Федор Достоевский - Том 10. Братья Карамазовы. Неоконченное
«Я лгу и живу в мечтательном мире, хочу действительного».
Насилует себя стать спасителем ребенка.
Сначала насилует, а потом и непосредственно полюбил и рад, что может жизнь снова начать. Но тут же опять мечтает (и о ребенке), прикрашивая.
Он мечтатель, но не идеалист, а с полным скептицизмом.
— Если б вы знали, какой я скептик.
Он не знает, религиозен ли он, но выдумал небо и верит в него — и тем утешает себя в недостатке веры.
Рассказывает, как он мечтал быть Христовым посланником.
Так глаголет господь.
— Самое бытие есть наслаждение, единственное (но бытие не вечно, я бегу этого вопроса и затыкаю уши мечтами).
Натура художественная (говорит ему жена). Но ничего не пишет. Игривое и грациозное объяснение его, почему он не пишет.
Между тем отношения между женою и им всё больше закрепляются. Она любит его ужасно.
А параллельно идет действительная жизнь (NB. придумать) и его втягивает и ее. Он всё портит, всякую действительность мечтами.
Но и не портит, а делает ее, да так еще, как ни един из людей, но, доделав, не привязывается к делу, а как будто с плеч долой, «оставьте в покое» и мечтать.
Страсть к жене. Жена обманывает его ложным романом, чтоб возбудить ревность. Он чувствует страдание, но отпускает ее. Хочет убить себя.
Она открывается ему во всем — и в любви, и что верна была, и берет его как он есть.
Но он убивает себя. (Одна из болезней века).
<7>— Говори, Христа бога моего, говори!
— Ну, Христа бога моего.
— А хоть ты и не веришь, хоть ты и говоришь с улыбкой (да только с доброй), он, Христос, тебя и простит — и тебя, и меня. Сам сказал: «Хулу на меня прощу, лишь на Духа хула не прощается».
— А что такое Дух?
— А Дух то, что теперь между нами и почему у тебя лицо стало добрее, то, почему ты плакать захотел, потому что у тебя дрожали губы, — врешь, не гордись, дрожали, я видел. Дух то, что тебя из Америки привело в этот день вспомнить елку Христову в родительском доме.* Вот что Дух.
— Ну и пусть.
— Ее только нет, вот что худо.
— А знаешь, отец, славный ты малый, вот что!
В повесть Некрасову
Современный человек. И мстит за все обиды, которые никто ему не сделал и не думал делать.
<2>Некрасову.
«Я-то дурак, да и родился так, а вы…» и т. д.
<3>НЕКРАСОВУ.
— Живите со мной по дружбе.
— Трудно ужиться-то с тобой, вот что. С тобой и супруга не ужилась. (NB. Супругу ревнует к мировому посреднику).
Баба. Что ты, Савельич дурак. Ангел он, ангел!
— Так ведь я, Харитовна, и говорю ему, ровно ангелу. Ан ангел-то меня за это в рожу бы побил.
<Слесарек>
Слесарек-то придет, чайку напьется, а полковник-то пойдет да сядет там в карты и проиграет.
— Дура.
— От дуры слышала.
— Только то и умеешь, слышала от других.
— А вы против начальства говорите, которое нас здесь призревает.
Полковник-то опоздает, а слесарек-то прежде придет.
«Вот ты сказала, что бог справедлив, ан вот и нет».
— Еще когда-то его (полковника) придавит, а этот коленку сшиб.
— А зато он, может, в раю будет, а полковник-то нет. Во аде будет.
— Это за то, что карету-то нанял.
— Это в каком же таком раю?
— Эх ты, глупая, мне-то пускай за то, что я верой не верую, а тебе-то за что: вот ты веруешь, а ведь и ты без кофею?
— А это мне за тебя же страдать пришлось. Зато я в раю буду.
— Это за кофей-то? Это за то, что кофею не напилась?
— Да, за то, что не напилась. И буду, на зло тебе буду.
— Еще когда-то будешь, а теперь сиди без кофею.
— Оно хоть правда, что без кофею, да всё же не серди ты меня, Прохоровна, отстань, злой язык человеческий.
— Дура.
— От дуры слышала.
— Эх вы, бабушки, попотчевали бы гостью, заварили бы нового.
«Один воздух — синь. Это всё узнали».
«Лукерьюшка, понимала я это так».
— Ты-то внизу, во аде, а я на тебя буду сверху глядеть.
— Всё это один разговор.
«И богатый человек, и в мундире, а все-таки опоздает, а слесарек-то, и бедненький, а идет да идет».
«Вот ты сказал, что бог справедлив, ан вот и нет — богатый всегда прежде богатеет».
— Ах ты, Прохоровна, да он, может, на погибель свою поскакал, а этот хоть и упал, да тем самым, может, его бог сохранил, честный, дескать.
— А все-таки он коленку сшиб.
— А за то он в рай попадет.
<История Карла Ивановича>
— Кто же пожелат переменить голову с один товаришь на другого, тот платит еще 10 руб. за раз.
И голову поставил с большим сбережением и сказаль его другу: «Ложить-с». И его друг смотрель и весь дрожаль и сказаль: «Я очень боюсь, Карл Иваныч». Тогда я длинный минут на него всё смотрель и сказаль: «Ви измениль ваш друг». И он мне сказаль: «Потому что я очень боюсь, Карл Иванович», и я сказаль:
— Так друг ваш и останется без вашей головы, а ви остались с вашей фальшивой головой.
И он всё дрожаль, и я его прогналь.
<отрывки>
Однако с этим шутить нельзя. Подумал, подумал да, проходя по Литейной, и завернул к Николаю Ивановичу. Доктор он, но не практикует, а по ученой части, где по министерству состоит и мундир вроде военного, с эполетами такими, носит. Человек мрачный и отрывистый, и давно я его не видал.
— Я ведь не практикую, чего ж ко мне лезете, — так прямо и оборвал, а добрейший ведь человек.
— Да вы выслушайте, говорю, — и объяснил ему что и как.
— Ну, так что же, очень вас больно искусал?
— Да нет же, не кусал! (Это он нарочно спросил, из досады; отрывистый человек!) Он только мне руку жал, говорю; так вот, думаю, не пристало бы от руки-то? Потная такая рука.
— Пристанет непременно (сам по комнате ходит).
— Как!!? — так я тут и закричал благим матом, со стула вскочил.
— Непременно взбеситесь, на девятый день.
— Господи! Николай Иванович. И неужели нет спасительных средств <?>
— Я вам анекдот расскажу.
<2>Какова я собою, чтобы всё устроилось.
Поглядела на него с удивлением.
— Я ведь только для того, чтоб не вышел скандал, так как это дело, так сказать, семейное.
<3>Столкнулись трое лбами
Да я и не думал думать
Всё это старая музыка
<перечни тем>
Мечтатель*.
Великий Инквизитор и Павел.
Великий Инквизитор со Христом.
В Барселоне поймали черта.*
Тайный совет*, кн<язь> Д. Обол<енски>й, три звезды на фраке, встреча с учительницами, дело в части, бежавший сумасшедший.
<2>24 декабря (18)77 г.
Mémento.[46] На всю жизнь.
1) Написать русского Кандида.
2) Написать книгу о Иисусе Христе.
3) Написать свои воспоминания.
4) Написать поэму «Сороковины».
NB. (Всё это, кроме последнего романа и предполагаемого издания «Дневника», т. е. minimum на 10 лет деятельности, а мне теперь 56 лет).
Стихотворения и стихотворные наброски
На европейские события в 1854 году
С чего взялась всесветная беда?
Кто виноват, кто первый начинает?
Народ вы умный, всякой это знает,
Да славушка пошла об вас худа!
Уж лучше бы в покое дома жить
Да справиться с домашними делами!*
Ведь, кажется, нам нечего делить
И места много всем под небесами.
К тому ж и то, коль всё уж поминать:
Смешно французом русского пугать!
Знакома Русь со всякою бедой!
Случалось ей, что не бывало с вами.
Давил ее татарин под пятой,
А очутился он же под ногами.
Но далеко она с тех пор ушла!
Не в мерку ей стать вровень даже с вами;
Заморский рост она переросла,
Тянуться ль вам в одно с богатырями!
Попробуйте на нас теперь взглянуть,
Коль не боитесь голову свихнуть!
Страдала Русь в боях междоусобных,
По капле кровью чуть не изошла,
Томясь в борьбе своих единокровных;
Но живуча святая Русь была!
Умнее вы, — зато вам книги в руки!
Правее вы, — то знает ваша честь!
Но знайте же, что и в последней муке
Нам будет чем страданье перенесть!
Прошедшее стоит ответом вам, —
И ваш союз давно не страшен нам*!
Спасемся мы в годину наваждений,
Спасут нас крест, святыня, вера, трон!
У нас в душе сложился сей закон,
Как знаменье побед и избавлений!
Мы веры нашей, спроста, не теряли
(Как был какой-то западный народ);
Мы верою из мертвых воскресали,
И верою живет славянский род.
Мы веруем, что бог над нами может,
Что Русь жива и умереть не может!
Писали вы, что начал ссору русской*,
Что как-то мы ведем себя не так,
Что честью мы не дорожим французской,
Что стыдно вам за ваш союзный флаг,
Что жаль вам очень Порты златорогой,
Что хочется завоеваний нам,
Что то да се… Ответ вам дали строгой,
Как школьникам, крикливым шалунам.
Не нравится, — на то пеняйте сами,
Не шапку же ломать нам перед вами!
Не вам судьбы России разбирать!
Неясны вам ее предназначенья!
Восток — ее! К ней руки простирать
Не устают мильоны поколений.
И властвуя над Азией глубокой,
Она всему младую жизнь дает,
И возрожденье древнего Востока
(Так бог велел!) Россией настает.
То внове Русь, то подданство царя,
Грядущего роскошная заря!
Не опиум, растливший поколенье,
Что варварством зовем мы без прикрас,
Народы ваши двинет к возрожденью
И вознесет униженных до вас!
То Альбион, с насилием безумным
(Миссионер Христовых кротких братств!),
Разлил недуг в народе полуумном,
В мерзительном алкании богатств!
Иль не для вас всходил на крест господь
И дал на смерть свою святую плоть?
Смотрите все — он распят и поныне,
И вновь течет его святая кровь!
Но где же жид, Христа распявший ныне,
Продавший вновь Предвечную Любовь?
Вновь язвен он, вновь принял скорбь и муки,
Вновь плачут очи тяжкою слезой,
Вновь распростерты божеские руки
И тмится небо страшною грозой!
То муки братии нам единоверных
И стон церквей в гоненьях беспримерных!
Он телом божьим их велел назвать,
Он сам, глава всей веры православной!
С неверными на церковь воевать,
То подвиг темный, грешный и бесславный!
Христианин за турка на Христа!
Христианин — защитник Магомета!*
Позор на вас, отступники креста,
Гасители божественного света!
Но с нами бог! Ура! Наш подвиг свят,
И за Христа кто жизнь отдать не рад!
Меч Гедеонов в помощь угнетенным,*
И в Израили сильный Судия!
То царь, тобой, всевышний, сохраненный,
Помазанник десницы твоея!
Где два иль три для господа готовы,
Господь меж них, как сам нам обещал.
Нас миллионы ждут царева слова,
И наконец твой час, господь, настал!
Звучит труба, шумит орел двуглавый
И на Царьград несется величаво!
На первое июля 1855 года
