Алексей Толстой - Князь Серебряный, Упырь, Семья вурдалака
- А пророчество? - сказала Даша. - Ты разве забыл, что в первый день, когда ты сюда приехал, ты сам прочитал род баллады, в которой говорилось о Марфе и о рыцаре Амвросии, о филине и о летучей мыши. Только я не знаю, что может быть общего у Теляева с филином или с рыцарем Амвросием!
- Эту балладу, - прибавила Клеопатра Платоновна, - извлек Рыбаренко из старинной хроники, о которой я вам уже говорила, но после того, как вы ее прочитали, Марфа Сергеевна мне приказала сжечь свою рукопись.
- И после этого вы полагаете, - продолжал Руневский, обращать к Владимиру и к Даше, - что она была не упырь?
- Как не упырь?
- Что она не вампир?
- Что ты, помилуй! отчего бабушке быть вампиром?
- И Теляев не упырь?
- Да что с тобой? С какой стати ты хочешь, чтобы все были упырями или вампирами?
- Отчего ж он щелкает?
Даша и Владимир посмотрели друг на друга, и наконец Даша так чистосердечно захохотала, что она увлекла за собой и Владимира. Оба начали кататься со смеху, и когда одна переставала, другой начинал снова. Они смеялись так откровенно, что Руневский, сколько это ему ни казалось некстати, сам не мог удержаться от смеха. Одна Клеопатра Платоновна осталась попрежнему печальною.
Веселье Владимира и Даши, вероятно, еще долго бы продолжалось, если б не вошел Яков и не произнес громогласно: Семен Семенович Теляев!
- Просить, просить! - сказала радостно Даша. - Упырь! - повторяла она, помирая со смеху, - Семен Семенович упырь! Рыцарь Амвросий! Хахаха!
В передней послышались шаги, и все замолчали. Дверь отворилась, и знакомая фигура старого чиновника представилась их очам. Коричневый парик, коричневый фрак, коричневые панталоны и никогда не изменяющаяся улыбка были отличительными чертами этой фигуры и тотчас бросались в глаза.
- Здравия желаю, сударыня Дарья Александровна, мое почтение, Александр Андреевич! - сказал он сладким голосом, подходя к Даше и к Руновскому. - Душевно сожалею, что не мог ранее поздравить молодых супругов, но отлучка… семейные обстоятельства…
Он начал неприятным образом щелкать, всунул руку в карман и, вытащив из него золотую табакерку, поднес ее прежде Даше, а потом Руневскому, приговаривая:
- С донником… настоящий русский… покойница Марфа Сергеевна другого не употребляли…
- Посмотри, - шепнула Даша Руневскому, - вот откуда ты взял, что он рыцарь Амвросий!
Она указывала на табакерку Семена Семеновича, и Руневский увидал, что на ее крышке изображен ушастый филин.
Приметив, что он смотрит на это изображение, Семен Семенович странным образом на него взглянул и проговорил, повертывая головою:
- Гм! Это такс, фантазия… аллегория… говорят, что филин означает мудрость… Он опустился в кресла и продолжал с необыкновенно сладкой улыбкой: - Много новогос! Карлисты претерпели значительные поражения. Вчера некто известный вам бросился с колокольни Ивана Великого, коллежский асессор Рыбаренко…
- Как, Рыбаренко бросился с колокольни?
- Как изволите говорить… вчера в пять часов…
- И убился до смерти?
- Как изволите говорить…
- Но что его к этому побудило?
- Не могу доложить… причины неизвестны… Но смею сказать, что напрасно… коллежский асессор!.. далеко ли до коллежского советника… там статский советник… действительный…
Семен Семенович впал в щелканье; и во все остальное время его визита Руневский ничего более не слыхал.
- Бедный, бедный Рыбаренко! - сказал он, когда ушел Теляев. Клеопатра Платоновна глубоко вздохнула.
- Итак, - сказала она, - пророчество исполнилось вполне. Проклятие не будет более тяготить этот род!
- Что вы говорите? - спросили Руневский и Владимир.
- Рыбаренко, - отвечала она, - был незаконнорожденный сын бригадирши!
- Рыбаренко? сын бригадирши?
- Он сам этого не знал. В балладе, которую вы читали, он странным образом предсказал свою смерть. Но это предсказание не есть его выдумка; оно в самом деле существовало в фамилии Ostoroviczy.
Веселое выражение на лицах Даши и Владимира уступило место печальной задумчивости. Руневский погрузился также в размышления.
- О чем ты думаешь, мой друг? - сказала наконец Даша, прерывая общее молчание.
- Я думаю о Рыбаренке, - отвечал Руневский, - и еще думаю о том, что видел во время своей болезни. Оно не выходит у меня из головы, но ты здесь, со мною, и, стало быть, это был бред!
Сказав эти слова, он побледнел, ибо в то же время заметил на шее у Даши маленький шрам, как будто от недавно зажившей ранки.
- Откуда у тебя этот шрам? - спросил он.
- Не знаю, мой милый. Я была больна и, верно, обо чтонибудь укололась. Я сама удивилась, когда увидела свою подушку всю в крови.
- А когда это было? Не помнишь ли ты?
- В ту самую ночь, когда скончалась бабушка. Несколько минут перед ее смертью. Это маленькое приключение было причиною, что я не могла с нею проститься: так я вдруг сделалась слаба!
Клеопатра Платоновна в продолжение этого разговора чтото про себя шептала, и Руневскому показалось, что она тихонько молится.
- Да, - сказал он, - теперь я все понимаю. Вы спасли Дашу… вы, Клеопатра Платоновна, разбили каменную доску… такую ж доску, какая была у дон Пьетро…
Клеопатра Платоновна смотрела на Руневского умоляющими глазами.
- Но нет, - сказал он, - я ошибаюсь, не будем более об этом говорить! Я уверен, что это был бред!
Даша не совсем поняла смысл его слов, но она охотно замолчала. Клеопатра Платоновна бросила благодарный взгляд на Руневского и стерла две крупные слезы со своих бледных ланит.
- Ну, что ж мы все четверо повесили головы? - сказал Владимир. - Жаль бедного Рыбаренки, но помочь ему нельзя. Постойте, я вас сейчас развеселю: не правда ли, Теляев славный упырь?
Никто не засмеялся, а Руневский дернул за снурок колокольчик и сказал вошедшему Якову:
- Когда бы ни приехал Семен Семенович, нас никогда для него нет дома. Слышишь ли? никогда!
- Слушаюс! - отвечал Яков.
С этих пор Руневский не говорил более ни про старую бригадиршу, ни про Семена Семеновича.
СЕМЬЯ ВУРДАЛАКА
Историю в повести «Семья вурдалака» рассказывает старый маркиз, господин д'Юфре, один из членов дипломатического конгресса, состоявшегося в Вене в 1815 году. Вечером у камина он поведал собравшейся компании подлинный случай, который произошел с ним во времена его молодости, в 1759 году, когда по делам дипломатической службы он отправился к господарю в Молдавию. По дороге в Яссы, он остановился в небольшой деревне и был поселен в доме местного крестьянина. Глава дома старик Горча, человек нрава беспокойного и неуступчивого, отправился в горы с другими смельчаками на поиски разбойникатурка Алибека, а своим двум сыновьям Георгию и Путру строго наказал, что ежели он не вернется через десять дней, то можно считать его убитым, но ежели он вернется поздней указанного срока, то ради своего же спасения, они не должны впускать Горчу в дом. Надо забыть, что он их отец, и что бы он ни говорил, вбить осиновый кол ему в сердце, т.к. он тогда будет уже не человек. В день, когда сюда приехал д'Юфре, как раз истекал отпущенный Горем срок. Десять дней назад старик ушел ровно в восемь часов вечера, а сегодня именно в то же самое время он показался на дороге. Так что неясно было - истек ли срок, или еще нет. В общем, за те дни пока в этом доме гостил д'Юфре, случилась страшная трагедия: умер старший сын Георгия, который уже давно подозревал в старике вурдалака. А затем д'Юфре отправился выполнять поручение, но через полгода, возвращаясь из Ясс, он вновь заехал в ту деревню. Но она уже была пуста и безлюдна, и здесь маркиз д'Юфре испытал самое жуткое в своей жизни приключение. Он чуть было не оказался в лапах толп вампиров, среди которых была и вся семья Горчи, и другие крестьянские семьи. Молодой д'Юфре спасся только благодаря быстроте своего коня, собственному мужеству и счастливому провидению. Но он и доныне содрогается от мысли, что если бы враги тогда одолели его, то и он также стал бы вурдалаком.
В 1815 году в Вене собрался цвет европейской образованности, дипломатических дарований, всего того, что блистало в тогдашнем обществе. Но вот - Конгресс окончился.
Роялистыэмигранты намеревались уже окончательно водвориться в своих замках, русские воины - вернуться к покинутым очагам, а несколько недовольных поляков - искать приюта своей любви к свободе в Кракове под сомнительной тройственной эгидой независимости, уготованной для них князем Меттернихом, князем Гарденбергом и графом Нессельроде.
Как это бывает к концу шумного бала, от общества, в свое время столь многолюдного, остался теперь небольшой кружок лиц, которые, все не утратив вкуса к развлечениям и очарованные прелестью австрийских дам, еще не торопились домой и откладывали свой отъезд.
Это веселое общество, к которому принадлежал и я, собиралось два раза в неделю у вдовствующей княгини Шварценберг в нескольких милях от города за местечком Гитцинг. Истинная светскость хозяйки дома, еще более выигрывавшая от ее милой приветливости и тонкого остроумия, делала чрезвычайно приятным пребывание у нее в гостях.
