Владимир Гиляровский - Том 4. Москва и москвичи. Стихотворения
Экспромты
Квартальный был — стал участковый,
А в общем, та же благодать:
Несли квартальному целковый,
А участковому — дай пять!
Синее море, волнуясь, шумит,
У синего моря урядник стоит,
И злоба урядника гложет,
Что шума унять он не может.
Цесаревич Николай,
Если царствовать придется,
Никогда не забывай,
Что полиция дерется.
В России две напасти:
Внизу — власть тьмы,
А наверху — тьма власти.
Вот вам тема — сопка с деревом,
А вы все о конституции…
Мы стояли перед Зверевым
В ожиданьи экзекуции…
Ишь какими стали ярыми
Света суд, законы правые!
А вот я вам циркулярами
Поселю в вас мысли здравые,
Есть вам тема — сопка с деревом:
Ни гу-гу про конституцию!
Мы стояли перед Зверевым
В ожиданьи экзекуции…
Каламбуром не избитым
Удружу — не будь уж в гневе:
Ты в Крыму страдал плевритом,
Мы на севере — от Плеве.
Мы к обрядам древним падки,
Благочестие храня:
Пост — и вместо куропатки
Преподносят нам линя.
Ты автор шуток беззаботных,
Люблю размах твоих затей,
Ты открываешь у животных
Нередко качества людей.
Талант твой искренно прекрасен,
Он мил для взрослых и детей,
Ты, как Крылов в собранья басен,
Заставил говорить людей.
Красным солнцем залитые
Бабы, силой налитые,
Загрубелые,
Загорелые,
Лица смелые.
Ничего-то не боятся,
Им работать да смеяться.
— Кто вас краше? Кто сильней?
Вызов искрится во взорах.
В них залог грядущих дней,
Луч, сверкающий в просторах,
Сила родины твоей.
Друг! Светла твоя дорога,
Мастер ты очаровать:
Ишь, какого запорога
Ты сумел сгончаровать!
Вот фигура из былины!
Стиль веков далеких строг —
Словно вылепил из глины,
Заглазурил и обжег!
Любуйся недремлющим оком,
Как новые люди растут,
О них пусть Железным потоком
Чеканные строки бегут.
Каким путем художник мог
Такого счастия добиться:
Ни головы, ни рук, ни ног,
А хочется молиться…
Я пишу от души, и царям
Написать не сумею я оду.
Свою жизнь за любовь я отдам,
А любовь я отдам за свободу.
Пусть смерть пугает робкий свет,
А нас бояться не понудит:
Когда живем мы — смерти нет,
А смерть придет — так нас не будет.
Из воспоминаний о В. А. Гиляровском
М. П. Чехов. "Дядя Гиляй" (В. А. Гиляровский)
На В. А. Гиляровском стоит остановиться подольше.
Однажды, еще в самые ранние годы нашего пребывания в Москве, брат Антон вернулся откуда-то домой и сказал:
— Мама, завтра придет ко мне некто Гиляровский. Хорошо бы его чем-нибудь угостить.
Приход Гиляровского пришелся как раз на воскресенье, и мать испекла пирог с капустой и приготовила водочки. Явился Гиляровский. Это был тогда еще молодой человек, среднего роста, необыкновенно могучий и коренастый, в высоких охотничьих сапогах. Жизнерадостностью от него так и прыскало во все стороны. Он сразу же стал с нами на «ты», предложил нам пощупать его железные мускулы на руках, свернул в трубочку копейку, свертел винтом чайную ложку, дал всем понюхать табаку, показал несколько изумительных фокусов на картах, рассказал много самых рискованных анекдотов и, оставив по себе недурное впечатление, ушел. С тех пор он стал бывать у нас и всякий раз вносил с собой какое-то особое оживление. Оказалось, что он писал стихи и, кроме того, был репортером по отделу происшествий в «Русских ведомостях». Как репортер он был исключителен.
Гиляровский был знаком решительно со всеми предержащими властями, все его знали, и всех знал он; не было такого места, куда бы он не сунул своего носа, и он держал себя запанибрата со всеми, начиная с графов и князей и кончая последним дворником и городовым. Он всюду имел пропуск, бывал там, где не могли бывать другие, во всех театрах был своим человеком, не платил за проезд по железной дороге и так далее. Он был принят и в чопорном Английском клубе, и в самых отвратительных трущобах Хитрова рынка. Когда воры украли у меня шубу, то я прежде всего обратился к нему, и он поводил меня по таким местам, где могли жить разве только одни душегубы и разбойники. Художественному театру нужно было ставить горьковскую пьесу «На дне» — Гиляровский знакомил его актеров со всеми «прелестями» этого дна. Не было такого анекдота, которого бы он не знал, не было такого количества спиртных напитков, которого он не сумел бы выпить, и в то же время это был всегда очень корректный и трезвый человек. Гиляровский обладал громадной силой, которой любил хвастануть. Он не боялся решительно никого и ничего, обнимался с самыми лютыми цепными собаками, вытаскивал с корнем деревья, за заднее колесо извозчичьей пролетки удерживал на всем бегу экипаж вместе с лошадью. В саду «Эрмитаж», где была устроена для публики машина для измерения силы, он так измерил свою силу, что всю машину выворотил с корнем из земли. Когда он задумывал писать какую-нибудь стихотворную поэму, то у него фигурировали Волга-матушка, ушкуйники, казацкая вольница, рваные ноздри…
В мае 1885 года я кончил курс гимназии и держал экзамены зрелости. Чтобы не терять из-за меня времени, брат Антон, сестра и мать уехали на дачу в Бабкино, и во всей квартире остался я один. Каждый день, как уже будущий студент, я ходил со Сретенки в Долгоруковский переулок обедать в студенческую столовую. За обед здесь брали 28 копеек. Кормили скупо и скверно, и когда я возвращался домой пешком, то хотелось пообедать снова.
В одно из таких возвращений, когда я переходил через Большую Дмитровку, меня вдруг кто-то окликнул:
— Эй, Миша, куда идешь?
Это был В. А. Гиляровский. Он ехал на извозчике куда-то по своему репортерскому делу. Я подбежал к нему и сказал, что иду домой.
— Садись, я тебя подвезу, Я обрадовался и сел.
Но, отъехав немного, Гиляровский вдруг вспомнил, что ему нужно в «Эрмитаж» к Лентовскому, и, вместо того чтобы попасть к себе на Сретенку, я вдруг оказался на Самотеке, в опереточном театре. Летние спектакли тогда начинались в пять часов вечера, а шел уже именно шестой, и мы как раз попали к началу.
— Посиди здесь, — сказал мне Гиляровский, введя в театр, — я сейчас приду.
Поднялся занавес, пропел что-то непонятное хор, а Гиляровского все нет и нет. Я глядел оперетку и волновался, так как ходить по «Эрмитажам» гимназистам не полагалось. Вдруг ко мне подошел капельдинер и потребовал билет. Конечно, у меня его не оказалось, и капельдинер взял меня за рукав и, как зайца, повел к выходу. Но, на мое счастье, точно из-под земли вырос Гиляровский.
— В чем дело? Что такое?
— Да вот спрашивают с меня билет… — залепетал я.
— Билет? — обратился Гиляровский к капельдинеру. — Вот тебе, миленький, билет!
И, оторвав от газеты клочок, он протянул его вместо билета капельдинеру. Тот ухмыльнулся и пропустил нас обоих на место.
Но Гиляровскому не сиделось.
— Пойдем, мне пора.
И мы вышли с ним из «Эрмитажа».
— Я, кажется, хотел подвезти тебя домой… — вспомнил Гиляровский. — Где же наш извозчик?
Он стал оглядываться по сторонам. Наш извозчик оказался далеко на углу, так как его отогнал от подъезда городовой. В ожидании нас он мирно дремал у себя на козлах, свесив голову на грудь.
Гиляровский подошел к нему и с такой силой тряхнул за козлы, что извозчик покачнулся всем телом и чуть не свалился на землю.
— Дурак, черт! Слюни распустил! Еще успеешь выспаться!
Извозчик очухался, и мы поехали.
Нужно было уже сворачивать с Садовой ко мне на Сретенку, когда Гиляровский вдруг вспомнил опять, что ему необходимо ехать зачем-то на Рязанский вокзал, и повез меня насильно туда. Мы приехали, он рассчитался с извозчиком и ввел меня в вокзал. Встретившись и поговорив на ходу с десятками знакомых, он отправился прямо к отходившему поезду и, бросив меня, вдруг вскочил на площадку вагона в самый момент отхода поезда и стал медленно отъезжать от станции.
