Максим Горький - Жизнь Матвея Кожемякина
Сухобаев молча исподлобья смотрел на Никона и, шевеля тонкими губами, порою обводил их острым концом языка. Улыбался он редко, быстро исчезавшей улыбкой; она не изменяла его холодного лица.
Уходя после этой беседы, он вежливо попросил разрешения посетить Кожемякина завтра вечером, тот дружелюбно сказал:
- Всегда рад, пожалуйте...
А оставшись с Никоном, спросил его:
- Как ты о нём думаешь, а?
- Мужик - умный, - сказал Никон, усмехаясь. - Забавно мы с ним беседуем иной раз: он мне - хорошая, говорит, у тебя душа, а человек ты никуда не годный! А я ему - хороший ты человек, а души у тебя вовсе нет, одни руки везде, пар шестнадцать! Смеётся он. Мужик - надёжный, на пустяки себя не разобьёт и за малость не продаст ни себя, ни другого. Ежели бы он Христа продавал - ограбил бы покупателей, прямо бы и сразу по миру пустил.
Усмехнулся недоброй усмешкой, поправил перед зеркалом редеющие кудри и, задумчивый, ушёл.
На другой день Сухобаев явился затянутый ещё более туго и парадно в чёрный сюртук, размахнул полы, крепко сел на стуле и, устремив глаза в лицо хозяина, попросил:
- Вот что, Матвей Савельич, - позвольте быть откровенным!
И, надвинувшись ближе, забил в барабан:
- Вам, конечно, известно, что я числюсь жуликом-с и доверия мне нет. Это меня - не обижает: всех деловых людей вначале жульём зовут, а после ходят пред ними на четвереньках и - предо мной тоже - в свою пору - на четвереньки встанут-с; но - это между прочим-с! Я, конечно, от этого зрелища не откажусь и поднимать людей на задние ноги - не стану-с, а даже посмеюсь над ними и, может быть, очень-с! - но - говорю по чистой совести не это главное для меня! Мне надобен - почёт-с, а не унижение человеков во прах: почёт - кредит, а унижение не более, как глупая и даже вредная игра-с. Я у вас человек новый, дед мой всего шесть годов назад в Обноскове пастухом умер-с, меня здесь чужим считают, и кредита мне - нет! Однако-с, все эти Смагины, Кулугуровы, Базуновы и прочие старожилы, извините, старые жилы-с, народ ветхозаветный, мелкий, неделовой, и самое лучшее для них и выгодное - не мешать бы мне-с! Вы сами видите - каковы они! И вы совершенно правильно доказывали им, что жить - работать - надо по-новому-с: с пользой для всего жителя, а не разбойно и только для себя! Не хватать бы весь чужой целковый сразу, а - получите четвертачок сдачи и приготовьте мне из него ещё рубль-с!
Он напомнил Кожемякину воинственным видом своим солдата Пушкарева, напомнил все злые слова, которыми осыпали его за глаза горожане, и пренебрежительное отношение к нему, общее всем им.
"К чему клонит?" - соображал Матвей Савельев, глядя, как человек этот, зажав в колени свои сухие руки, трёт их, двигая ногами и покачиваясь на стуле.
- Чего я от вас желаю-с? - как будто догадавшись, спросил Сухобаев, и лицо его покрылось пятнами. - Желаю я от вас помощи себе, дабы обработать мне ваши верные мысли, взбодрить жизнь и поставить себя на высшую ступень-с! При вашем состоянии души, я так понимаю, что капитал ваш вы пожертвуете на добрые дела-с, - верно?
Кожемякин не думал об этом, но сказал:
- Верно.
- Так-с!
Мигая глазами, как слепой, Сухобаев подвинулся ещё ближе, положил свои руки на колени хозяина и тихо, убедительно предложил:
- А не лучше ли сначала возрастить капитал? Сколько банк вам платит? Не желаете ли получить на процент выше?
- На три! - сказал Кожемякин.
- Шутите.
Сухобаев встал, прямой как гвоздь, подумал и спросил:
- Сколько можете дать денег?
- Пятьдесят тысяч.
- Мало-с. У вас должно быть вдвое и даже больше-с. Давайте все!
- Боязно, - сказал Кожемякин, усмехаясь.
- Закладные выдам на землю, гостиницу, дом, векселя возьмите!
Снова сел и таким голосом, как будто дело было решено, заговорил:
- Извольте рассудить: Базунов городу не голова, толка от него никому нет и не будет, - в головы должен встать здесь - я-с!
Кожемякин засмеялся, любуясь его драчливым видом.
- Да, я! - не смутясь, повторил Сухобаев. - А вы мне в этом помогите красноречием вашим. Тогда - помимо того, что это всему городу явный будет выигрыш, - ваши деньги обеспечиваются солиднее, ежели я возведусь на эту должность, и всех планов ваших исполнение - в собственных ваших руках-с! Я - вам исполнитель и слуга, - желаете эдак? Игра - верная-с! Всех добрых дел и мыслей Матвея Савельева Кожемякина преемник Василий Сухобаев!
Вскочил и, побледнев, затрясся в возбуждении.
- В пять лет сроку переверну весь город-с! Соглашайтесь, и - помолимся богу!
- Нет, - сказал Кожемякин, - надобно подумать. Как же это - сразу?
Сухобаев поучительно сказал:
- Поверьте - всё доброе сразу делается, без дум! Потому что - ей-богу! - русский человек об одном только умеет думать: как бы и куда ему получше спрятаться от дела-с! Извините!
Когда он ушёл, Кожемякину показалось, что в комнате жарко, душно, а в груди у него выросло что-то новое и опасно качается из стороны в сторону, вызывая горькие мысли:
"Умру - расхватают всё зря! Духовную надо мне составить на город кому кроме? А составив духовную, подумаю и об этом. Ловок он, добьётся своего! Надо с ним осторожно, не то - ограбит. Хотя - всё едино, кто ограбит. А этот, пожалуй, всё сделает, как сказывал..."
В таких мыслях через несколько дней он пришёл к Марфе Посуловой и, размягчённый её ласками, удовлетворяя настойчивое желание поговорить с нею о деле, тяготившем его, сказал:
- А знаешь - я все свои деньги Сухобаеву отдаю на дела его. Мне они к чему? Один ведь я, помру - всё пропадёт, разграбят. Он обещает...
Марфа медленно приподнялась на постели, села и, закрыв лицо руками, вдруг тихонько завыла. Кожемякин спрыгнул на пол, схватил её за плечи, испуганный, удивлённый.
- Что ты? О чём?
Она не отвечала, растекаясь в слезах, и густо, по-волчьи тянула:
- Оу-у-у-у...
Рубашка спустилась с плеч её, большое белое тело вздрагивало, точно распухая, и между пальцев просачивалась влага обильных слёз.
- Да что ты? - шептал он, пытаясь отнять руки от её лица; она ткнула его локтем в грудь, яростно взвизгнув:
- Поди прочь!
Тяжело свалилась с постели, отвернулась в сторону и, одеваясь, проныла жалобно и тихо:
- Жулики вы, жулики!
Кожемякин тоже поспешно оделся, молча вышел из полутёмной, одною лампадой освещённой комнаты в зал, оглянулся ошеломлённый, чувствуя, что случилось что-то скверное. Вышла Марфа, накинув на голову шаль, спрятав в ней лицо, и злым голосом сказала:
- Что расселся? Ступай, говорю!
Он подошёл к ней, тихо спрашивая:
- Почему, Марфа, а? За что ты?
- Нечего тебе тут делать, - угрюмо ответила она, не глядя на него, откачнулась к стене, оперлась о неё широкой спиной и снова завыла, в явном страхе, отчаянно и приглушённо:
- Что мне теперь бу-удет!
Тогда Кожемякин сорвал с неё шаль, схватил за голову, сжал щёки ладонями и хрипло спросил, задыхаясь со зла и обиды:
- Алёшка - знал?
- Пусти, - упираясь в грудь ему мягкими руками, сердито крикнула она.
- Гляди мне в глаза, - знал? Это ты с его согласия, ну?
Женщина присела, выскользнула из его рук, отбежала к двери и, схватившись за ручку её, заговорила быстрым шёпотом, покраснев до плеч, сверкая глазами и грозя кулаком:
- А ты, чай, думал - своей охотой я связалась с тобой, бабья рожа? Накося!
И, показав ему кукиш, стала стучать лбом о дверь, снова воя и вскрикивая:
- Ой, как я буду теперь, го-осподи-и! Сволочи вы, сво-лочи-и....
- Ах ты... - не утерпел Кожемякин, подвигаясь к ней.
Но, обругав её площадным словом, почувствовал, что ему жалко бабу, страшно за неё.
Она опустилась на пол в двери, потом, вскочив, безумно вытаращила глаза и, размахивая руками, закричала:
- Не лай, пёс!
Кожемякин поймал её, обнял и, целуя мокрое лицо, просил виновато:
- Ну - прости! Это я зря, прости! Эх ты, овца недорезанная, бедная ты моя, жалко мне тебя как - не поверишь! Это значит - торговал он тобою, как настоящий мясник, а? Что ж ты мне не сказала прямо, сразу, а?
- Отстань, - вырывалась она не сильно, видимо, успокаиваясь под его ласками, глаза её блуждали по комнате, словно ища чего-то, и руки тряслись.
Он готов был плакать от нестерпимой жалости к ней, но сердце его горело сухо и подсказывало вопросы о Посулове:
- Зачем это он - из-за денег?
- А я знаю?
- Ну - как ты думаешь? Чего он добивался, на что рассчитывал?
Оттолкнув его, она опустилась на стул и сказала грубо:
- Стану я думать про ваши пакости!
- Да ведь делала ты их?
- Так что? - бормотала она. - Не своей волей, он за меня богу ответчик...
Не думая, со зла на Посулова, Кожемякин предложил ей:
- Вот что, Марфа, бросай мужа, переходи ко мне!
Но она, вскинув голову, сердито усмехнулась в лицо ему, укоризненно сказав:
- Эко вывез! А ещё говорят - начитанный ты да умный! Разве можно от мужа уходить? Это - распутницы делают одни...
- Какой он тебе муж, дура! - крикнул Кожемякин.
- Законный, венчанный! А ты - уходи! - бормотала она, глядя в пол.
