надо думать, что Варвара Николаевна заметила наконец, что на моей физиономии не было и тени того восторженного умиления, которым дышало все ее существо. Вероятно, вследствие того она вдруг резко оборвала вводный эпизод, повествующий о необыкновенной любви господина Рудницкого к домашним животным и в особенности к пташкам (что тоже, по ее мнению, служило веским доводом в пользу невиновности Рудницкого в ограблении банка), и с сердцем сказала:
— Вы все-таки не верите?
— Вам — безусловно.
— Не мне, а в невинность бедного старика!
— Ни на пол-иоты, Варвара Николаевна. В таких делах, как дело вашего нового «страдальца», судебные ошибки почти невозможны… Присяжных в напрасной жестокости еще никто не обвинял.
— А я верю, верю, верю! — капризно прокричала Варвара Николаевна, — и постараюсь убедить мужа дать у себя место невинному старику.
— А разве невинный старик во время исповеди и о местечке говорил?
— Вовсе нет… С чего это вы взяли? — заметила, вдруг смущаясь, Варвара Николаевна.
— По вашему смущению вижу, что говорил.
— Да нет же! Он вообще говорил, что ищет занятий… Ведь у этого расхитителя, обокравшего банк, нет ни гроша за душой! — проговорила Варвара Николаевна, победоносно взглядывая на меня.
— Если это и правда, то ничего еще не доказывает… Крохи-то, быть может, и остались… Не в том дело, а вы скажите-ка лучше, какое место вы хотите дать Рудницком у?
Оказалось, что на днях уезжает помощник мужа, и очищается место. Работы немного, жалованья сто рублей в месяц.
— Я так была бы рада, если б Алексей пристроил старика… Не улыбайтесь ядовито… Лучше прежде познакомьтесь с Рудницким и тогда, если хотите, опять поговорим о нем… Приходите-ка завтра обедать, я позову и Рудницкого… Хотите?
Я охотно согласился взглянуть поближе на такого знаменитого человека.
— А процесс его вам все-таки не мешало бы проштудировать! — прибавил я, прощаясь с милейшей хозяйкой.
Но она только замахала руками.
II…«Рудницкий»?!
Кто из петербуржцев, лет десять, двенадцать тому назад, не видал Рудницкого или, по крайней мере, не знал его по имени?
Этот делец и воротила крупного банка, влиятельный гласный в думе, член многих благотворительных обществ и видный чиновник в одном из министерств, был одно время довольно популярен в Петербурге. Его можно было увидать утром в своем банке, между тремя и четырьмя на Невском, в биржевые дни на бирже, а вечером в первых рядах на первых представлениях среди сливок петербургского общества, — всегда скромного, любезного, даже искательного, с какой-то загадочной улыбкой на устах, всегда свеженького, чистенького, благоухающего и одетого с особым солидным шиком, по-английски. Имя его довольно часто мелькало в газетных отчетах о разных заседаниях, и репортеры нередко прохаживались на его счет за его «ретроградные» поползновения и особенно за его предложение изгнать из думы представителей печати.
Он говорил немало. То говорил в думе речь в защиту каких-нибудь сомнительных предложений, то умилялся на каком-нибудь, торжественном открытии нового приюта, то защищал «питательную ветку» или «проводил» мысль о слиянии земельных банков в обществе содействия промышленности и торговли.
Это был видный банкократ — одна из восходящих звезд мира дельцов, прожектеров и пройдох. О нем говорили: одни — как об «умнице», ловком, осторожном и благоразумном дельце, другие — как о неразборчивой на средства «шельме», не без ума и не без образования, но все соглашались, что эта «умница» или «шельма» сделает блестящую карьеру и наживет большие деньги, не попав на цепуру. Рассказывали, что он умел очаровывать и без мыла влезать в чужую душу, когда требовалось провести какое-нибудь «дельце» или привлечь к сомнительному предприятию какого-нибудь недоверчивого капиталиста. В таких случаях «припускали» всегда Николая Степановича Рудницкого, и он «обработывал».
